Из дневника Ингрид Лауэр:
17 февраля
Боже, это невыносимо! То, что произошло на кладбище, до сих пор не выходит у меня из головы! Волчонок как будто ополоумел. И теперь я поняла, на кого он больше похож. Я немало видела учениц, гонявшихся за результатом. Многие становились мнительными и истеричными. А Франц думает о том, что подведёт близких людей, если не оправдает их (а точно ли их?) ожиданий. Я думаю, его можно вернуть с небес на землю. Берта нарвалась на отторжение. Врач тоже не смог с ним найти общий язык. Да и с Маркусом он теперь неохотно идёт на контакт. Нам может помочь только один человек. Я не скажу прямо, но мягко намекну на это.18 февраля
На совете я сказала, что принимаю ответственность за Волчонка на себя. От взысканий его это не спасло, но хотя бы вопроса об исключении пока точно не стоит. Это хороший знак. Только бы не сорвалось всё… Надо сказать, растеряны были все учителя. Даже Берта, которая раньше имела большое влияние на Франца. И только фройляйн Ингрид как будто обрела крылья. Она настойчиво просила доверить дело ей, но никаких конкретных идей не высказывала. Не добавил ясности и её последний звонок в приют, когда она с какой-то удивительной лёгкостью поговорила с начальницей, называя её по имени, будто на другом конце провода была всё ещё ученица, а не известный в городе филантроп и попечительница приюта. — Я понимаю, к чему вы клоните… — лицо Симоны перекосилось в нервном тике. Видно было, что воспоминания доставляют ей крайне неприятные эмоции. Тем не менее, сейчас она как будто смотрелась в зеркало. Потому, едва разговор закончился, она, не дослушав доклад великанши о снабжении приюта продовольствием, отправилась к Францу в комнату. Тот сидел на кровати неподвижно, обхватив колени руками. — Здравствуй, Франц. Не было в её голосе напускного дружелюбия, или деловитости. — Я смотрю, у тебя нарисовались проблемы… И знаешь, мне кажется, гибель твоих любимцев тут только стало пределом. Пределом тому напряжению, что и выбило тебя из колеи окончательно. Дело в другом. Совсем в другом, — она резко развернула стул и села прямо напротив него. Вот теперь она манерами напоминала Маркуса. Тот был столь же резок в их первую встречу. И в самом деле, перед Францем как будто возник тот самый «собиратель мелочи». Может, Маркус ей подсказал, как он работал со своими подопечными? Ухватив Франца за руку, фрау Вернер положила ему большой палец на пульс. — Я тебе расскажу одну историю. Из жизни. Девочка была. Вполне обычная. Гимназистка. С самого начала на неё возлагали большие надежды… Симона делала паузы, прислушиваясь к ритму пульса. У Франца он участился почти мгновенно. Она на правильном пути. — Она придавала большое значение хорошим оценкам, и дни напролёт проводила за уроками и учебниками. На этом фоне у неё даже появилась какая-то нездоровая бледность. Она казалась всем чахоточной, больной. И… Так ли далеки были от истины? Может, телесно она была здорова, но нервы буквально растоптаны. Много раз она оказывалась втянута в крайне сомнительные истории, ей легко и просто помыкала малолетняя бандитка, которая воровала, как не в себя. И, что самое ужасное, она была замечательным манипулятором. И девочка оказалась у неё на крючке. Захомутать её оказалось легче лёгкого. У неё как будто один смысл в жизни был: результат! Вот, скорее, надо быть лучше всех! Надо, чтоб твоя карточка красовалась на доске почёта, учись, не подведи семью!.. Надо ли говорить, что любая мелочь выбивала её из колеи? Она слишком близко к сердцу принимала всё. И, в конце концов, сорвалась… Она сильно деградировала и как личность, и как ученица. Неизвестно, что бы случилось, если бы в какой-то момент у неё не произошла переоценка ценностей. Но ей хотя бы повезло. А вот некоторым, думаю, повезло меньше, и они превратились в сварливых и истеричных дамочек. Таких, из которых бы не выросли достойные личности. Женщины, жёны, матери… Ты прекрасно знаешь, о ком я веду сейчас речь, — снова лицо начальницы исказилось в нервном тике. Точно так же дёрнулась её челюсть. — Ты её знаешь очень хорошо. С того самого момента, как попал сюда. — Хватит со мной играть! — воскликнул Франц, — Я не понимаю, зачем вы это устроили… И нет, я не знаю, о ком речь! Если вы про мою мамашу, сто чертей ей в печёнку, то я… — Франц, ты так и не понял, о ком речь? — приподняла бровь фрау Вернер, — Ты знал её с момента, как попал сюда, точнее, как она явилась в кабинет нашего дорогого Маркуса, — она тоже называла инспектора Пеца по имени, — Известный в городе филантроп, начальница, ну и просто женщина, которая, наконец, поняла, что зря тратила свои силы на эфемерные цели. Она перед тобой. Франц шумно выдохнул. Неприятно было смотреться на себя в зеркало, особенно если это «зеркало» представляло из себя уже повзрослевшую женщину, помнящую, к чему приводит такое поведение. Он опустил взгляд и почувствовал, как его уши вспыхнули. — Фрау, мне кажется… Однако Симона уже покинула комнату. Покинула столь же внезапно, как и появилась. Мальчик вцепился руками в волосы, чувствуя, что она права. Он бы не срывался так из-за своих любимцев, если бы не тот груз ответственности, что стал для него непосильной ношей. Что же получается? Столько усилий впустую? Неужели его старания ни к чему, в итоге, не приведут? Он вскочил с кровати и поспешил в кабинет начальницы. — Фрау Вернер, вы недоговорили! — резко заявил он буквально с порога. — Я сказала тебе всё, что только могла, — удивилась начальница. — Я надеюсь, ты выводы сделаешь. «Видела бы меня сейчас фройляйн Ингрид», — с гордостью подумала Симона. Наверное, её похвалил бы сам Дитрих за такую грамотную «обработку». Она надеялась лишь, что всё-таки посеяла семена сомнений в голове мальчика. Пожар сильно изменил её мировоззрение. Теперь она понимала, что отнюдь не была примером для подражания. Это была совсем другая Симона, не та, что сейчас. Той Симоне она влепила бы подзатыльник и сказала бы, что в школе нужно именно учиться, а не гнаться за лаврами. — Я… Я понял вас, фрау. Завтра же он извинится перед Херцогом. И всеми остальными. Кроме того, ему теперь надо наладить отношения с Бертой и Маркусом. Вот уж от кого ему не хотелось отдаляться. Что ни говори, а эти люди подставиляли ему плечо в самые тяжёлые моменты его жизни.***
Прошло несколько месяцев. В жизни Франца всё относительно утряслось. Он продолжал хорошо учиться, старался вежливо и уважительно общаться с учителями, особенно с Херцогом, которого однажды по неосторожности столкнул в разрытую могилу на кладбище. Этот учитель до сих пор поглядывал на Франца с опасением, но предъявить ему было нечего. Весной, перед экзаменами Франц получил письмо от Штефана и Амалии с приглашением приехать в Грац на летние каникулы. На протяжении всего учебного года старики очень поддерживали мальчика и материально, и своими тёплыми, родственными письмами. Теперь, мечтая о будущем, Франц в числе прочего, неизменно представлял, как, став знаменитым, обеспеченным врачом, вроде доктора Фрейда, с которым он познакомился в Вене, выкупит у городского совета старую усадьбу лесничего, сделает там ремонт, устроит там городские удобства и переселит туда Штефана и Амалию. Они будут там втроём сидеть вечерами у огня и говорить о прошлых временах. А зловредные дочки Амалии со своими капризными детьми пусть остаются в Граце. В мае письма неожиданно перестали приходить. Но Франц тогда был так занят подготовкой к предстоящим экзаменам, что почти не думал об этом. Он и сам стал реже писать старикам. После первого экзамена по геометрии мальчик вернулся в приют довольно рано. Старшие дети были ещё в школе, а младшие высыпали во двор, пользуясь хорошей погодой. Франц пошёл к ним, наслаждаясь сданным экзаменом и предчувствуя отличную оценку. Вдруг он увидел, что прямо к нему через двор направляется фрау Вернер с озабоченным и печальным лицом. После того, как начальница приоткрыла ему некоторые факты из своего детства и отрочества, Франц чувствовал себя с нею немного неловко и не стремился попадаться ей на глаза. Он бы и сейчас сбежал куда-нибудь, если бы не ощущение внезапной тревоги, охватившее его. — Здравствуй, Франц! — произнесла фрау Вернер, пытливо заглядывая ему в глаза, — говорят, у тебя сегодня был первый экзамен? Как ты оцениваешь свой ответ? Удалось ли тебе показать достойно свои знания, волнение не помешало? — Не думаю, фрау Вернер, — ответил Франц, — да я и не волновался почти. Думаю, что всё будет хорошо. — Я рада за тебя, Франц, — фрау Вернер помедлила, а потом сказала, — у меня для тебя не очень хорошая новость. Сегодня утром мне сообщили, что твой дедушка тяжело заболел. — Но как же так… — растерялся мальчик, — я ведь совсем недавно получил от них письмо, где он и тётя Амалия писали, что у них всё в порядке, и приглашали меня на каникулы… — Насколько я поняла, — сказала начальница, — у твоего деда случился сердечный приступ. Мы все молимся за его выздоровление, но, не буду скрывать от тебя, что в его возрасте такие вещи могут быть довольно опасны. — Я могу сейчас поехать к нему? — спросил Франц. — К сожалению, пока нет, — ответила фрау Вернер, — тебе сначала надо сдать все экзамены. Будем надеяться, что до тех пор, как ты освободишься, он поправится. Если мне придёт сообщение, что твоему деду стало хуже, я отпущу тебя. Экзамены придётся переносить на осень, а решение о таком переносе принимаю не я, а руководство гимназии. Это не всегда бывает просто. В общем, мне бы этого не хотелось. У Франца, как будто выбили пол из-под ног. Все его мечты о будущей счастливой жизни втроём в усадьбе лесничего разлетелись в пыль. В один миг он понял, какими глупыми и детскими эти мечты были. Кто ему сказал, что старики согласились бы уезжать из Граца? Скорей всего, Амалия не согласилась бы оставлять дочерей и внуков. Какими бы вредными они не были, но они ей родные. А вот он, Франц… Как говориться, это ещё надо доказать. Да и сколько будет деду, когда он закончит университет? Наверняка под восемьдесят. Или даже больше. А он уже серьёзно болен. Доживёт ли он до тех благословенных времён, когда Франц сможет взять на себя заботу о нём? Остальные экзамены для Франца прошли с ощущением тревоги. И только хорошая подготовка в течение всего года помогла ему получить хорошие оценки. В середине июня Франц первый раз без сопровождающего, самостоятельно выехал в Грац. Он ехал по тому же железнодорожному маршруту и даже в том же вагоне, в котором когда-то ехала ненавидящая весь мир, озлобленная и отчаявшаяся юная гимназистка Анна Зигель. Только сейчас этот вагон был старым и грязным, а тогда был совсем новым. Франца окружала другая реальность — другие люди и другая страна. И он, к собственному счастью, был совсем другим человеком, чем его мать. В его рюкзаке лежали подарки для деда и тёти Амалии, для её вредных дочек и не менее вредных внуков. Какие бы они ни были, Франц считал их своей семьёй и даже чувствовал за них некоторую ответственность. Он представлял, что Штефан уже поправился. Все очень обрадуются приезду Франца, Амалия пожарит оладьи, Франц достанет табель с отличными оценками, все будут его поздравлять, а дед будет поглядывать на всех с гордостью. Но всё было совсем не так. Поднявшись на крыльцо знакомого домика, Франц увидел, что входная дверь не заперта. — Тётя Амалия! — позвал мальчик, входя в тёмную прихожую. Никто не отозвался. Только на неубранной кухне тихо капала вода из неплотно прикрытого крана. Зная аккуратность тёти Амалии, Франц удивился. Раньше она бы никогда не ушла из дома, не вымыв посуду, оставив крошки на столе и не прикрыв кран. Франц обошёл весь дом. Дома действительно никого не было. Чтобы заглушить тревогу, мальчик снял с гвоздя цветастый фартук, накинул его и встал к раковине мыть тарелки. Когда на кухне был уже полный порядок, Франц услышал в прихожей неровные, медленные шаги. Он тут же припомнил походку тёти Амалии, которая, видимо, так и не смогла полностью оправиться от давнишнего удара. Женщина вошла в кухню и вздрогнула от неожиданности, в потом всплеснула руками: — Франц, милый мой, как же ты сюда попал? — Входная дверь была не заперта, — ответил Франц, целуя тётку в щёку. — Совсем я из ума выжила, забыла запереть, — тяжело вздохнула Амалия. — А где дедушка? — с тревогой спросил Франц. — В больнице. Он жив ещё, но очень плох. Я сейчас как раз от него. Хорошо, что ты успел приехать. — Так плохо? — Франц всё никак не мог поверить, что болезнь деда настолько серьёзна. Старик был так энергичен и полон планов, когда они виделись в последний раз! Письма его были всегда весёлые и бодрые. И вдруг… — Совсем плохо, — всхлипнула Амалия и промокнула глаза белоснежным платочком, — ладно, что уж поделать, все под богом ходим. Садись, буду тебя кормить, проголодался, наверное, с дороги? — Оладьи? — почему-то спросил Франц, ещё не до конца расставшись со своими мечтами. — Нет, милый, оладьи я сегодня не успела, тушеная капуста с сосисками. «Да, всё совсем не так», — вздохнул Франц. На следующий день они с Амалией пошли в больницу. В новом, построенном уже после войны здании стояла суета. Медицинские сёстры бегали по коридорам, носили какие-то бумаги и подносы с едой. Некоторые из них вели под руки больных. За стеклянными дверьми палат виднелись койки, на которых лежали выздоравливающие. Они играли в карты, разговаривали или просто тупо смотрели в потолок. Франц надеялся, что они с тёткой войдут в такую же палату и увидят Штефана. Но тётя всё вела и вела его по лабиринту коридоров, пока, наконец, не остановилась перед какой-то неприметной дверью. Это была крошечная одноместная палата, где помещалась только узкая больничная кровать и тумбочка в ногах кровати. Окна в палате не было, потому на тумбочке горела тусклая электрическая лампочка. Стефана Франц сначала не узнал. Дед как будто вырос, вытянулся в длину. Щёки его были серо-стального цвета, на подбородке торчала жёсткая тёмно-серая бородка, которая ему очень не шла. — Почему он здесь? — шёпотом спросил Франц у Амалии. — Безнадёжен… Не хотят класть в общую, чтоб других больных не расстраивать, — так же шёпотом ответила она и тихо заплакала. Франц присел на край кровати и взял деда за большую мозолистую ладонь. Закрытые веки дёрнулись и открылись. И лицо умирающего осветила прежняя добрая улыбка. — А, Франц… — произнёс старик, — это ты хорошо сделал, что приехал. — Я хотел приехать раньше. Но меня не пустила фрау Вернер из-за экзаменов, — сказал Франц. — Вот и правильно, — пробормотал дед, а потом добавил, — Амалия, ты пойти на второй этаж, там врачи наши, поговори с моим доктором, хочу знать, сколько мне осталось. А мы с Францем потолкуем пока. Франц подумал, что, судя по тому, как старик тяжело дышит после каждого слова, осталось ему не так уж много. — Я должен тебе сказать, Франц… — начал Штефан, как только за Амалией закрылась дверь, — Дедушка, а может быть, пока не надо, тебе же тяжело говорить, — попытался остановить его мальчик. — Нет, надо. Тебе, наверное, будет больно услышать то, что я сейчас скажу, но сказать я должен. И ты знай, что это ничего вообще не меняет. Ты для всех мой внук и наследник. Так вот… Франц… Дело в том, что на самом деле ты мне не внук. Не кровный внук. У моего несчастного сына не могло быть детей. Это мне давным-давно сказали врачи. Я должен был сказать тебе это, потому что твой настоящий отец и его родственники, возможно, ещё живы… Старик ждал, что признание вызовет у мальчика шок, но Франц оставался абсолютно спокойным и продолжал смотреть на него с прежним сочувствием. Наконец Франц ответил: — Это ничего, дедушка. Я и сам догадывался об этом. Я помню фотографии. Я ведь так не похож на твоего сына. Ты говорил, что внешностью я пошёл в мать, но я всё равно не очень верил. Но мне всегда очень было с тобой хорошо, и я рад, что ты захотел быть моим дедом. Скажи, почему ты захотел? — Ты принёс в мою жизнь смысл и много радости, — задыхаясь, ответил бывший лесничий, — ты был так же одинок, как и я, и про тебя говорили много всякого… Я понимал, что тебе надо помочь. Но получилось так, что ты помог мне — благодаря тебе я познакомился с Амалией и счастливо прожил последний год жизни. — Ты ещё поправишься, — убеждённо сказал Франц, сжимая руку старика. — Да, — еле слышно прошептал Стефан и закрыл глаза. Вернулась Амалия. Старик то ли спал, то ли делал вид, что спит. Пора было идти домой. Вернувшись в больницу на следующие утро, они узнали, что Штефан умер. Разбирая после похорон дорожный сундучок старика, Амалия с удивлением обнаружила завещание. За время их не такого уж долгого знакомства у неё сложилось впечатление, что у старика ничего нет и завещать ему попросту нечего. Дом лесничего в Инсбруке, где он прожил почти всю свою жизнь, принадлежал городскому совету. И хоть дом был набит самыми разными принадлежащими Штефану интересными вещами, так привлекающими Франца, после реализации всего этого, по мнению Амалии, едва можно было бы выручить сколько-нибудь серьёзную сумму. Да и кому нужны старые книги по лесному хозяйству, давно вышедшая из моды одежда, шкуры диких животных и кабаньи головы на стенах? Однако, завещание повергло Амалию в изумление. Оказалось, что бывшему лесничему принадлежал довольно внушительный участок земли, находящийся в окрестностях Линца женский золотой гарнитур с изумрудами и несколько новых облигаций национальных компаний на внушительные суммы. Землю он завещал Амалии, а всё остальное — Францу, с условием, что гарнитур он подарит своей будущей жене. — Ты знал об этом? — спросила Франца совсем сбитая с толку тётка. — Нет, — я даже не думал. Он ведь всегда так скромно жил, не покупал себе никакой одежды и вообще… Но тут Франц вспомнил, что дедовы приятели, с которыми они встречались в Вене, хотя и делали им с дедом подарки, относились к Штефану с большим уважением, как к равному. «Он не простой человек», — вспомнил Франц сказанную кем-то фразу. Мальчику стало стыдно. А что он знает об этом человеке, который сам пожелал стать ему родным дедом? Почему он не расспросил раньше его о семье, о его молодых годах? Кому раньше принадлежали серьги и золотое колье, которое он по завещанию деда должен будет подарить своей жене? К сожалению, теперь уже было поздно узнавать об этом. — Облигации ты можешь заложить, — посоветовала Амалия. Теперь не надо думать, как мы с тобой будем оплачивать твою гимназию. А вот что мне делать с участком земли? Наверное, надо туда съездить и посмотреть на эту землю, как ты думаешь? Франц пожал плечами. Про себя он подумал, что самое главное не передавать права на этот участок дочкам тётушки. В этом случае с неожиданным наследством можно бы было попрощаться.