Трансплантация (лат. transplantare пересаживать) – замещение отсутствующих или необратимо поврежденных патологическим процессом тканей или органов собственными тканями либо органами, взятыми от другого организма.
В последнее время стало модным находить необыкновенных молодых людей, учеников, своеобразных продолжателей, свет будущего... Вероятно, так подействовала на всех война. Столица содрогнулась, её начало лихорадить, и одним из симптом новой болезни была сумасшедшая потребность в свежей крови. Хорошей крови. Только она, как правило, так просто не обнаруживалась. И поверить в очередное юное дарование было непросто. Даниил не верил, что грустный спектакль – открытая для всех желающих зрелища операция на сердце – пройдёт хорошо. Это представление неминуемо должно было окончиться смертью пациента. Больной, как он слышал, был образчиком того, как на организм человека влияют его пагубные пристрастия. Немолод, к тому же. И наверняка почти нищ, иначе как он поставил роспись, подтверждая своё согласие на участие в этом цирке? Ему наверняка заплатили. И наверняка убедили, что помощь ему окажет профессиональная бригада, а значит, шансы на неблагоприятный исход крайне малы. И вот теперь этот больной должен был лечь под нож сошедшего с ума старика и школяра. Уже лежал. Даниилу не было его жаль, как не было жаль растоптанных муравьёв и передавленных лягушек, кошек, которым не посчастливилось угодить под колёса. Всё это так, несерьёзно. А раз несерьёзно, то и не страшно. Так он думал, когда согласился прийти. Но было немного обидно за профессора Радского, Даниилу ведь раньше доводилось слышать о хирурге только хорошее: что он талантлив, умён, одержим своей работой. Бакалавр даже встречался с ним пару раз – профессора заинтересовала Танатика, и впечатление он производил крайне положительное. И вот пожалуйста – тоже поддался течению, залихорадил, нашёл где-то ученика, у которого и образования-то толком никакого не было. Что за времена... Лекторий – как закрытый амфитеатр. Это было даже немного драматично. Даниил и пара его знакомых и коллег заняли места в самом конце, на возвышении. Не на юный талант и его восхождение они пришли посмотреть, они пришли удостовериться в полном падении Радского и запечатлеть его крах. Они пришли на похороны медика. – Это сам профессор настоял на таком фарсе? – Он все свои связи и выгодные знакомства использовал, чтобы такое организовать... Данковский молчал и слушал, что говорят вокруг, смотрел, как проходит подготовка к зрелищу, которое вскоре так трагично развязалось бы. Смотрел, как приходят последние коллеги профессора, уважаемые люди. Смотрел, как устанавливают оборудование. Всё тщетно. В такой обстановке сделать своё дело? Невозможно. Коллеги переговаривались между собой. – Радской считает, что только так можно показать почтенной публике талант его протеже. – Это глупо. Случай непростой, а они так неаккуратно... Что у нас там, аневризма аорты? Кто-то хмыкнул: – Следствие развития сифилиса. – Бакалавр, а вы что думаете обо всём этом? И бакалавр, пожимая плечами, ответил: – Medicamenta heroica in manu imperiti sunt, ut gladius in dextra furiosi . Резать ведь непросто. Для этого нужна сила, воля, нужны железные нервы и знания, знания, знания. Не говоря уже об опыте. Речь ведь идёт о спасении жизни, а не об убийстве. В лектории чуть пригасили свет, лапы направили в центр, где уже лежала без сознания и в полном бесчувствии жертва этого представления. И в лекторий вошёл сосредоточенный Радской, держал на весу руки, пока ему помогали облачиться для операции. За ним, так же держа чистые, только что обработанные руки, шёл рослый молодой человек. Он немного удивил Даниила своим спокойным, взрослым лицом. Обычно выскочки выглядели не так. Уж Данковский-то их повидал. – А сколько этому юноше лет? – спросил Даниил. И даже немного пожалел, что сел так далеко и не мог рассмотреть эту диковинку внимательнее. – Восемнадцать... Или уже девятнадцать. Мальчишка. Что он сделает своими дрожащими руками? Это верная смерть. – А я слышала, он уже имел дело с практической хирургией. Радской нашёл его, когда выезжал за Сахаровым на места ведения сражений. Там, если ему верить, он смог увидеть, как талантлив этот юноша. – Ну-ну. Люди шептались в зале. Даниил смотрел на ассистента хирурга, на склонённую голову, на ничуть не дрожащие руки. Молодой человек слушал своего покровителя и потом коротко, сдержанно кивнул. После началась операция. Аппаратура издавала негромкие щелчки и писк. Данковский увидел, как анестезиолог нервно оглядывает всех зрителей, как напряжена сестра, но вот Радской и юноша были сосредоточены на деле. Параллельно с проводимой срединной торакотомией молодой человек самостоятельно и безбоязненно произвёл канюляцию бедренной артерии. Сколько бы ни вглядывался Даниил, он не видел ни лишних, суетливых движений, ни тремора, ни колебаний или промедления. И чем дальше, тем больше его увлекало зрелище. Шептаться не прекратили, но немного поутихли. Все смотрели жадно. Ждали ошибки. Надо было садиться ближе. Данковский приподнялся на месте, стараясь разглядеть, что же происходило там, в раскрытой расширителем грудной клетке охлаждённого тела. А происходило вскрытие аневризматического мешка. Даниил уже начал сомневаться в своём первом впечатлении от всей этой авантюры. Как и замершие коллеги. Операция перестала казаться им пустым спектаклем. Разглядеть мало что получалось. И Даниил смотрел скорее на выражение лиц профессора и этого мальчика и пытался услышать, переговариваются ли они между собой. Это было сложно, мешали шумы в лектории и работа аппарата искусственного кровообращения. Даниил отвлёкся на своих знакомых, оглядел их застывшие фигуры. Уловил едва слышное: – Створки расширены, – вероятно, говорили хирурги на ближних местах. Они могли увидеть то, что у Даниила разглядеть не получалось. – Плохо сопоставимы. – Дряблые как... И тотчас пришло напряжение, от былой расслабленности не осталось и следа. По-прежнему ничего не удавалось разглядеть в раскрытой груди. Но можно было увидеть и напряжение Радского, проявляющееся в выражении глаз и нахмуренных бровях. Наверняка под маской его рот горько скривился. Юноша просто казался угрюмым. – Я не вижу, они фиксируют протез? – из-за громкого шёпота слева Даниил чуть не вздрогнул. И тогда только понял, что до этого уже продолжительное время никто из присутствующих не издал ни звука. Что-то там не складывалось. Радской прикрыл глаза. Но его ассистент что-то сказал, сказал так тихо, что, вероятно, этого не услышали даже первые ряды. В этот момент многие поднялись со своих мест, чтобы попробовать разглядеть хоть что-то. Но увидели, как юноша провёл над грудью пациента рукой, на что-то указал пальцем, затем опустил его прямо к замершему сердцу. Да, его, по-видимому, совсем не пугало прикосновение к человеческому нутру. – Что ж, Артемий, давайте попробуем, – сказал в ответ Радской. Операция продолжилась. Даниил не сводил взгляда с лица ассистента, пытался понять, не фокус ли это? Правда именно этот недоучка сейчас оперирует? Сестра, подающая инструменты, вытерла со лба молодого человека пот. Стояла такая тишина, что было слышно звяканье металла о металл, когда окровавленный инструмент соприкасался с подносом. Поэтому все услышали негромкий и сдержанный, низкий голос молодого человека, хотя его и глушила ткань маски: – Тампон сюда. Потом он склонился почти к самому сердцу. Как и Радской. И даже медсестра, и все те, кто на своеобразной сцене оставались незамеченными, но принимали в операции самое прямое участие, контролируя показатели аппаратов. Все эти головы так сомкнулись над больным, что уже точно ничего нельзя было разглядеть. Данковский понял, что... действительно хотел бы, чтобы операция прошла хорошо. Он не считал себя легко увлекаемой натурой, но пришлось признать: равнодушным он уже не был. Его мучил интерес, а так же горячее желание благополучного завершения. Хотя, в общем-то, пациент сам по себе как не внушал симпатии раньше, так не внушал и теперь. Зато симпатию внушил профессор. И эта его находка. Даниил услышал кем-то сказанное на выдохе: – Запускают... Вся команда, работающая над сердцем пациента, немного отступила. Даниил наконец поднялся с места. Действительно, сердечная деятельность была восстановлена: даже с такого расстояния было видно биение мышцы. Но обзору очень мешали такие же интересующиеся, вскочившие со своих мест. А Радской всё внимание обратил на экран ближайшего аппарата. Туда же взглянул и молодой человек, но только очень уж быстро вновь опустил взгляд вниз. Даниил не видел, что показывала эхокардиография, но Радской, казалось, был доволен. – Заканчиваем, – подвёл он итог. Так же собранно и без промедлений юноша удалил из бедренной артерии канюлю. И ловко же выходило у него ушивание! Он... значит, его занесло на поля сражений? Война едва началась, а он что же, успел набраться опыта? Данковский сел. Он уже едва ли что-нибудь сумел бы разглядеть. Взглянув в карманные часы, он усмехнулся. За наблюдением время бежало очень быстро. А он, похоже, действительно увлёкся. Пациента ушивали. Операция была проведена успешно. Даниил не зря уступил уговорам и приехал. Это оказалось... даже полезно. Столичная лихорадка с поиском приемников могла приносить не только огорчения, в самом деле. Радской обратился к своему ассистенту по имени. "Артемий – так его зовут", – вспомнил Даниил. И когда больного вывезли из лекторной, он не думал немедленно уходить. Он хотел пройти сквозь толпящихся коллег и поговорить с самим Радским. Но пришлось подождать. Ликующий профессор не переставал улыбаться. Он снял маску и перчатки, на рукавах хирургического костюма, правда, алела кровь, но он совершенно не придавал этому значения. Радской без конца жал чьи-то руки, указывал на молодого человека подле себя. И Данковский смотрел на него, расстояние уже не мешало ему рассмотреть лицо во всех подробностях, и подумал, что не дал бы ему девятнадцати, слишком тот был замкнут. Победа его не опьянила, триумф не охватил. Только теперь, когда дело было сделано, подрагивали пальцы. Очень интересный юноша – так решил Даниил. Этот молодой человек ещё послужит медицине. Возможно, послужит Танатике... и это то, что интересовало Даниила больше всего. Поэтому пока коллеги выражали своё почтение, удивление и радость профессору Радскому, он наконец подошёл ближе и обратился к юноше: – Вы совсем не рады, мне кажется. Почему? Вы действовали, насколько я могу судить, профессионально. Несмотря на юный возраст. – Я не хотел этого. Если бы профессор не настоял, я бы отказался оперировать. На Даниила смотрели пронзительные светлые глаза. Данковский едва не растерялся. Сколько там этому мальчику лет?.. – Как, вы отказались бы от возможности вот так блеснуть? – Такие вещи не выставляются напоказ. Это... непорядочно. "Непорядочно". Данковский коротко и негромко рассмеялся. Но искренне – так получалось нечасто. Юноша смотрел с подозрением. Его цепкий взгляд ловил каждое движение собеседника. – Простите, я не со зла. Вы себе представить не можете, сколько здесь, в Столице, таких как вы. Таких неиспорченных. Едва ли с десяток наберётся, – Даниил взял себя в руки, теперь просто улыбался, при том весьма дружественно. – Но теперь вы пополните их ряды. Рад представиться, я – Даниил Данковский. Бакалавр снял перчатку для рукопожатия. Что тоже было для него нехарактерно. Он редко когда хотел соприкоснуться с кем-то кожей. – Артемий Бурах. Руку Даниила обхватила горячая ладонь. Уверенная, сильная. Она почти обожгла прохладные пальцы бакалавра. – Приятно с вами познакомиться. Вы сказали, Ворах?.. – Бурах, – поправил Радской. Его вмешательство помогло им расцепить руки. – Скажите, уважаемый бакалавр, скажите, что я преуспел. Я говорил, что среди горошин нашёл бриллиант. Нет... алмаз. Я уверен, что бриллиантом он станет после достойной подготовки. Не будет в мире ещё одного такого врача, специалиста высшего класса. – Я знаю, вы хотели обратить на него внимание. Его у вас с руками оторвут. – Так и должно быть, Даниил. Наука нуждается в свежей крови. В хорошей крови, – профессор поднял вверх указательный палец, таким образом подчёркивая сказанное. В их неспокойное время так говорила вся интеллигенция. И особенно часто – люди старшего поколения. – Я очень хочу, чтобы Артемия взялись обучать лучшие педагоги. – Если я могу помочь хоть чем-то... Связи, влияние – я буду рад быть полезным в таком деле, – Даниил не собирался держать свои намерения в тайне. Радской молчал, смотрел на него водянистыми старческими глазами. Артемий смотрел то на профессора, то на нового знакомого. Слушал внимательно слова, интонации, отвлекаясь разве что на оживлённо беседующих людей вокруг. Впрочем, большая их часть была уже в коридоре. – Если бы вы помогли Артемию... Я был бы очень благодарен. Вы и ваша лаборатория у всех на слуху, это может нам очень пригодиться. Данковский и профессор наконец пожали друг другу руки. Только это было не приветствие, а скрепление соглашения. – Вот и замечательно. Я бы хотел украсть у вас Бураха хоть на немного. Мне очень интересно узнать, откуда вы его такого откопали. Скорее, узнать как же так вышло, что у него достало и навыков, и выдержки, чтобы показать себя достойно в подобных обстоятельствах. – Артемий, – профессор обратился к ученику, положил покровительственно руку на его плечо. Очень по-отцовски. – Это многоуважаемый человек, увлечённый своим делом. Будет хорошо, если вы почерпнёте новые знания в общении с ним, – потом снова обратился к бакалавру. – Данковский, это замечательный ребёнок. Вежливый, старательный. – Я вас понял, буду с ним бережен, – заверил бакалавр. И сам удивился твёрдости и проникновенности своих слов. – А не хотели бы вы немного отдохнуть? Профессор, какими были ваши планы на вечер?***
Он был дик. Пожалуй, его можно было бы назвать неотёсанным, но этот самородок держался с каким-то очень естественным достоинством, поэтому простота и некоторая грубость манер воспринимались скорее как атрибуты шарма. И всё же Артемий проявлял и растерянность, и удивление. И прекрасно понимал, что очень выделяется на фоне типичных обывателей столицы. Ни франтовских жилетов, ни дорогих часов на золотой цепочке, никаких натёртых до блеска ботинок из мягкой кожи. У него, вероятно, и вещей никаких не было, только то, что он привёз с собой из родного захолустья... и то хорошо, если половина из них не растерялась при эвакуации. Вблизи города, где юноша проходил обучение, грянул бой. А жить и учиться там, где совсем неподалёку развернулись боевые действия – это напрасный риск. Впрочем, это не уберегло его от войны. Иначе он бы не подался помогать военным хирургам. Хорошо, что Радской его оттуда вытащил. Но плохо, что профессор всё же отправился с ними, хотя бакалавр рассчитывал говорить с юношей с глазу на глаз. Он рассчитывал, что пожилой профессор устанет и захочет отдохнуть. Ну, тут уж ничего нельзя былого поделать. Даниил с каким-то странным чувством довольства проходил в двери ресторана, покровительственно положив руку на крепкое плечо Бураха. Хоть это и было несколько неудобно – молодой человек не уступал Даниилу в росте. Бакалавра в этом заведении знали. И учтиво проводили Даниила и его спутников к свободному столу. Если бы Артемий был один, не смог бы так свободно пройти, ему это было явно не по средствам. – Я давно тут не был, – уже весь в предвкушении говорил Радской. – Кажется, с тех самых пор, как уехал взглянуть на масштабы гражданской войны. Артемий, присаживайтесь. Тут подают дивные морепродукты, живая музыка... Приятное место. И тот сел, Данковский заметил, как он сперва чуть не сложил руки на столе, но вовремя остановился. И ладони будущего светила хирургии спрятались под скатертью, на коленях. Увидел, значит, как сидят другие посетители. Он ведь прекрасно понимал, как выглядит, и что вызывает недоумение своим присутствием, только неловкости не проявлял. И воспринимал это как должное, даже с каким-то глубоким великодушным пониманием. – Надеюсь, вы не сердитесь на людей, Артемий. Homines amplius oculis, quam auribus credunt . Им надо было убедиться, что вы действительно стоите внимания. Юноша, очевидно, не знал латыни. Но Данковский был уверен, что незнакомая фраза в общем контексте и без того понятна. И немедленно решил пока ограничить использование древнего языка, чтобы не доставлять Бураху неудобства. Его нужно было расположить к себе, а не отпугивать. – Ну да ничего, попробуйте на себе все столичные блага. Берите всё, что пожелаете. Вы славно поработали, а, главное, вам ещё предстоит доказывать своё право на особенный формат обучения. На послабления или спецкурс. И хорошую стипендию. Поэтому вам понадобятся силы, – продолжал он. – Даниил говорит верно. Вы ещё хлебнёте студенческой полуголодной жизни. Так-с... мидии, краб... Хм, – и пожилой профессор увлёкся списком блюд. Артемий смотрел в меню, пролистывал плотные страницы и только хмурился. Официант смотрел на него во все глаза. Даниилу даже хотелось... он и сам не знал, кашлянуть, например, чтобы отвлечь внимание на себя и глазами или, может, жестом показать всю неуместность такого поведения. – Я не думаю, что смогу решить. Оставляю выбор за вами, – и юноша отложил меню. Обращался он больше к Даниилу, понимая, что его седовласый покровитель сейчас раздумывает, какое бы вино избрать к блюду, и едва ли способен отвлечься. – Но я ничего не знаю о ваших вкусах, – заметил Даниил. – Я не привередлив. Останусь доволен тем, что вы закажете. И всё же он был очень спокоен. Даниилу подумалось, что всё это потому, что Артемий не был спесив. И подумал, что будет хорошо, если столичная жизнь его не испортит. Он даже немного забеспокоился, ведь общество глубоко порочно, как бы оно не затянуло молодого хирурга в свои пучины. Надо было сделать так, чтобы Артемий целиком и полностью увлёкся учёбой... Конечно, нужно будет его просвещать, иногда выводить его в свет. Но это нужно совершать осторожно, каждый такой выход должен хорошо контролироваться. Радской вообще думал об этом? – Я могу посоветовать что-нибудь? – каменному спокойствию и стойкости Бураха поддался даже официант. – Позвольте узнать, вы предпочитаете мясо, рыбу или дичь? – Спасибо. Мясо. И очередной раз Даниил смог убедиться в простоте нрава молодого человека, когда из всего разнообразия вкусов Артемий предпочёл стейк с кровью. От вина он отказался и просил только простой воды. Может, Даниил судил по своему окружению, но... но разве когда предлагают, неужели так легко отказаться от всего и довольствоваться малым? Возможно, эти мысли даже уязвили его. Он бы смог позабавиться тем, как искушения борются в юноше с его этой "порядочностью", и как он отказывается от предложенного, но до последнего сомневается в своём выборе. Только Артемий вёл себя не так. А потом он и вовсе поднял глаза и сказал ему, Данковскому: – Я прошу говорить открыто. На что вы рассчитываете, оказывая мне такое внимание? – Мальчик мой, – чуть не всплеснул руками Радской, – бросьте это. Даниил преисполнен самых добрых намерений. Данковский же немного пожалел о том, что они с Бурахом не наедине. Без Радского, как ему казалось, было бы лучше. Хотя, конечно, он был благодарен профессору за то, что он открыл Даниилу такой потенциал. – Нет, я очень даже люблю говорить напрямик, – он откинулся на стуле и смотрел на молодого человека пристальным, чуть лукавым взглядом. – Вы ещё не знаете ничего о всех возможностях, открытых перед вами. Я хочу предложить самый смелый путь. Доводилось ли вам слышать о Танатике? Артемий отрицательно качнул головой. – Ну что ж, я надеюсь, что в ближайшее время моя Танатика прогремит по всей державе. – Ваша? – Моя. Знаете, Артемий, что Танатос олицетворяет собою смерть в древнегреческой мифологии? Лаборатория под моим началом посвящена смерти. Мы изучаем её, препарируем её, имеем самое прямое и упрямое намерение. Мы хотим одолеть её. Раз и навсегда. Артемий молчал. Молчал Радской. Играла музыка, звенели бокалы и нежными колокольчиками смеялись дамы, блистая камнями в ожерельях и серьгах. Даниил ждал, не отводя взгляда от лица юноши. И наконец тот спросил: – Значит, вы хотите, чтобы я... чтобы я помог вам в этом? – Так и есть. Я хочу, чтобы вы, выучившись, работали среди нас. Под моим началом со смертью борются фармакологи, микробиологи, эпидемиологи, генетики... Мы ищем любую возможность схватить смерть, удержать её и уничтожить. В некотором роде нас увлекает мысль о человеческом бессмертии. Артемий хотел что-то сказать. Но не сказал, смотрел на салфетки, столовые приборы, на свои руки, которых Даниил видеть не мог, потому что они лежали на коленях. – Я не буду пока говорить ничего о самой вашей цели, – Бурах тщательно подбирал слова, – для этого нужно узнать больше, но... Хорошо, скажу так же прямо: почему именно я? Сколько в столице хороших хирургов? Возьмите хоть профессора, его коллег. Зачем вам ждать, пока я закончу учиться? И почему вы думаете, что я захочу остаться в столице? – Ну, Артемий, насчёт меня... – Радской смотрел на него действительно с какой-то отеческой добротой, – всё очень просто. Я не молод, года дерзновений и свершений остались позади. А этим должны заниматься именно молодые и целеустремлённые люди. Кроме того, я не могу оставить свою практику. И не всякий медик оставил бы. – Да, ещё и не всех увлекает идея, не все готовы броситься в эту пропасть. А посредственности... Они нам не нужны. Лично я готов ждать. И готов сделать очень многое, чтобы выбить для вас гранд на обучение. Вы, вероятно, не до конца понимаете, что можете делать. Насколько я знаю, у вас нет никакого образования. Вернее, что там было, колледж? Вы едва вступили на этот путь, но уже хорошо показываете себя в деле. Вы уже ценны. А вот ваши последние слова... Ну а где вы примените ваши знания в полной силе? Не спешите зарывать талант в землю. Посмотрим, что вы скажете позже. Не могло же быть так, что этот Бурах откажется от блестящей карьеры, известности, благосостояния, всеобщего уважения... а главное, от прекрасной схватки и победы. Быть этого просто не может. Оказавшись в Столице, едва ли хоть кто-нибудь захочет вернуться в родную глушь. – Так, давайте пока отложим эти разговоры, молодые люди. У нас ещё будет возможность обсудить все тонкости. Мы пришли не дискутировать, а отпраздновать начало доброго пути, – вмешался профессор. – Смотрите, кажется, это для нас. Признаюсь, от волнения я весь день не ел, а в моём возрасте... Сами понимаете. Вот поэтому Даниил и предпочёл бы обойтись без Радского. Он мешал продолжить, мешал Даниилу налечь всей весомостью своих убеждений на Бураха. А ему хотелось поскорее сделать его своим приверженцем. Хотелось скорее наложить отпечаток Танатики, их идеи и стремления. Но произошло то, что совсем отвлекло Даниила. Бурах, проявляя глубокое почтение к старшему, сказал: – Как скажете, бэрхе, – а потом, осознав сказанное, поправился: – Как скажете, профессор. И чтобы скрыть эту маленькую неловкость, он опустил голову, уставился на стейк в своей тарелке. – Погодите, что это? – спросил Данковский. Отозвал официанта, который бросился наливать им в бокалы вино. Сами справятся. Вон уже и профессор за это взялся, снисходительно улыбаясь. – Это, – сказал Радской, – следы культуры, в которой рос мальчик. Очень интересно, но непрактично, в столице использовать этот язык не получится. И так как Артемий не спешил ничего прояснять, бакалавр спрашивал уже профессора. – Так где, вы говорили, стоит его родной город? – А, глухое место где-то в наших степях. На реке стоит. Вроде бы оттуда поставляют мясо и шкуры. И там же, подозреваю, ещё сильны языческие суеверия. Он явно что-то не договаривал. Но не скрывал, просто не считал нужным говорить. Ну раз так, значит, это было неважно. – Занятно. Но в этом есть некоторое... очарование прошлого, разве нет? – поддержал бакалавр. Он не смог сохранить нейтральный тон, и вышло как-то даже... снисходительно. – Судя по всему, вы ценитель, – Бурах подал голос, но интонации разобрать не получилось, – Танатос, ваш греческий миф... Даниил улыбнулся. Он не стал бы сейчас развязывать ссору из ничего, он ведь чувствовал, что для юноши эта тема была чуть ли не болезненной. Хотя и полагал, что греки всё же ему ближе, они в некотором роде более возвышенны, нежели степные дикари и их древние боги. Нужно было задать разговору куда более непринуждённый тон. – Так уж "мой" миф, о посвящённый богине охоты, здоровый и невредимый... Ваше имя тоже отсылает нас к греческим мифам, между прочим. И не к кому-нибудь, а к покровительнице всего живого, Артемиде, грозной медведице... Бурах как раз хотел отпить немного воды, но сделав один глоток, едва не поперхнулся. С удивлением Даниил заметил, что строго сжатые губы юноши подрагивали. Он, кажется, сдерживал улыбку. Радской заволновался: – Что такое, Артемий, вспомнили что-то смешное? – Нет... Это вовсе не... – и молодой человек действительно улыбнулся, уже не сдерживаясь, и сразу как-то всё лицо его преобразилось, немного приподнялись брови, по-доброму сощурились глаза. – Просто прозвище у меня было такое – Медведь. Просто... это довольно смешное совпадение. Даниил почему-то ничего не смог ответить. Он не ожидал такой перемены, это немного выбило его из общего расслабленно-сосредоточенного состояния. Конечно, он встречал немало людей, что производили абсолютно разные впечатления в зависимости от отображающейся в их лицах эмоций. На ум тут же пришёл образ аристократки Инны Павловны Светинской, признанной всеми первой столичной красавицей, которая блекла и дурнела, как только начинала улыбаться. Так что в действительности не было ничего удивительного в том, что суровое и даже недружелюбное лицо могла так осветить улыбка. – Жаль, что вы не пьёте, Артемий, – Радской взял бокал. – Тогда мы выпьем с бакалавром. За нашу прекрасную науку! И тонко звякнули при столкновении бокалы.***
Конечно, Данковский не был бы самим собой, если бы не попытался достичь желаемого позже. Но даже сверх того, он обратил внимание на ученика Радского одного из самых уважаемых, авторитетных медиков, Азова. Обычно Даниил судил всех лишь по одному критерию, по толковости. Если врач был почитаем многими, это не всегда означало, что он являлся действительно хорошим специалистом. Скорее даже наоборот, в их не самое лучшие времена это значило лишь то, что он умел стелиться под вышестоящие лица. Что, конечно, никому не могло сделать чести. А вот Азов был исключением. Он был одним из немногих, кто действительно понимал науку. Кроме того – он был на короткой ноге с ректором престижного столичного университета. Потребовалось время, чтобы он решился взглянуть на самородок своими глазами. Да, высота немалая, что ж, но если и биться, то за лучшие места. – Даниил, я вам одновременно так благодарен и так зол на вас, – профессор Радской мерил шагами коридор перед хирургическим отделением. Бакалавр взглянул на него мельком и снова опустил взгляд на страницы довольно занятного труда. Микробиология вообще всегда его увлекала. – Не переживайте. Сядьте и успо... – Я не могу, дорогой бакалавр, не могу! Даниил захлопнул книгу. Ничего страшного не происходило. Артемий всего лишь ассистировал, ему никто не дал бы повторно так вольно действовать на серьёзной операции. – Что ж, вы сами не захотели отвлечь себя разговором. Что же мне прикажете делать? Успокойтесь. В вашем возрасте вредно так волноваться. Артемий прекрасно справится. Неужели вы в это не верите? – Верю, верю, Даниил, – Радской приложил к груди морщинистую ладонь. – Но, понимаете, он всё же ещё очень юн! С тех пор, как я обнаружил его тонкое чувство человеческого тела, он ни разу не участвовал в операциях без меня. "Но до вас участвовал. И, вероятно, весьма успешно". Он мог бы сказать нечто подобное. Но не сказал. Нашлись совсем другие слова. – Вы ему не отец. – Я... я знаю. Но признаюсь вам, я был бы рад иметь такого сына, – профессор наконец замер и сел рядом. Даниил отложил книгу. Теперь пытаться читать и не стоило, это, в конце концов, уже было бы неприлично. – Знаете, у меня ведь трое сыновей. Да... трое. И я, никудышный отец, не смог вложить ни одному из них в голову хоть что-нибудь важное. Даниил едва шевельнул бровью. Исповедь? Серьёзно? Говорили же ему, что пожилые люди бывали очень сентиментальными. – Редко когда дети становятся достойнее своих отцов, – он... сказал пустое. Просто нужно было что-то сказать. На самом деле Даниил не рассматривал конфликт отцов и детей и преемственность в целом как что-то достойное особого внимания. – И потому я сказал: жаль, что Артемий не мой сын. А он часто вспоминает отца. Очень часто. Он его учил всему с малых лет... А разговор становился интереснее. Во всяком случае можно было узнать что-то полезное. – Отец его, говорите? – Да. Я ему писал даже. Очень интересный и умный человек. Тоже врач. Я так пронял, что Бурахи – настоящая династия хирургов. – Хм, – кажется, пока Радской находился в таком состоянии, из него можно было что-нибудь вытянуть. – С какой целью вы писали ему? Радской, казалось, удивился. – Но как иначе? Тем более, это он писал рекомендательное письмо своему коллеге, чтобы тот помог мальчику поступить в учебное заведение. Подумайте только, в родном городе Артемия нет ни больницы, ни нормальной школы. Данковский представил. Представил и поразился. И не сразу смог с опасением произнести: – Вы не шутите, верно? – Конечно нет, милейший бакалавр, какие тут шутки! – разговор всё же помог Радскому немного отвлечься и не думать о том, как покажет себя Артемий на операции без какой-либо поддержки. – Я как-то расспросил его о том, в какой среде он рос. Это место настолько дикое, что я бы и не подумал, что такое возможно в наше время. Быть может, только пара человек в подобном городе действительно могут похвастаться образованием. Думаю, верхушка этого общества. А то, что ниже – племя. Иначе и не сказать. Вот так так! Даниил немного приободрился и высказал своё предположение: – Значит, его отец обучал? Что ж, если он отправил сына учиться, значит, хотел для него лучшего будущего, не правда ли? А что он вам ответил? Старший Бурах. – Знаете, что-то интересное. Сейчас не припомню, но... как же там было? Боюсь, не вспомню, этот человек дивно выражает свои мысли. Если коротко, он был благодарен за то, что я присматриваю за Артемием и в некотором роде передал ему своё благословение. Всё же интересный, должно быть, человек, – и профессор мотнул головой. – Мальчик всё порывается ему написать... я отговорил, пока не станут известны резу... Радской замолк и подскочил. Из дверей отделения выскочил хирург, на ходу снимая и сминая в пальцах зелёную шапочку. Он пронёсся мимо них, даже никакого внимания не обратил. – О нет, – заволновался сильнее прежнего профессор. – Дождитесь Бураха, не делайте поспешных выводов. И пусть слова Даниила были действительно разумными, сам он невольно напрягся. Но вскоре в коридор вышли Азов и сам юноша. И при том вполне спокойные. Азов даже ухмылялся, но этот крупный человек всегда корчил подобную гримасу, когда чем-то забавлялся. Радской немедленно схватил Бураха за плечи. Это было даже нелепо, профессор не отличался крупным телосложением, и он, вцепившийся в широкие плечи, чтобы удержать крепкого молодого человека, выглядел так, будто сам вот-вот упадёт, и ему немедленно требовалась опора. – Ну, что же?! – Всё хорошо, пациентка в стабильном... – Нет, Артемий, профессор беспокоится о вас, – усмехнулся Даниил. – Однако ваш ответ универсален, я полагаю? Валентин, можно вас на пару слов? И жестом попросил Азова отойти в сторону, так, чтобы их слов не было слышно. Впрочем, Радской принялся пытать Бураха вопросами и едва ли стал бы прислушиваться. – Ну что, толк будет? – обратился он к Азову. – Будет, будет, – Азов не переставал ухмыляться. – Знает далеко не всё, особенно в отношении разных методик и преимущества одной над другой, не знает ещё пределов, до которых позволяют добраться новейшие аппараты. Словом, его познания заканчиваются на пособиях десятилетней давности. – Валентин, вы взялись проводить экзамен? – Как ещё мне узнать, на что он годен? Но да, Даниил, у него... как бы это... Чутьё. Можно сказать, – Азов остановился у окна в конце коридора и причмокнул губами, – потрясающее чутьё. – Радской назвал это чувством тела, – Даниил замер рядом. – Да. И очень ловкие руки. Схватывает всё быстро. Вы поэтому хотите покровительствовать ему, Даниил? – чёрные глаза Азова хитро прищурились. – Танатике нужно это чутьё. Хирург с пониманием тела. – Стал бы я иначе просить вас об одолжении? – если Азов думал, что Данковский по какой-то нелепой причине будет отпираться, то ошибался. – В нашем деле должны быть разные специалисты. Кого-то, конечно, можно выучить и сделать из него годного медика, но если в человеке заложено понимание, это именно то, что нам нужно. Если мы правда хотим достичь цели, именно понимание процессов, владеющих живым организмом и удерживающих в нём саму жизнь, представляют ценность. А вовсе не насильно втиснутые в голову знания. – Да, я знаю, вы искали хирурга. Значит, хотите, чтобы молодого человека выучили, а потом приберёте его к рукам? Даниил не сдержался и улыбнулся. – Вы знаете, ради чего я стараюсь. – Знаю. Скорее, на ради чего, а во имя чего. Что ж, я отпишу моему другу. Случай действительно интересный. – А не скажете... что это было? – Даниил чуть не забыл об одном из членов бригады, в спешке покинувшем отделение. – Что?.. А, вы об этом. Не берите в голову. Просто кое-кто не очень хорошо понимает шутки. Даниил покачал головой и уже хотел бы снова подойти к профессору и Артемию. – Вы иногда довольно жёстко шутите. – Это не я шутил, – и Азов взглянул на юношу, а затем на бакалавра и сказал очень загадочно: – А вообще, будьте осторожны, Даниил. Когда сталкиваются... два довольно упрямых человека, это может привести к беде. Данковский замер. Он смотрел в лицо Азова достаточно долго, чтобы понять, насколько верно он понял эти слова. – Не беспокойтесь. На том разговор и окончился. Да ещё, к тому же, Радской наконец перестал терзать своего ученика и готовился расспросить Азова непосредственно. Даниил отступил. Что ж... кажется, у него появилось время. – Артемий, вас не очень замучили? Кажется, Бурах задумался над ответом. И Даниил решил уточнить: – Я говорил не о прошедшем экзамене, а о вашем покровителе. – Ах, да. То есть нет, – юноша тряхнул головой, приводя в порядок мысли. Артемий казался виноватым. – Я хотел сказать, что мне стоило понять сразу, о чём вы говорите. Я очень благодарен профессору за его помощь и за его беспокойство. – Я слышал, вы хотите написать отцу? – Даниил немедленно приступил к осуществлению задуманного. И не прогадал, на него немедленно обратились чуть ли не сияющие, широко распахнутые глаза. – Профессор, мне кажется, сам того не осознавая, переусердствовал с контролем. Вам не нужно так строго соблюдать его... рекомендации. Напишите, ничего дурного в этом не будет. Возможно... Даниил не стал бы это утверждать, но ему казалось, будто Радской хотел вытеснить собою фигуру отца для этого юноши. Скорее всего, ненамеренно. – Но я... как же я, – Артемий засуетился, его глаза забегали по коридору. Он был обрадован и при этом очень взволнован. – Ну-ну. Я думаю, у вас получится написать хотя бы пару слов, мне не составит труда их отправить. И профессор не будет лишний раз беспокоиться. Даниил замолк. На него смотрели чуть ли не растроганные, благодарные глаза. – Вы правда могли бы?.. Растерянность свою получилось скрыть далеко не сразу. – ...Да. Почему нет? – Спасибо.***
На самом деле о письме он вспомнил только через пару дней. Вспомнил, что вместе с ним хотел отправить и своё, следуя примеру Радского. Танатика, его жизнь, требовала от него самоотдачи и времени. И если работу с коллегами Даниил любил, любил теорию и обсуждение новых гипотез, то поиск поддержки меценатов, званные ужины и прочие салонные встречи утомляли. Письмо попалось ему на глаза, когда он разбирал корреспонденцию, сидя за секретером. Он был усталым и в связи с этим замедленным, опирался спиной на спинку стула, на которую небрежно набросил пиджак, и перебирал шуршащие листы, ломал печати и читал те, что могли его заинтересовать. Была уже ночь. Квартира погрузилась в полумрак, горела лампа с абажуром и свеча в небольшом, но тяжёлом агатовом подсвечнике. Зажигать яркий свет, что озарил бы всю комнату, не хотелось. И вот в руках оказался конверт не самого лучшего качества, немного сероватый... и Даниил вспомнил. Как вспомнил и взгляд, устремившийся на него после озвученного предложения. Он ведь рассчитывал таким образом завоевать доверие. Это было выгодно. Но только сейчас, сидя в абсолютном уединении своей квартиры, Данковский признал, что это было довольно цинично с его стороны, вот так попробовать сыграть на сыновьей любви. И потому пообещал себе отправить письмо завтра же утром. А вместе с ним – и своё. Точного адреса не было, было имя. Исидор Бурах. Но если это был единственный врач, вероятно, каждая собака в городе знала, где он живёт. Городок-то был совсем небольшой, как он понял. Отложив прочие бумаги, Даниил занялся составлением своего письма. "Надеюсь, письмо застало вас в добром здравии, почтеннейший Исидор Бурах". Усталость странным образом испарилась в воздухе. Вероятно, если бы он решил писать развёрнуто и витиевато, рассыпаясь перед собеседником во множестве приятных слов, строки не выходили бы такими ровными и уж тем более не писались бы так же быстро. "Вам пишет тот, кто случайным образом познакомился с вашим сыном, Артемием, и был впечатлён его умениями. Не буду юлить или лукавить, напишу прямо, потому как ценю ваше время. Я бы хотел, чтобы вы своим авторитетным словом оказали мне поддержку. Я имею намерение предложить отличному хирургу место в моей лаборатории, быть может, вам доводилось о ней слышать, имя ей «Танатика»". Данковский замер ненадолго. Его отвлёк шум на улице и сильное дуновение ветра, качнувшего даже тяжёлую штору. Надо было закрыть окно. "Я убеждён, вы отправили сына учиться, желая ему лучшей судьбы, и я могу уверить вас, что с тем научным содружеством, во главе которого я стою, Артемий никогда не будет обижен, но напротив, сможет преумножить свои таланты и преуспеет. Я и мои коллеги не первый год боремся со смертью. Вы должны понимать, как это важно для человечества в целом и для человека в частности. Каждый из нас когда-нибудь задумывался о том, чтобы обрести бессмертие. И у нас есть возможность воплотить в жизнь светлую мечту. Надеюсь, вы благословите сына на этот путь. Однако вне зависимости от вашего ответа, я заверяю, что помогу Артемию, если это будет в моих силах, поскольку всегда сочувствовал таланту." На этом он окончил, подписавшись. "Даниил Данковский, бакалавр медицинских наук, танатолог и ваш друг".***
То, что многие сперва посчитали ужасным, но краткосрочным конфликтом, оказалось катастрофой. Война не только не оканчивалась победой, она разгоралась с всё большей силой, что сказывалось и на жизни в Столице. В частности на научной деятельности. Война... ограничивала. Если борьба с внешним врагом могла окрылять и вызывать яростные и благие чувства, то гражданская война парализовывала, люди ходили по улицам что варёные мухи. Но тут уже ничего нельзя было поделать, только переждать. Жизнь, только-только начавшая по-настоящему бурлить в Танатике, поутихла в связи с проблемой финансирования, однако не прекратилась полностью. Но не обходилось и без хороших новостей. Даниил спускался по лестнице университета, вполне довольный тем, что несмотря на все сопутствующие трудности, Танатика получит новый материал для исследования от дружественной научно-учебной лаборатории. Заказанный автомобиль ждал недалеко от главных ворот, но Даниил остановился в вестибюле, ожидая. И ждать долго не пришлось, он сверился с часами, в очередной раз убеждаясь в том, как крепка его память. Голоса, разносившиеся эхом над потолком, он узнал сразу, и едва улыбнулся, стоило говорившим подойти к нему. А день выходил действительно удачным. Последний экзамен был пройден и притом очень сносно. И на Артемии наконец-то был надет приличный костюм, а не вечные свитера и брюки непонятного цвета. Хотя бы в пору экзаменов Радской озаботился внешним видом подопечного. И, право слово, профессор уже успел надоесть всем, кто так или иначе хотел узнать Бураха получше. Включая Даниила. Пусть он и уважал умения и опыт профессора, но это становилось уже чем-то ненормальным. Однако удача была на стороне борца со смертью, потому что Радской наконец должен был заняться своими делами, и, трепеща и сожалея, отпустить Артемия. – Но вы не знаете до конца, как запутаны улицы столицы, как же мне быть уверенным, что вы благополучно доедете до гостиницы? – и всё же профессор не отступал до последнего. – Давайте вы подождёте меня и... Да, это было ненормально. Данковский поспешил вмешаться. – Я думаю, отдых сейчас будет лучшим занятием. Не волнуйтесь, профессор, мне будет совсем несложно составить Артемию компанию. Тем более, что сейчас у меня в распоряжении личный транспорт. Профессор растерялся и отступил. – Что ж... да, это будет правильно. Артемий, отдыхайте и ни о чём не тревожьтесь, – и он наконец ушёл. От Данковского не укрылось, что Артемий тяжело вздохнул, и взглянул на него повнимательнее. Он казался уставшим, но более всего – печальным. Однако Даниилу было чем его приободрить. – Думаю, гостиница подождёт, – сказал он. – Что? Вы тоже хотите узнать во всех подробностях, как всё прошло? – как же это несчастно, почти страдальчески прозвучало. Особенно "тоже". Даниил сочувственно похлопал по сгорбленной спине. – Бурах, не сутультесь. Не переживайте, я вполне способен узнать это у ваших экзаменаторов. У меня письмо. От вашего отца. Спина под его рукой выпрямилась. – Я... я не подумал об обратном адресе... – Зато я подумал, – усмехнулся Даниил. – Поэтому поедемте сперва ко мне, ознакомитесь, напишете ответ без спешки... когда вы освоитесь в общежитии, тогда сможете поддерживать переписку без посредников. Вы ведь меняли отель, насколько я помню? – Да, а то было очень неудобно добираться сюда, – и Артемий двинулся за ним, как будто был привязан. – Ну вот, и у вас появится наконец постоянный адрес. Проходите. Письмо было не одно, но бакалавр был слишком занят с утра, чтобы немедленно прочесть адресованное ему. Но как же всё-таки везло, как удачно всё складывалось! Ветер был порывистый и холодный. Ранняя весна… да, долго им ещё ждать тепла. Данковский плотнее запахнул пальто, Бурах же так и не застегнул куртку. – Скажите, Артемий... вашего отца обучал кто-нибудь? Он выезжал обучаться? – Нет... он не покидал города. – Хм... хотите сказать, что знания в вашей семье передаются из поколения в поколение? Даниил слышал и чувствовал, как шаги справа и немного за ним стали тише. Насторожился, значит. – А... вас... это так беспокоит? – молодой человек немедленно начал ершиться. Впрочем, правила приличия не позволяли ему говорить грубо. – Меня это занимает. Если вам не по нраву этот интерес, что ж, я не стану вам докучать. Они вышли за главные ворота. А всё же было прохладно, улицы были почти пусты, только изредка проезжали, шурша колёсами, автомобили. Молодой человек за плечом засопел. Но Даниил оборачивать не стал, однако был уверен, что молчание долго не продлится. – Отец учил меня с детства. Всему. Мы с... ну, с моим другом, он тоже учился мастерству отца... то есть, и сейчас учится. Мы с ним многое узнавали вместе. Отец нередко пользовался нашей помощью. Да, Даниил не прогадал. Та признательность, что родилась из-за предложения бакалавра с письмом, не давала Артемию замкнуться. Они подходили к автомобилю. – Ваш друг так же умело накладывает швы? – спросил он совсем лёгким тоном. Таким обычно спрашивали о погоде. – Ну... мы вместе учились это делать, – не слишком информативно ответил Бурах. – Надеюсь, не на друг друге, – улыбнулся бакалавр, наконец взглянув собеседнику в глаза и замерев у двери автомобиля. И произошло то, что случалось при Данииле всего один раз. Губы Артемия дрогнули и вскинулись вечно насупленные брови. Шутка эта, верно, пришлась ему по душе, юноша улыбнулся явственно, обнажая крепкие белые зубы. – Присаживайтесь, – Даниил открыл дверь и пригласил Артемия сесть. В конце концов, это он его подвозил, а значит, был в полном праве проявлять хозяйское радушие. И теперь он был уверен, что дорога не будет проведена в напряжённом молчании. Во всяком случае, Бурах вёл себя уже не так скованно и расположился на сидении расслабленно. – А всё же профессор излишне вас опекает. Скажите, вы уже неплохо знаете округу? – на мягкую спинку откинулся и Даниил и подал знак. Они тронулись. Как и было запланировано – на квартиру. А после машина с нанятым водителем, неразговорчивым усачом, доставит Бураха к месту его нынешнего проживания. И верно, день складывался очень удачно. Очень... удобно. – Я не знаю названий всех улиц, но я знаю, куда они ведут. – В самом деле? – Да, вот сейчас если повернуть, будет здание... – он задумался, – с колоннами, выкрашенное в жёлтый. Выше по улице, у перекрёстка, здание областного суда. – И правда. А если бы мы повернули немного раньше? Было бы что-нибудь примечательное? Артемий задумался и отвлёкся от разглядывания улиц. – Примечательное? Если бы повернули и держались прямо, выехали бы на площадь у театра. И в самом деле, подумал Даниил, об ориентирах молодой человек знал хорошо. – Так чего боится в таком случае профессор? – пробормотал Данковский и столкнулся с внимательным взглядом. – Того же, чего и вы? Что усилия будут потрачены впустую. Но я... не за приключениями приехал. Я хочу учиться. Поэтому вам с профессором не о чем беспокоиться. Ну раз так... ему было кое-что интересно уже некоторое время. – А сколько вам было, когда ваш батюшка отпустил вас в вольное плавание? – Не такое уж и вольное. Шестнадцать. А... мы приехали? Вы живёте в центре? – Удобно, не правда ли? Видите, не такой большой крюк сделали. Выходите, Артемий. А ветер становился сильнее. Даниил поднял голову, чтобы увидеть над домами серое, потяжелевшее небо. Ему почудилось даже, что в отдалении гремел гром. Было бы славно, если бы и тут ему повезло, и дождь не пойдёт или по крайней мере закончится быстро, ведь на вечер у Даниила были планы, и немаловажные. Бурах дышал ему в спину... скорее, в затылок, и осматривал всё, что видел впервые. Они поднялись, и Данковский пропустил его вперёд. Он был уверен, что в конце концов, амбиции взыграют в юноше, и он примет решение остаться. Тем более, что в родном городе у его отца был ещё ученик. Вероятно, тоже толковый. – Проходите, Артемий. И давайте сюда вашу куртку. – Спасибо. Но он не проходил, топтался на месте, и двинулся только когда сам Даниил скинул пальто и вышел из прихожей. Ну что тут было сказать, на нейтральной территории всякий чувствовал бы себя раскованней. А пока же так себя чувствовал только Даниил. – Идёмте, – он подошёл к столику у стены со свежей газетой и письмами, выудил нужное. – Прошу. Ваше письмо. Он хотел предложить ножик, чтобы его вскрыть, но опоздал, Бурах справился и голыми руками. Мог порвать само письмо, но не порвал – выудил из конверта целое. – Может, хотите чего-нибудь? Чаю? – после заминки предложил Даниил. Артемий резко вскинул голову. – А? Нет, не надо. Спасибо, – и тут же снова опустил взгляд на строки. – Вы хоть присядьте, в самом деле, не стойте на пороге. – ... да... Да, – не отвлекаясь от письма, что было несколько невежливо, молодой человек вслепую дошёл до кресла и сел. Даниил только усмехнулся, вот с такой же увлечённостью да в правое бы дело! Ему было интересно, что написал юноше отец, и Данковский покосился на конверт, адресованный ему самому… но он бы не стал читать при Артемии, вместо этого Даниил открыл секретер, достал листы. – Я... могу написать ответ? Даниил обернулся. Но ничего толком не смог понять по лицу собеседника, только подумал, что довольно неожиданно – слышать просительные нотки в таком, пожалуй, даже грубоватом голосе. – Разумеется. И затем он вышел из комнаты, из чувства такта. Снял запонки, брошь и стянул шейный платок. Дышать стало как будто легче. В стекло ударили первые капли дождя. Даниил выглянул в окно на тяжёлое предгрозовое небо. Все же Столицу зальёт... ну, не во всём же ему должно было везти, в конце концов. А непогода – не самая большая неудача. Он выждал время, убедился, что не потревожит строй мыслей гостя и присоединился к нему вновь, когда тот окончил писать. Сел на диван, закинул ногу на ногу и... наконец почувствовал себя дома. Ещё и такой полумрак царил в комнате. И гремела снаружи приближающаяся гроза. Артемий сел в соседнее кресло. – Я закончил. – Да, я догадался. Смотрите-ка, действительно ливень. Стёкла высоких узких окон уже заливало. Хорошо, что все они были закрыты. Но звук дождя поднялся к высокому потолку, вторил тикающим напольным часам, а Данковского вдруг охватил странный покой. Будто... будто его беспокойный нрав на время поутих, и ненадолго опустела голова. – Скучаете по дому? – вдруг спросил он. – Скучаю, – едва слышно отозвался Артемий. – А вы... родились здесь, в Столице? – Почему вы спрашиваете? Он посмотрел на Артемия. На вновь ссутуленные плечи и поникшую голову. Бурах пожал плечами. – Наверное... не знаю. Просто случайные мысли. – Так выскажете их. – Вы на своём месте. Мне кажется. – "Где родился, там и пригодился", да? Вы поэтому не хотите, выучившись, остаться здесь? Артемий взглянул на него. Пристально, но не холодно. – Люди болеют везде. И ломают кости везде. У них портится кровь, в них растут опухоли. Им нужно помочь. – Так помогайте. Здесь. А там, вы сами заикнулись, практика вашего отца перейдёт к другу. Артемий, я хочу, чтобы вы меня поняли правильно, – Даниил сел иначе, выпрямился, опираясь рукой на подлокотник. – Просто прислушайтесь к доводам разума. У вас есть способности, умения. Талант, если хотите. Вы поступите в престижный университет, узнаете много нового. Сможете оперировать, располагая новейшей техникой и лучшими препаратами. Подумайте, скольких вы сможете спасти. А у вас дома что? Как насчёт тех же аппаратов и лекарств? Как вы будете проводить сложнейшие операции там?.. Вы сами знаете, это невозможно. Бурах хмурился, смотрел в пол, а потом сцепил в замок крупные ладони. То ли нервничал, то ли... – Вы хотите как лучше, да? – сказал он. – Я понимаю. Но... где горящая свеча окажется полезнее, там, где много таких же зажжённых свечек, или там, где света нет совсем? Наверное, всё-таки во втором случае от неё будет больше пользы. – Интересные у вас образы, – протянул Данковский, рассматривая его лицо. Артемий едва заметно ухмыльнулся, только уголок плотно сомкнутого рта дёрнулся. – В моём городе живут люди с образами и мыслями поинтереснее, эрдэм, – сказал он и потупил взгляд. Вот и снова проскочило занятное словцо. Даниил не знал, да даже не слышал этого языка раньше. – А что это за слово такое? Что ваше, степное, понимаю... Это значит что-то вроде "самонадеянный болван"? – "Эрдэм" берёт своё начало от "знание". Так зовут знающих, образованных людей. И врачевателей. И это... было даже приятно. Пустяк, казалось бы, но всё же. – И вас на малой Родине тоже так зовут? – Нет, немного иначе. Я – яргачин и эмшен. Мясник и знахарь. Дикость. Вот уж действительно – дикость. Назвать хирурга мясником? Да и звание врача было куда почётнее. Нет, так никуда не годилось, нужно было избавлять Бураха от всех ненужных связей. Жить с камнем на шее, что тянул бы к первобытному прошлому, Даниил не пожелал бы никому. Тем более человеку одарённому. Он немного наклонился вперёд. За окном раздался грохот. Одновременно с этим вспышка молнии осветила комнату. После этого, показалось, стало ещё темнее. – Скажите же мне... Вам кажется, что моя цель выглядит как борьба с ветряными мельницами? – Я такого не говорил. – Но могли так подумать. – Вы боитесь смерти? – спросил Артемий. Вопрос озадачил. Боялся ли Даниил? Он мало чего боялся. Опасался скорее, умел прогнозировать, распознавать и отсекать возможные проблемы. И действовал решительно. Боялся ли он чего-нибудь, кого-нибудь? Он о таком не думал. – Вы... почему вы спросили? – Ну вы же боретесь со смертью, и я... – Люди борются не всегда потому, что боятся, – пробормотал Даниил. Взгляд метнулся к окну, там снова мелькнула молния. – Срок у человека небольшой, а природа безжалостна. Так много погибло вместе с людьми, столько идей и мечт. Разве вам не жаль их, Бурах? Одни не стоят ничего, конечно, но когда уходят на тот свет иные, уходит целый мир. Умирает. Навсегда. – Жаль. Но это нормально. Жизнь и смерть – это не две противоположности, это два лица одного явления. – И какого же? – Круговорота? Всё дело ведь в связях. Одно без другого не обходится, это невозможно. "Невозможно". Пожалуй, это было тем словом, что Даниил терпеть не мог. Невозможно – как приговор. Когда как хотелось бы прыгнуть выше и разбить потолок, который установила невидимая рука Закона. – А вы суровы. Почему же, при таком раскладе, вы решили стать врачом? – ... потому что кое-что я всё же в силах сделать. И потому, что... – Ваш отец настоял? – Нет! – Артемий встрепенулся. Ну хоть наконец выпрямился. – Мой отец ни на чём не настаивал. Никогда. Просто... Просто, наверное, это судьба. – Судьба, – повторил Даниил с невесёлой улыбкой. Он заметил, что дождь стал тише, но небо было таким же тяжёлым, взбухшим и тёмным от влаги. – Думаю, вам нужно сесть в машину и как можно скорее добраться до гостиницы. Не так Даниил хотел провести этот разговор. Не так. И в животе поселилось неприятное чувство. Чёрт бы побрал этот осадок. Не было же сказано ровным счётом ничего, чтобы Даниил так себя чувствовал. Он проводил Бураха. Водитель должен был вернуться к тому сроку, когда Даниилу снова нужно будет ехать по делам. И пока выдались свободные минуты, чтобы немного унять беспокойство, он взял со столика письмо. Сел, вскрыл конверт, достал бумагу. Ему почудилось, будто в воздухе запахло чем-то травяным. Пряным и немного горьким. И Данковский прочёл короткое письмо, написанное твёрдой рукой. Ровные строки лежали так прямо, будто их на машинке печатали. "Здравствуйте, Даниил Данковский, основатель Танатики. Да, весть о вашем проекте разошлась по всей стране и была услышана и в нашей провинции. Я ещё очень мало знаю о вас, но уже уверен в том, что вы благородный человек, сильный, волевой и целеустремлённый. Даже в такой дали от Столицы мы будем ждать новых открытий вашей лаборатории. Вы едва ли менее заняты, чем я, а потому отвечу вам так же прямо и честно, не прибегая ни к каким уловкам. Я благодарен вам за участие. Для меня большая отрада то, что Артемий может получить образование в Столице. Однако я сразу вам сообщаю, что не стану оказывать на Артемия никакого влияния. Только ему одному решать, где и как он будет работать, при каких обстоятельствах и под чьим началом. Как отец, я могу просить лишь о его поддержке в трудный для меня час, но не более того". Даниил отвлёкся. Протёр глаза. Читать в темноте было не такой уж хорошей идеей, но он не встал и не включил свет, а снова обратился к письму. "Уверен, вы можете это понять. Как можете понять и то, что при всём сочувствии вашему делу, я, старый человек, едва ли могу оказать вам помощь. Даже если это подарит мне бессмертие. В конце концов, взгляните на моего сына – я уже бессмертен. До поры прощаюсь с вами. Ваш коллега, Исидор Бурах".***
Даниилу редко когда снились настолько причудливые сны. Почти колдовские. Может, что-то предвещающие. Тяжёл был чёрный доспех, блестели кольца кольчуги, с острия копья срывались редкие капли яда и падали в землю. Такой капли было недостаточно, чтобы убить, а вот чтобы задушить гнилостную заразу в теле – в самый раз. Даниил был борцом. Всегда им был и не боялся трудностей. И он окружил себя людьми, которые понимали его цели и разделяли его горячее желание. Действительно лучшие. Люди, способные противостоять врагу. А враг этот был слишком силён и могущественен. Такого врага не каждый избрал бы для битвы. Для долгой и тяжёлой битвы. И раз их, истинных борцов и дерзателей, было немного, каждого надо было беречь. Каждый был на вес золота. Пурпурный плащ укрывал тёмные латы. Даниил пробирался сквозь переплетение огромных стеблей. Подумал бы, что это такие деревья, но он твёрдо знал, что это всего лишь трава. Над головой сияло незнакомое небо, неведомые знаки расчерчивали свод, в воздухе стоял пряный, кружащий голову запах. Двигаться было тяжело. Травы поменьше преграждали путь, цеплялись за ноги и плащ, но Даниил шёл. Ему надо было вырвать из этого дикого места нового борца. С ним будет приятно стоять плечом к плечу, это будет добрый соратник. Поэтому Даниил терпел все невзгоды. Расчищал себе путь, как только мог. Его манили новые знания и возможности того, кто потонул в этом первобытном кошмаре, кто не мог сам вырваться отсюда. Будто он врос в это самое место. Но ничего. Даниил поможет обрубить мешающие взлететь корни. Чёрный рыцарь, борец со смертью, уже был близок. Перехватывая своё драгоценное копьё, хоть и бесполезное здесь, но бесценное, он подходил к сплетению множества трав. Это было гнездо или пещера. Логово. Тело было ужасно тяжёлым и неповоротливым, но Даниил решил, а значит, его нельзя было остановить. Он пробирался сквозь эту жёсткую, пряно пахнущую паутину и неожиданно понял, что шёл не по земле, а по розовой содрогающейся плоти. И отпечатки его ног, окованных в железо, наливались кровью. Дикость, дикость! Небылица, восставшая из тёмных времён. И когда Даниил уже был внутри, путь освещали небольшие, размером со стеклянный памятный шар на полке, сгустки золотого света. Борец, который был так нужен Даниилу, спал. Спал давно, околдованный, привязанный к этому сосредоточию мрачной силы. Длинные волосы, отросшие за время долгого беспамятства переплетались с травами – почти обычными, не теми гигантами, с которыми Даниил так упорно боролся снаружи. На тёплой коже, освещённой жидким золотом, алели древние знаки. Артемий лежал, как младенец лежит в утробе матери, и его оплетали живые стебли. Они льнули к нему, не хотели выпускать. Даниил потянулся, чтобы вырвать эту мерзость с корнем из кровянистой почвы. Хотел положить свою железную руку на плечо будущего товарища... Но опоздал. Артемий открыл глаза. И Даниила всего пробрало от ужаса. Такие глаза обещали разорвать любого, кто окажется рядом в минуту гнева. Губы, вымазанные в крови, разомкнулись над рядами скалящихся зубов. Зубов дикого зверя. Даниил вскочил с постели. Проснулся, когда в своём сне уже был близок к тому, чтобы потерять голову. Её бы оторвали и даже не моргнули, а тело бы не защитил тёмный металл. Было ещё очень рано. Свет уличных фонарей пробивался сквозь щели в плотной ткани штор. Даниил еле поднялся, держась за испуганное сердце. Какая-то его часть ещё оставалась там, в этом сне. Даниил умыл холодной водой лицо и посмотрел в зеркало. Увидел только свой растерянный взгляд.