Кумуляция – (накопление в организме медленно разрушающихся лекарственных средств, приводящее к серьёзным осложнениям) накопление биологически активного вещества (материальная кумуляция) или вызываемых им эффектов (функциональная кумуляция) при повторных воздействиях лекарственных веществ и ядов.
Он пытался вспомнить, когда в последний раз держал лицо перед людьми, которым доверял. Пожалуй, это было ещё в студенчестве. Не думал Данковский, что и после окончания обучения будет вынужден вновь собирать всё своё хладнокровие, чтобы не показать своим – своим же соратникам! – что дело дрянь. Всё должно было разрешиться. Должно было. Нельзя, чтобы столько сил и времени просто ушло в пустоту. Разве не они нашли средство от Южной Холеры, а совсем недавно – от тифа? Разве они не показали, как много может наука? Какой несчастливый год. Бакалавр поразился: целый год!.. Время летело быстро. – Даниил, вам налить ещё? Он поднял взгляд. На него смотрела Ольга, она так и не поднялась со своего кресла, но держала в руках бутылку коньяка. Прекрасный коньяк, надо было признать. – Нет… нет, благодарю, – и Даниил рассеяно взглянул на стакан. Он не был пуст. Полным его тоже нельзя было назвать. Странно, должно быть, он выглядел. Чувствовал, что необходимо взять паузу, укрыться где-нибудь… и почему-то он выбрал её дом. Ольга была прекрасной подругой и человеком острого ума, хоть и не имела никакого отношения к медицине, но она ему очень нравилась. Срединская никогда не была из числа тех, кто хотел непременно докопаться до глубин другой души, к тому же она ценила молчание. И поэтому она позволила себе высказаться только сейчас: – Вы мне не нравитесь. Последние два месяца сильно изменили вас. Она поставила графин обратно на столик. Длинные серьги качнулись, камни в них ловили отблески огня в камине и светились почти противоестественно ярко. – Два месяца? – повторил он. – В самом деле? Как полагаете, эти изменения заметны всем? – Нет, не думаю. Но я вас неплохо знаю. Данковский улыбнулся. Да, пожалуй, она знала его даже хорошо. – Когда-нибудь это кончится, – сказал он менее уверенно, чем хотел бы. Но в самом деле, должен же настать конец неприятностям. Ольга хотела что-то сказать: он заметил, как дрогнули её губы, тёмные из-за насыщенно-бордовой помады. Но она не сразу решилась сказать то, о чём думала. Помедлила, налила себе коньяку. В гостиной было темно, только огонь камина освещал её, а бакалавр наблюдал. Срединская была невысока, светлые волосы всегда подстрижены очень коротко и уложены просто, так же просто и со вкусом она была одета. Двигалась красиво, за ней приятно было наблюдать. Пожалуй… она и правда могла его успокоить одним своим видом. – Я не стану, – наконец сказала Ольга, – мешать вам исполнить ваши планы. И отговаривать не буду. Но я ваш друг, и я вас предостерегу. Она посмотрела ему в глаза, и он почувствовал её страх. Он притаился в глубине её серых глаз… да, это точно был страх. – Этот… институт инквизиторов, помните, Даниил? Его хотели распустить, – взгляд Срединская не отводила. – Не распустили. В последовавшей за этими словами тишине не было ничего уютного. Даниил отставил стакан. – Вы… намекаете, что сейчас, в такое сложное для страны время… инквизиторы возьмутся за учёных? – Они возьмутся за тех, на кого им укажут. Если бы он говорил прямо и до конца, он бы спросил, не думает ли она, что для властей это неразумный шаг. В конце концов, инквизиторы не справились с самой очевидной и первостепенной задачей: остановить войну. Более того, сам факт их существования подтолкнул страну к расколу. Создавать их и использовать… одобрить такое могли, пожалуй, только самые фанатичные патриоты. Да, инквизиторы решили ряд проблем, это были необыкновенные люди, но их решительность, граничащая с жестокостью, их способы работать запоминались людьми едва ли не ярче, чем успешно завершённые миссии. Размышляя, Даниил пробормотал: – Это опасное оружие, такое нужно использовать очень осторожно… – Как и знание. Как и науку. Они, – под "они" Ольга имела в виду инквизиторов, он понял это по интонации, – ходят на грани этики. Иногда они эту грань переходят, чтобы добиться желаемых результатов. Этого им не прощают. Она замолчала, вскинула брови и смотрела очень долго. Просто внимательно смотрела, подавшись вперёд в своём кресле. Затем Ольга откинулась на спинку и сделала неопределённый жест рукой, как будто отметала эту тему прочь. Осадок остался всё равно. Вечер завершился скомкано, не так он планировал завершить этот день. Вместо пары часов тихих бесед и покоя он получил предупреждение и осколок чужого страха. Тем страннее было, что боялись за него. И от этого угроза была ещё более ощутимой. Инквизиторы? В самом деле? Даниил до последнего не хотел об этом думать. Хоть бы и потому, чтобы сохранить решительность действовать так, как он запланировал. В общем-то, что изменилось? Жизнь – борьба, и он вновь должен был бороться. Вернулся он в свою квартиру на личном автомобиле Срединской. Молчаливый шофёр обращался к нему лишь тогда, когда в этом была необходимость. Даниил смотрел в окно, думал о том, насколько в действительности его пугают инквизиторы. И чем пугают – это было не менее важно. Сады, особняки и иногда силуэты заводов у самого горизонта Даниил почти не видел. Борьба, смаковал он, борьба… плохо иметь сразу двух сильных противников. Очень. Смерть и инквизиторы… последние помешают, если им и правда велят уничтожить Танатику. Уничтожить… Данковский ощутил невероятных размеров злость, почти ненависть. Его труды, его желания, его гордость – и всё это окажется под ударом! Но он не позволит им одержать верх. Не позволит. Он поднялся к себе, не чувствуя утомления после дороги, только решительность и желание выдержать эту битву. О, слова Ольги он понял слишком хорошо, но не считал, что лаборатория должна прекратить деятельность даже на время. Они ходят на грани этики… что ж, да, это так. Но без риска и жертв не бывает открытий, а ошибки порой показывают на удивительные, ранее незамеченные явления, которые становятся ключом к разгадке тайны жизни. Квартира была тёмной и тихой, как и всегда в это время суток, но его неприятно поразила собственная поспешность, с которой он закрывал двери… а потом ещё взглянул на непросмотренные письма, которые получил сегодня утром и которые решил не вскрывать, пока не обретёт душевное равновесие. Что ж, равновесия он так и не обрёл и даже подумал невольно: ведь есть множество способов распечатать конверт так, чтобы это было незаметно, склеить заново, чтобы получатель так и не понял, что его переписку читали посторонние. Но что за вздор! Он сбросил лёгкое пальто, развязал шейный платок, взял в руки письма. Из-за разлада с самим собой он так и не удосужился узнать, кто ему писал… и совсем он не ожидал увидеть имя, которое не вспоминал уже… полгода точно. Бурах. Исидор Бурах. Получить от него письмо было так неожиданно, так странно, даже опасения и клокочущая злость на мгновение испарились. А после стали тише и как будто незаметнее. Дании опустился в кресло и вскрыл конверт. Ничего особенного на первый взгляд, бумага не самого лучшего качества, что конверта, что письма, но плотная… от неё исходит едва ощутимый запах… трав, возможно? Нечто такое Даниил улавливал и раньше. Но читать… он отчего-то медлил. Всего несколько строк, написанных твёрдым почерком… и для чего вообще этому человеку понадобилось ему писать? Странные предчувствия витали в воздухе. Лампы вдоль стен на давали необходимого освещения, он зажёг свечи, затем начал читать. "Бакалавр медицинских наук, Даниил Данковский, основатель Танатики. Я прошу вас не удивляться тому, что вы прочтёте. Вы, должно быть, хотите пройти до конца, чего бы вам это не стоило? Даже если во время вашего пути цель может несколько измениться, возможно, преобразоваться в ваших глазах? Я повторно прошу вас ничему удивляться и ответить мне предельно честно. За что вы в самом деле боретесь, насколько важно для вас человеческое тело? Его вы в действительности хотите сохранить или то, что мы называем человеческим разумом? Не торопитесь с ответом. Ваш коллега, Исидор Бурах". Никогда ещё не приходилось Даниилу читать столь странного письма. И никогда ещё он не не относился к написанному настолько же серьёзно, как теперь.***
Едва начавшееся лето этого года было холодным и не радовало хорошими новостями. По большей части. Люди же так или иначе находили утешение в каждодневном труде, исполнении маленьких мечт и надеждах на то, что скоро наступит мир. Газеты пестрели подробностями маленьких побед, очевидно их приукрашая и замалчивая информацию о поражениях. Даниил даже заметил из окна автомобиля плакат с лицом героя – Александра Блока, кто был единственным, пожалуй, белым пятном в полотне этой войны. У ворот университета Данковский вышел и отпустил шофёра, взглянул на карманные часы, да, он успел раньше срока, до встречи с университетскими коллегами оставалось больше часа, и если он и не найдёт того, с кем ощутил потребность увидеться… что ж, он хотя бы прогуляется. Аллея вела к центральному входу, но Даниил свернул на перекрёстке и пошёл на тропинке, ведущей в обход, к общежитию. Тревожность за последние дни несколько улеглась и даже более того, Данковский много и тихо работал, делал всё, чтобы укрепить позиции лаборатории. Не привлекал внимания, старался появляться на людях время от времени и создавать самый безмятежный вид. Даже теперь он был собран, но спокоен. Едва ли за ним велась слежка, впрочем, у каждого инквизитора были свои приёмы для решения задач… нет, об этом не стоило и думать. Вдруг он на миг замер, размышления прервались, и Данковский свернул на другую тропку, ближе к забору и высаженным кустарникам. Стоило поблагодарить судьбу за то, что у Бураха была такая внушительная фигура, только благодаря этому и получилось его заметить. Даниил шёл тихо и рядом со скамьёй, на которой сидел увлечённый книгой Артемий, сказал: – Бурах, снова вы сутулитесь. Артемий вскинул глаза, удивлённые, показавшиеся в летнем свете поразительно яркими, как может быть ярким блеск стали. Хирургической. Заточенной для разрезов. Взгляд Бураха обладал подобным свойством, а Даниил об этом чуть не забыл… – Это… вы? – Артемий поднялся, протянул руку. Выглядел он так, словно Даниил и правда застиг его врасплох. – Я. Неужели я настолько сильно изменился? Ладонь крепко обхватили горячие пальцы, сжали прежде чем выпустить. Этого он тоже чуть не забыл. Как долго они не виделись? Получается… почти что год. Ведь год назад Танатике начали отказывать в материале и публикациях. Сперва для этого даже находили предлог. Позже проблемы встали и с финансированием. Понемногу, понемногу, это было как снежный ком, перекрывались возможности, обрубались важные, необходимые Танатике нити. И тогда стало не до безмятежных встреч и бесед, и не было ни единого случая им пересечься даже случайно. Может… и к лучшему. Пока Артемий учился, он едва ли мог оказать лаборатории помощь. А вот после, когда все трудности останутся позади… тогда всё будет иначе. Бурах смотрел в его лицо. – Кажется, что несильно… но чувство такое, что очень, – сказал он наконец. Данковский хотел бы улыбнуться, искренне и весело, но не вышло. Ещё вспомнилось письмо отца Артемия… они сели на скамью. Оказалось, в раскрытой сумке Бураха-студента были ещё книги. Эти создало такое… приятное впечатление. Очень приятное. Правда, едва ли бы кто-нибудь сказал бы, увидев Артемия, что тот сидел над книгами, по крайней мере, он ничуть не усох за обучением, напротив, как будто стал только выше и шире в плечах. А, может, просто лёгкая одежда позволяла увидеть больше, короткие рукава не скрывали крепких сильных рук. – Вы ждёте открытую лекцию? – Даниил спросил это только для того, чтобы лишний раз удостовериться в собственной правоте. Ему казалось, что Артемий не станет упускать ни единой возможности впитать как можно больше знаний. И он не прогадал, хотя и надеялся застать его в общежитии. – Да, она вот-вот начнётся. А вы?.. – Да так… встреча с коллегами. Не покажете, что читаете? Это… фармакология ? И ему показалось, что Артемий смутился. – Я… просто подумал… ну, что не помешало бы… – Конечно не помешало бы, – поспешил ответить Данковский. – Я едва ли могу припомнить, чтобы встречал студента более усердного, чем вы. Ведь и правда: лето, относительная свобода от бесконечных лекций, экзамены позади, а тут сидел студент с книгой в руках. Ждал новую лекцию. Что важно, лекцию необязательную. – А вы сами не были таким студентом? – удивился Артемий непритворно, с поднятыми бровями он выглядел крайне забавно. – Я… хм, пожалуй, немного уступал вам. Немного, – добавил Даниил, подчёркивая не слишком большую разницу в их отношении к обучению. – Но лучше расскажите, как у вас идут дела. Довольны ли вами педагоги? Как поживает ваш покровитель? С Радским он тоже виделся очень давно… тогда его гордость задел совет старого профессора не вовлекать Артемия в дела танатологов, потому что… потому что о лаборатории стали ходить не слишком полезные слухи. Об экспериментальных разработках, о… подумать только, возможном биологическом оружии. Эти слухи были до того нелепыми и странными, что их едва ли бы принял всерьёз здравомыслящий человек, но вот люди поглупее, которых всегда было несравнимо больше, те подхватывали и распространяли с большой охотой. Кто мог подумать, что Радской захочет быть в их числе. Впрочем, старость… Артемий убрал книгу в сумку, вздохнул. – Процессор нездоров. Он оставил практику из-за болезни… "Не столько тела, сколько ума," – подумалось Даниилу. – Вот как… да, я уже давно ничего о нём не слышал. – А в целом, если говорить об обучении, всё хорошо. Если говорить только об этом… – Хм… сейчас происходит… много странных вещей, – проговорил Данковский. Сам не знал, о чём он говорил больше: о войне или о бедах Танатики. Но, в конце концов, одно связано с другим. Если бы только не случилось раскола… – И у вас тоже, верно? Взгляд Артемия был абсолютно бесхитростным, но это не делало его менее многозначительным. И Даниил решил не кривить душой. – Да. Но я надеюсь это исправить. – Исправить? Как? – Не знаю, какая информация могла дойти до вас, но уверяю: Танатике известен лишь один враг, только смерть. И мы не собираемся уступать. Знаете… а вы сами можете взглянуть? – На что? – На очередную победу над смертью. Скоро вам будут известны все детали, надеюсь, вы придёте. – Это будет… операция? – В некотором роде. Не смотрите так, Артемий. Подобные вещи неспроста публичны, это заявления. – А когда станет известно о… ну, о том, что это будет? – всё же в этом молодом человеке светился интерес. Но и настороженность. – Позже, – ответил Даниил уклончиво. – Пока о том, что мы вообще что-то будем делать, известно совсем немногим. И вы в их числе. Он понимал в этом человеке достаточно, чтобы не сомневаться в искренности удивления и смущения, что отразились в лице Бураха. Того смущения, когда человек вдруг обнаруживает, что его посвятили в тайну, а он только что это понял. Даниил вновь улыбнулся. – Артемий, идёшь? – крикнули вдалеке, и мгновение прервалось. Даниил поднялся с места, чувствуя что-то сродни сожалению. Последние минуты его жизни были невероятно спокойными… жаль было терять это чувство. Артемий поднялся тоже. – Простите, лекция… – Да, я знаю, – успокоил его Данковский и пожал протянутую ладонь. Но крепкая хватка горячих пальцев не дала ему выскользнуть. – Я не буду распространятся, – заверил Артемий серьёзно. На миг из-за его взгляда и сведённых к переносице бровей Даниила обдало холодом воспоминания его давнего сна… некоторые детали вспоминались до сих пор. Данковский нашёл в себе силы кивнуть. Рукопожатие прервалось, Артемий взял сумку. – Тогда до свидания, – сказал он уже совсем иным, беспечным тоном. – До свидания. И Даниил стоял и смотрел, как отдалялась широкая спина и немного золотился на солнце затылок. – Артемий! Тот обернулся, замер в ажурной тени у перекрёстка дорожек. – Что такое? – Вам ведь недавно писал отец? – Да, – ответил Артемий после секундного замешательства. – А как вы?.. – Простите, не думайте об этом. Поспешите на лекцию. Зачем он спросил? Что это решило бы? Артемий в прощальном жесте махнул рукой и поспешил к группе студентов. Вот и остался Данковский один, сверился с часами. До встречи, оказывалось, оставалось совсем немного времени. Что ж, снова в бой.***
Ещё пару дней Данковский раздумывал, не был ли их с Артемием разговор ошибкой. Именно тогда, когда ему следовало высыпаться и отдыхать в любую свободную от работы минуту, разумеется, чтобы сохранить рассудок трезвым, холодным и стремительным, он не мог спать. Просто не мог. Закрывая глаза он всякий раз чувствовал, как ноздри щекочет пряный и дикий запах трав, ему мерещилось мерцание, а после в темноте воспоминаний вспыхивали светлые-светлые глаза. Свирепые глаза. И в очередную ночь, в ночь накануне их грандиозного объявления, он не мог уснуть. Было ужасно душно, но стоило открыть окно, как ночной холод выстуживал всё тепло. Вот было бы смешно простудиться теперь… Даниил поднимался то чтобы закрыть окно, то чтобы открыть его, ложился обратно в постель, расслаблялся и закрывал глаза, но всякий раз, когда сознание готово было перейти грань сна, вспоминался тот страшный сон. Ещё немного, думал он, и пора поверить в вещие сны… Ночь проходила мучительно. А когда он вспоминал их встречу, вот что было странно, ему становилось спокойнее на душе. В конце концов он решил, что и Артемий, и само по себе сновидение не виноваты в его неспособности спать. Нельзя было отрицать, что он почти постоянно был напряжён, постоянно усиленно думал и размышлял… это и было, как он убеждал себя, причиной плохого сна. А Артемий… просто ему не повезло оказаться участником сновидения, который стал для Даниила небольшим потрясением. Вот и всё. После новой неудачной попытки уснуть, он поднялся, чтобы выпить снотворного. Редко прибегал к этому, не хотел сделать привычкой, но иного выбора пока не видел. Но стоило ему подняться, перед внутренним взором представился вовсе не бумажный свёрток с порошком лекарства, а письмо… Поколебавшись, Даниил встал и пошёл к секретеру, чтобы найти его. Исидор Бурах… Может, и это беспокоило его? Подумав, Даниил включил свет и сел, намереваясь написать. Но не сразу написал, сидел и думал, вдруг ощутив необыкновенную ясность мысли. Хотя не обошлось и без пустых, изъезженных оборотов, он ответил: "Уважаемый коллега, Исидор Бурах! Отвечаю вам, как вы и просили, не сразу. Вообще письмо, ваши вопросы, признаюсь, ввели меня в недоумение, и тем не менее, я их обдумал. Тело – важнейший инструмент и сосуд. Оно необходимо, чтобы сохранить наше сознание, необходимо, чтобы мы были способны действовать. Я всеми силами хотел бы его сохранить, но ни в коем случае не ставлю его само на первое место. Просто тело, без заключённого в него духа, не представляет никакой ценности. Надеюсь, я ответил на ваши вопросы. С уважением, бакалавр Даниил Данковский». К концу письма у него заболела голова. Он аккуратно сложил листок, но не доставал пустого конверта, а вложил его пока в конверт Бураха, убрал на место. С облегчением почувствовал, как его всё неумолимее клонит в сон. Он заснул сразу же, как только лёг, и спал крепко и спокойно до самого утра.***
Он ждал этого дня. Только его дорогие коллеги знали, как сильно он этого ждал. И в этот день он был как никогда собран и уверен в себе. Стеклянный купольный потолок пропускал много света, и пусть погода была холодной, а ветер – сильным и пронзительным, здесь было тепло и солнечно. Даниил обводил взглядом ряды собравшихся лиц. Видел профессоров, учёных, именитых врачей, любопытных студентов. Заметил среди последних Артемия, улыбнулся ему. На прочих он почти и не смотрел, то были… прочие. Это для них делались отступления, что перемежали бы непонятную им терминологию и объяснения процессов, которых они всё равно не смогли бы понять. Эта толпа всё же была ему очень нужна: они выйдут отсюда и расскажут, расскажут всем. Одни слухи перекроются другими, но теперь к ним добавятся и свидетельства. Он написал на доске последнюю формулу, обернулся и положил ладони на кафедру. – Этот состав необычайно важен, благодаря ему мы может поддерживать должную активность нейронных связей. Постепенно, когда пациент уже будет находиться в сознании, мы начнём снижать дозировку. Постепенно, каждый этап будет тщательнейшим образом контролироваться. Мозг… невероятно сложен, удивительный орган, которому мы обязаны всем. И он требует от нас большого внимания. Он сделал паузу, поскольку заметил движение среди зрителей. В одном из первых рядов поднялась ладонь, и Даниил кивнул, собираясь выслушать вопрос. Михаил Башенов, его старый знакомец, спросил: – Вы совершенно отказываетесь от воздействия электрических импульсов? – Да, – ответил Данковский. Эхо этого слова разлетелось под куполом тихими отзвуками. – Но до сих пор именно это позволяло врачам возвращать пациентов к жизни. Множественные опыты… удачные случаи… – И не удачные тоже, – добавил за него Даниил, когда понял, что Башенов больше не заговорит. – Не всегда подобная практика может вызвать необходимый эффект: пробуждение сознания. Ещё не одному человеку нашей сферы не открылась тайна того, в какой части мозга таится наше "я", если это вообще можно поместить лишь в определёную часть… Так в какой отдел надо оказывать воздействие? И какое воздействие?.. какой силы?.. И так ли хорош результат? Известны случаи, когда все попытки разгадать силу и частоту импульсов разбивались полным отсутствием реакции у больного. Так же известны случаи, когда пациенты возвращались в бессознательное состояние, стоило только прекратить воздействие. И так же были случаи, когда пациенты "оживали" без видимых на то причин, без ввода лекарств, без каких бы то ни было процедур. Вновь пауза. Даниил чувствовал, как весь интерес публики прикован к нему. Это было приятное чувство. – Что ж, время доклада прошло, – сказал он мягко, понимая, какое на самом деле сильное влияние оказывают его слова, – теперь мы сосредоточимся на практике. Он замолчал и повернулся к Артуру. Коллега стоял недалеко от доски, в белом халате, весь светлый и излучающий энергию жизни. Тот перехватил его взгляд, тень улыбки скользнула на его лице, и вот уже Артур повернулся к тихой и собранной группе танатологов в таких же белых халатах. Сделал приглашающий знак. Теперь внимание людей было сосредоточено на них, и они следили с жадным внимание, как осторожно перемещают каталку с больной к левой стороне от большой доски и кафедры. Даниил подождал. Пусть посмотрят. Девушка на каталке была совсем юной и тонкой. Ей было всего двадцать. Вернее, её телу было двадцать. Он сам смотрел на девушку, как и все, но вдруг уловил на себе взгляд. Это было как… жжение от направленного света, только очень маленького радиуса. Кто и впрямь прожигал в нём дыру. Даниил повернулся, чтобы видеть этого кого-то и замер, едва встретился с холодным и глубоким взглядом. Это была женщина, достаточно молодая. Тёмные волосы собраны, карие глаза направлены прямо на него… "Инквизитор". Это пронеслось в его голове несколько раз за долю секунды. А после он постарался не выдать своих переживаний. Это всё нервы, снова повторил он про себя, она одета в обычную модную рубашку, светлую и воздушную, подпоясанную кожаным ремешком на талии, никаких тёмных оттенков, никакой формы. Инквизиторы носили чёрные одежды, такими их хотели видеть власти. Даниил улыбнулся зрительнице почти искренне и перевёл взгляд на своих товарищей. Так было проще. Так он заставил себя не принимать в расчёт тот факт, что инквизитор мог проводить разведку в гражданском… Наконец каталку развернули так, чтобы всем присутствующим открылась печальная и душераздирающая картина: девушка была очень миловидной, но лицо её осунулось, правда, сохранило какое-то детско-наивное выражение, золотистые волосы, лежащие на плечах и подушке были словно нимб. Данковский взглянул и на её родителей. Те не сидели со зрителями, но стояли в стороне, взглядом впившись в дочь. – Маргарита стала жертвой несчастного случая пять лет назад, – сказал Даниил. – Ей было пятнадцать. В этот тяжелейший сон впала после тяжёлой черепно-мозговой травмы, она упала с лошади. Переломы и ушибы, равно как и рана головы, залечены, и залечены давно. На данный момент она полностью здорова, если опустить слабость тела, рождённую из её неподвижности. Но в сознание она не приходит. Её тело действительно живо, руки могут обхватить предмет, может приоткрыться рот… Маргарита сохранила способность пережёвывать пищу и проглатывать её. Но это всё не более чем рефлексы. Он вновь сделал паузу. Взгляд той женщины больше не прожигал его, это раскрепостило. Данил вышел из-за кафедры и подошёл ближе к коллегам, сам смотрел на девушку, на тонкие руки-веточки на белом одеяле, облако золотых волос, потом на тонкие трубочки и датчики машин, что постоянно отслеживали её состояние. Когда он обернулся к залу, из всех лиц, восторженных, напуганный, благоговеющих, он увидел даже не ту женщину с пристальным взглядом, он увидел тронутое сочувствием хмурое лицо среди удивлённого студенчества. Артемий смотрел настороженно, и этим выбивался из числа своих одногодок. Данковский решил, что постарается ни на кого не смотреть, чтобы не сбить с себя решительный настрой. – Вводите первый препарат, – сказал негромко, и тут же зал наполнили приглушённые голоса. Из этого неровного строя невозможно было вычленить ничего, кроме пары слов, сказанных совершенно случайно громче, чем планировал говоривший. Артур уже был готов и направлял иглу к хорошо различимой под кожей больной венке. Первый препарат – важнейший состав, на его действие уйдёт пятнадцать минут. Надо было говорить, увлечь, объяснить. – Подобный сон подобен смерти. Да, мы можем коснуться больного и почувствовать, что кожа тёплая, а сердце его несомненно бьётся. Но разве подобное – жизнь? Её сознание спит, и никто не смог бы прогнозировать, очнётся ли она когда-нибудь или нет… кроме нас. И мы говорим: очнётся. Это произойдёт совсем скоро. Он встал перед кафедрой, глядя на всех и не на кого в отдельности, Даниил снова чувствовал прилив сил и голос его звучал вдохновенно. – Чем не воскрешение? Это оно и есть. Сейчас был введён первый состав. Это подготовительный этап, мы действуем осторожно. И сейчас мы возобновляем и "усиляем" работу нейротрансмиттеров . Он говорил о многих тонкостях в начале доклада, но неосведомлённая и незнакомая с сутью работы публика могла уже об этом забыть. Впрочем… вероятно, это уже было неважно, они запомнили бы, если бы он разжевал каждое понятие и повторял бы его снова и снова. Но это не лекция, в самом деле, а главное они увидят собственными глазами. Пришло ли время? Он оглянулся к коллегам. Лидия сверялась с карманными часами, после чего кивнула. – Теперь осуществится ввод второго и третьего состава. Опять среди зрителей началась беспокойная возня. Они слишком долго ждали и теперь не хотели терпеть. Большинство из них по крайней мере. Пока танатологи подготавливали капельницу, Даниил снова ощутил жжение взгляда, но удержался и не взглянул на женщину, а стоял неподвижно, заведя руки за спину. Спокойная поза, он и чувствовал себя спокойно. Да, он верно рассудил, когда отказался вглядываться в лица. Всё, процесс закончен. Теперь – ждать. – Я попрошу вас о тишине, поскольку Маргариту могут напугать ваши голоса. Помните: она уже очень давно не имела возможности общаться с людьми. Конечно, учёные… да и Танатика пока не выявила, насколько мог осознавать действительность такой пациент. Если и осознавал, но не мог продолжить жить полноценно, заключённый в клетке собственного тела… что ж, они в любом случае построят мостик, связь разума и тела. Всё затихло. Люди напряжённо замерли, глядя на девушку. Время застыло, или так казалось, потому что никто и не пошевелился. Только работали приборы, препарат в капельнице вливался в неподвижное тело. Все расчёты были перепроверены много раз, ошибки быть не могло, и тем не менее… Даниил почувствовал холодок мысли: а если нет?.. Но раздался тяжёлый, хриплый и тонкий стон. Веки пациентки дрогнули и открылись. По залу прокатилась волна вздохов, абсолютно поражённых, но Даниил пока не ликовал, он подошёл к каталке, коснулся руки девушки. – Маргарита, – сказал он негромко, – вы слышите меня? Понимаете меня? Он не исключал, что движения больной были неосознанными… но растерянность и испуг, отразившиеся в лице девушки, его ободрили. – Всё хорошо. Не волнуйтесь, вам никакая опасность не грозит. Вас окружают врачи. Скоро вы окончательно придёте в себя. Он слышал и видел, как участилось её дыхание, как она начинает усиленно моргать, заново обретая способность видеть.***
Это был триумф. Даниил купался в восхищении и похвалах, выслушивал признания в неверии и раскаяния с улыбкой и смотрел на окружающих его, едва щуря глаза. Что ж, это была победа. Во всех газетах будет напечатано о его докладе, о Танатике, заголовки напомнят, как они самоотверженно идут к цели, напомнят о великолепии надежды, которое дарят людям их труды. Воскрешение. Да, эффектнее было не назвать. Воскрешение! Все его мысли были где-то не здесь, а в редакциях, там, где о Танатике будут печатать тысячи газет. Но ведь как удачно получилось, что именно сейчас, в тёмное для страны время он показал, что благодаря упорству и труду даже в тех случаях, когда шансы невелики, можно войти в новую жизнь. Чем не повод для властей оставить свои преследования, чем не доказательство, что танатологи не дают ни единого повода для нового бунта? Среди множества лиц он иногда пытался отыскать ту женщину, и пару раз как будто видел темноволосую девушку в лёгкой летней рубашке, но это оказывалась не она. Что ж, тем лучше, так он решил. Маргарита была ужасно напугана, но его мягкий напор всё же поборол в ней страх. Родители обняли дочь, и им позволили побыть наедине в небольшом соседнем помещении, прилегавшем к купольному залу. Ей пока рано было подниматься… да и за поступлением препарата нужно было следить, но уже было ясно, какой успех имела эта демонстрация. Один лишь раз Даниил позволил себе пресечь поток восхищения и отойти в сторону, чтобы обмолвиться парой слов с Артемием. – Подождите, не уходите пока, мне хочется знать, что вы обо всём этом думаете, – сказал он, коснувшись его руки. Без сомнения, это не осталось незамеченным для студентов, возможно, приятелей Бураха, и отчасти Даниил был тронут той робостью, с какой они смотрели на него. Он вернулся к доске, к тем сведущим в науке людям, с которыми мог в подробностях обговорить состав каждого препарата и всех аспектов их воздействия на организм. Тепло попадало в зал солнечными лучами, почти жгучее и так не похожее на жар, исходивший от толпы. Наконец пришла пора расходиться, и Даниил, вновь пожав руки многим своим знакомцам и поговорив с родителями Маргариты, почувствовал себя свободным. Все распоряжения отданы, все приличия соблюдены. Он расправил плечи и вышел во двор, где только начала рассеиваться толпа. Люди держались освещённых солнцем дорог и тропинок, избегая холодной тени, хотя ветер поутих. Он искал взглядом Бураха, думая расспросить его, как хотел, но заметив его у стен здания, в тени у скамеек, замер. Бурах говорил с дамой, с той самой, что сверлила Даниила взглядом во время демонстрации. Нехорошее предчувствие заставило его похолодеть. Даниил стоял так, не решаясь подойти и пытался понять, что же происходит там, в тени. Как они странно смотрелись. Её, пожалуй, можно было назвать утончённой, одетая по последней изящной и немного кокетливой моде, она была высока, но по сравнению с Бурахом, одетым в самою простую и грубую одежду, казалось хрупкой. Женщина смотрела на Артемия немного расширившимися тёмными глазами, будто пыталась взглядом его поглотить. Но выслушав его, она что-то ответила и… ушла. Просто ушла, заметно торопясь. Даниил выдохнул и подошёл ближе. – О чём вы говорили? – вырвалось у него. Артемий обернулся к нему, вид у него был спокойный, может, слегка удивлённый. – Сложно сказать, о судьбе, наверное. Вы её знаете? О судьбе? Во рту сделалось кисло. – А вы с ней не говорили о… докладе? О Танатике, о его коллегах, о нём самом? Если она говорила с Бурахом… то едва ли просто так. – Нет. Только заметила, что это было очень познавательно. Мне кажется, она так хотела завязать разговор. Может, и не инквизитор. Может, зря Даниил искал врагов там, где их могло и не быть. Что, в сущности, страшного произошло? Артемий кашлянул. – Это ваша?.. – начал было он, но замолк, этот тон всё же позабавил Даниила. – Если вы тонко хотели спросить, не любовница ли она мне, то нет, – но он быстро поменялся в лице. – Или она спрашивала обо мне? – Ничего не спрашивала. Просто так подумалось… потому что вы интересуетесь. Он до последнего думал, что ни словом не обмолвится о своих опасениях. Как он, должно быть, был смешон… и тем не менее в самое последнее мгновение перед тем, как двинуться с места, Даниил сказал: – Нет, я её не знаю. И надеюсь, не узнаю никогда, – и в ответ на непонимающий взгляд он добавил: – Мне кажется, это инквизитор. – Да? Почему? – Артемий тоже пошёл рядом с ним. Поправил сумку на плече. – С другой стороны, у неё были странные вопросы. – Какие же? – Провокационные. Про выбор, про… это как будто какие-то проверки. Она их так маскировала под обычными расспросами и интересом, я только сейчас понял… И хотя Артемий не выказывал страха и говорил будничным тоном, Даниил напряжённо слушал. Уже было исчезнувшее сомнение вновь вернулось и стало сильнее. Но… даже если это и был инквизитор, не всё ли равно? А всё же интересно, о чём они говорили, и почему она так поспешно бежала? Даниил остановился и взглянул Артемию в глаза. Их серьёзность и даже суровость стали для него неким открытием. Раньше он как будто… видел их сквозь мутноватое стекло своих представлений о юности. Но каждый новый их разговор делал стекло всё прозрачнее. – Расскажете? Вы совсем не боитесь, что… это правда инквизитор? – А должен? – на мгновение губы Артемия скривились в усмешке. – Она просто подошла и сказала, что ей понравилось то, что она увидела. Спросила, понравилось ли мне. Ещё и кто я, раз пришёл. Я ответил. – Что именно? – Что учусь на хирурга. Я не сказал, что вы звали меня лично, если вы об этом. – Нет, что вы, я и не сомневался. Просто мне… очень интересно. – Вы не встречались с инквизиторами? – Лицом к лицу нет. Артемий помолчал, но затем сказал: – Она странная. Когда я спросил, кто она сама, она замешкалась и соврала. – Вы так уверены, что это была ложь? Уже тогда так решили или сейчас? За кого она себя выдала? – Уверен, это было ясно сразу. Стелла Карстлич, вот кем она назвалась. Хотя я не уверен, существует ли в самом деле женщина с таким именем, скорее всего оно просто придумано. Да, скорее всего. – И чем же всё кончилось? – Когда она говорила о предназначении, я высказал противоположное мнение, вот и всё. Она извинилась и сказала, что ей нужно идти. И что всё это значило для них? Чем это грозило? Вместе они пошли вперёд, к дороге, по которой иногда лениво катились автомобили. – Я бы попросил вас… если когда-нибудь вы вновь окажетесь лицом к лицу с инквизитором, не говорите с ним, найдите любой предлог для того, чтобы уйти. – Зачем? – откликнулся Артемий. В нём по-прежнему не было ни крупицы страха или опасения. – Вы знаете, кто это такие? – спросил Данковский, его уже начало раздражить это спокойствие. Но он не мог понять, что именно было причиной этого раздражения, неужели то, что сам он не мог быть настолько же спокоен, как Бурах? – Слышал. А вы всерьёз опасаетесь? Думаете, что придётся столкнуться с ними лицом к лицу? Даниил был рад, что смотрит не на него, что пронзительный взгляд не устремлён в самое нутро, где так жарко бились все его страхи и желания. Да, хирург – это несомненно его призвание… – Да, – ответил Даниил, переборов себя. Но они вновь остановились, чтобы переждать в стороне, когда пройдёт разноголосая толпа, знаменитые гости ждали шофёров. – Понятно… На скольких вы опробовали действие лекарства, прежде чем… устроить зрелище? – это было сказано спокойно, без явной неприязни. – Это работа умов, исключительных и блестящих. Мы бились над расчётами очень долгое время, мы вымерили всё, собрали все существующие данные о работе нейронов и… – он помолчал, затем продолжил менее страстно: – Последние недели я был занят только и исключительно производством этих средств. – Как будто я отрицаю ваши достижения, – заметил Артемий и, судя по голосу, снова кривил губы в полуулыбке, отнюдь не весёлой. – Какой бы ни была работа, её следовало проверить на практике. Вы были слишком уверены в успехе, так что наверняка уже испытывали лекарство. В груди боролись смешанные чувства, Даниил всё же посмотрел на него. Бурах не выступал в роли обвинителя, он просто спрашивал. И Даниил не смог ничего утаить. Разве ложь не может отвернуть от него союзника? Это было страшнее, чем открытая правда. – На четверых. Мы испытали этот состав на четверых. В двух последних случаях мы одержали победу. Он не должен был это говорить. Это было неосмотрительно. Сколько усилий они приложили, чтобы испытать образцы, какими только не пользовались возможностями! Они вынуждены были работы и вне стен лаборатории, чтобы узнать, насколько оправданы их труды. Это была обратная сторона успеха… впрочем, они же действовали в интересах науки, и у победы была не слишком высокая цена. – А двое первых? – спросил Артемий. – Умерли, умер… мозг каждого из них. Один в процессе второго испытания, второй после испытаний, так и не придя в себя, – Даниил не мог сказать точно, были ли их действия причиной смерти по крайней мере одного из больных. Но важно, что они скрыли следы вмешательства. В конце концов, история знает немало случаев, когда у погружённого в кому умирает мозг… – Итого, – подытожил Артемий, – трое живых против двух мёртвецов. Эти люди и сейчас… с ними всё хорошо? – Да. – Что ж, тогда поздравляю вас, – сказал Артемий тихо. – И лучше бы, чтобы о ваших… поражениях никто не знал. Догадываться наверняка будут. Если об этом задумался я, задумаются и другие. – Всё равно для обвинения нужны доказательства. Даже те больные, что снова начали жить, не знают, что живы нашими трудами. Это просто… как будто счастливые случаи. О чём они говорили! Это был странный, отрезвляющийся разговор. Даниил почувствовал, как его снова охватывает беспокойство. Триумф был почти забыт. Он одновременно досадовал и в то же время… был благодарен. Отрезвлять себя было необходимо, об осторожности забывать не стоило никогда. – Ну а в целом, Артемий, что вы думаете? – его вопрос носил характер просьбы. Он хотел поговорить об открытии более расслабленно, не касаясь инквизиторов и… этических сторон. – Интересно… если вы сумели добиться такого отклика, может, следующей целью будет лечение деменции или расстройств… Даниил улыбнулся, на этот раз вышло искренне и весело. – Смотрите шире, я уверен, что через лет пять мы сможем значительно усовершенствовать то, что нам дано природой. Представьте себе нестареющие клетки. Он смотрел вперёд, в будущее, где границы и ограничения раздвинут прекрасные открытия Танатики, и тогда Человек сможет считаться поистине бессмертным. К тротуару подъехал автомобиль и замер, сперва это оказалось незамеченным, но дверь открылась и голос Срединской позвал: – Даниил!***
Думая о Радском, Даниил уже не злился. В некотором роде произошедшее открыло танатологу очевидную опасность для Бураха: опасность стать преследуемым. Шансы, может, и не были велики, в конце концов, Артемий был ещё студентом и до участия в исследованиях Танатики должен был окончить обучение. Как минимум. С другой стороны, если по какой-либо причине власти посчитают, что необходимо действовать решительно, расправляясь с независимой лабораторией… что им стоит убрать с доски студента-медика? Было ещё кое-что, то, что имело в мире необыкновенную силу. Репутация. Если на лабораторию бросят тень, понятное дело, что и карьера молодого хирурга, связанного с этой лабораторией, может попросту и не сложиться. Всё это, конечно, было из разряда преувеличенных страхов. Он был в этом уверен. Но стоило быть снисходительным к возрасту, в самом деле, Радской не становился моложе, его изнутри точили болезни старческого тела, а в Артемии он видел преемника, молодого, сильного… возможно, старый врач таким образом хотел обрести своё собственное бессмертие, продолжение в ученике… Вот только Артемий был предан отцу и, к неудовольствию Даниила, сильно скучал по дому. Неужели столица так и не смогла подарить ему новый дом в своём лице? – Надо же, как тесен мир, – проговорила Срединская, прикуривая, – я и не думала, что Рюмин говорил именно о вас. Она обращалась не к Даниилу. – Я его… не знаю. Кто это? – спросил Артемий. – Это молодой специалист… Даниил, может, вы помните его? Вероятно, нет, вы бы назвали его посредственностью, он ведь и завершил образование благополучно только благодаря влиятельному дяде, – Ольга затянулась, откинулась на спинку обшитого бархатом кресла. Она так и не сняла с узких плеч жакет, на улице было ещё прохладно. Летняя веранда ресторана худо-бедно защищала их от редких порывов ветра, он путался в резных ограждениях, в зелени больших растений в широких вазах и лёгкой ткани занавесей. – Я с ним пересеклась случайно, всё у того же дяди, мы разговорились, и он мне пожаловался на вас. Артемий непринуждённо мотнул головой. – Я даже не представляю, что он вам говорил. Я и фамилии такой раньше не слышал. Уверен, я не знаю его в лицо. Он единственный пока никак не дал понять, что ему может быть холодно. Он был, кажется, единственным, кто сохранял этим летом пристрастие к короткому рукаву. Только поэтому они все и сели в пустующей веранде, в самом ресторане было куда как теплее, но такая вольная форма не вписывалась в дресс-код. Все же так было даже лучше, Даниил почувствовал себя свободнее, зная, что рядом не было других посетителей и некому было их услышать или разглядывать. Вероятно, он устал от внимания толпы. – Зато вас, насколько я поняла, знают в лицо все профессора и студенты. А Вершков только о вас и говорит. Думаю, Рюмин ревнует бывшего учителя к вам… его раздражают ваши успехи. – Как, Вершков хвалил Артемия? – вмешался Даниил. Это интересовало это куда больше, чем Рюмин, которого он едва помнил. – Да так, что это стало известно мне, – Ольга тонко улыбнулась, – хотя едва ли могу сказать, что принята в кругах врачей. А всё же никогда не сказала бы, что вы студент. Вы ощущаетесь старше своих лет. "Ощущаетесь". Не "кажетесь", а именно "ощущаетесь". Ольга, как и всегда, умела подобрать единственно-верное слово. Даниил взглянул на Артемия пристальнее: что он скажет? Но тот ничего говорил, отпил свой кофе, а потом в своей простоватой манере пожал плечами. И в Данковском вдруг загорелось желание похвастаться. Это было, быть может, наивно, но он несколько расслабился после доклада, поэтому и сказал: – Да, Бурах отличный хирург. Артемий тут же ответил: – Надеюсь, – но в этом слове было столько спокойствия и уверенности, показалось даже, что это не было сомнением, просто безобидным словом, чтобы поддержать разговор. В этот момент странные, едва уловимые мысли вновь дали о себе знать, преследуя его, как совсем недавно ночами это делало воспоминание о сне. Как давно это было, но почему же оно так врезалось в память? Вдруг Артемий показался ему чем-то другим… это продлилось всего мгновение, но чувство было таким сильным, что его, должно быть, заметила бы Ольга, если бы только посмотрела на друга. Показалось, и перед этим видением Данковский почувствовал себя беспомощным, будто с ним и Срединской за столом сидит не совсем человек, а кто-то или, скорее, что-то, что примерило на себя человеческую маску и действительно пытается подражать им, людям. Как… очень разумный зверь. Даниил не сразу заметил, как смял чуть пахнущую цитрусами белоснежную тканевую салфетку. Он заставил пальцы разжаться и понял, что пропустил часть разговора, это не помешало ему непринуждённо влиться в тему. Он ругал себя за неожиданную впечатлительность и всерьёз размышлял о том, чтобы пропить успокоительные, хорошо выспаться и отдохнуть. Заговорил о спектакле, который играли в эти дни, предложил им вместе посмотреть и отдохнуть. Артемий, колеблясь, отказался. Было видно, что он был бы не прочь пойти, в его глазах горел интерес, но он признался, что вырос из костюма, купленного полтора года назад, ему требуется новый. Деньги у него были, но он с обстоятельностью зверя, готовящегося к зиме, предпочитал откладывать процент-другой от своих стипендий и хранить на чёрный день. Всё остальное уходило на книги и пропитание. Срединская с большим вниманием слушала о том, как проходят дни студента-хирурга, спросила о колледже… и вот тут разговор сделался менее расслабленным. Артемий вспомнил о войне. Читая сводки о сражениях, Даниил никогда в общем-то не задумывался о том, чтобы представить каково человеку очутиться в таких условиях, а теперь вспомнил, что Артемий видел в непосредственной близости всё то, о чём печатали и умалчивали газеты. С этого момента над ними нависла тень, их голоса стали тише, и хотя каждый старался найти лучшую тему для разговора, все понимали, какими скованными их сделало одно только воспоминание. Артемий хмурился, и в его лице ярче проявилась резкость черт. Он был вежлив, но с каждой минутой всё более погружён в себя. Они сидели под навесом, а солнце сделалось холоднее, но горело закатными красками на полу, на тротуаре и ровных, посаженных в ряд туях. В конце концов Бурах извинился и сказал, что ему следует возвращаться в общежитие, отказался от предложения позаимствовать ненадолго автомобиль Срединской, не желая её стеснять. Он поднялся, Даниил тоже, они пожали друг другу руки, после чего Артемий так же просто пожал руку Ольге, только на этот раз её это не смутило, она обхватила своей тонкой и изящной ладонью его крупную горячую ладонь. – Теперь у меня есть знакомый, – шутливо сказала она, пытаясь немного загладить ту скованность, которую они ощущали последние несколько минуту, – не уступающий телосложением Голиафу. – Надеюсь, только этим, – отозвался Артемий, ухмыльнувшись. – Не хотелось бы кончить, как он. – Боитесь встретить своего Давида? – Если и встречу, посмотрим, кто из нас первый потеряет голову, – бросил Артемий напоследок и покинул их в меру быстрым и решительным шагом. Что за мистическое чувство… Может, это были знаки судьбы? Только о чём говорили эти знаки? Даниил поправил лёгкий платок на шее, но в этом жесте сквозило желание проверить целостность собственной шеи. Теперь он уже не мог просто отбросить прочь эти ощущения, от них он весь похолодел. Срединская смотрела на свою руку. Она привыкла к другому, куда более галантному обращению, поэтому в первое столкновение очень нерешительно протянула кисть этому новому для себя человеку. – Интересный. – Он сделал вам больно? – Даниил взглянул на неё, но затем снова начал следить взглядом за удаляющимся силуэтом. – Нет… нет. Это было сильно, но не больно. А он мне сперва не понравился. У него есть что-то такое… неприветливое в лице. Он больше похож на рабочего, знаете, такие гиганты, перетаскивающие на своих плечах тяжести... Скажите, вы хотели бы видеть его в Танатике? Силуэт скрылся. – Да. Он талантлив, усерден, не глуп… вы же сами говорили, его хвалят. О нём говорят. – Это будет хорошее приобретение, – она вздохнула, оставила в пепельнице истлевшую сигарету. – Расскажете больше? – он попробовал удобнее устроиться в кресле, чтобы если не забыть о своих переживаниях, так не показать их. – Мне всегда было интересно ваше мнение. – Он оказался очень симпатичным. Голос хорош. Хм, много ли скажет то, что я бы в будущем предпочла бы оперироваться у него, если возникнет такая нужда? Данковский помедлил. – Да. Это говорит о многом. – В любом случае… я надеялась застать вас ещё у Ламарки, чтобы узнать, как всё прошло. – Блестяще. Вы не пришли из-за опасений? – Я не пришла… я опасалась, да, но не пришла, потому что меня пугает толпа. Вы не в обиде на меня? – Нет, что вы. – Хорошо. Я рада, что всё сложилось удачно. И надеюсь… вы не столкнётесь больше ни с какими опасностями. Он не стал говорить о той женщине, которую принял за инквизитора. В конце концов, чтобы он теперь не говорил, это едва ли имело бы смысл.***
Маргарита, в сущности, была милым подростком. Ее мышление, реакции, сама суть её говорили о том, что она осталась милым ребёнком, очень зависящим от окружающих людей и в особенности от родителей. Всякий раз, стоило Даниилу приехать в их небольшой особнячок, окружённый двумя озёрцами, его встречало такое тепло и радушие, как если бы он был героем, ввернувшимся домой. В этот день Маргарита сидела со своей нянечкой на террасе, конечно она сразу увидела, как он выходит из автомобиля, отдаёт распоряжение шофёру, узнала и вскочила с места. Подкатив капельницу ближе к лестнице, она стояла, сияя и ожидая, когда он поднимется. – Как ваше самочувствие сегодня? – сказал он вместо приветствия. Солнце светило в глаза, и он щурился. – Гуляете? – Да. Да, немного! У меня всё больше сил с каждым днём, – она выпалила это и замолчала, смущённо потупив глаза. Будь Маргарита увереннее в себе, она могла бы подать ему руку для лёгкого поцелуя, как было принято среди столичной интеллигенции. По крайней мере, тело её уже было сформировано, достигло своего рассвета, и правилами приличия мужчине позволялось коснуться губами её пальцев. Даниил был рад, что она так и не решилась этого сделать. Эта влюблённость была безобидна, но к чему было давать девочке ложные надежды? Солнце светилось в её распущенных золотых волосах, окутывало плечи. Благодаря им она казалась ещё более худой, и никакие просторные платьица не могли этого скрыть. – Вы уверенно стоите на ногах, я очень этому рад, – Даниил кивком поприветствовал няню Маргариты. – Где же ваши родители? Беседуют с моим коллегой? – Да. Я провожу… я хотела бы проводить вас. – Только если это вас не утомит. Они вошли, нянечка придержала двери и помогла вкатить капельницу. В просторной прихожей пахло сдобой. Маргарита вздохнула. – Я думаю, когда закончится диета? – В ближайшие дни. Мы понаблюдаем вас ещё некоторое время. – А сегодня… сегодня прекратится подача лекарства? Даниил улыбнулся. – Да. Вам уже не терпится? – Да! Я так устала, эта трубка… иногда так затекает рука! Я ночью и повернуться не могу, не хочу, чтобы она вылетела. Данковский обменялся взглядами с няней, дама добродушно улыбалась: ребёнок! Такой запомнили Маргариту все. Девушка пожаловалась на газетчиков, на их внимание, хотя сказала она это не без по-детски наивного кокетства. Возмущалась тому, что увидела в газете тайком сделанные с ней фотографии и обещала показать сегодня же. Артур был в гостиной, обаятельно улыбался и шутил, отвлекал родителей девочки от страха вновь её потерять. Но в самом деле, зря они волновались, в кровь Маргариты, становившейся день ото дня активнее, поступало всё меньше и меньше препарата. Пока они ещё колебались определить ему название для патента. Артур же, пусть и в шутку, называл его "слезой Лазаря". Даниила встретили, посадили за стол. Маргарита села рядом и налила ему чаю. Всё это было… мило, конечно, мило, но быстро начинало утомлять. Это было одной из первых причин, почему Даниил предложил скорее завершить подачу состава, встретил лёгкое сопротивление со стороны родителей и доверчивую готовность со стороны Маргариты. В конце концов Артур, действуя безукоризненно и точно, избавил Маргариту от так надоевших ей трубки и капельницы. И, разумеется, она и не думала вновь впадать в мёртвый сон. Она осмелела от собственной подвижности и болтала без умолку, но о всяких пустяках. Слушая её, Даниил вновь испытал разочарование. Она… ничего не могла рассказать о том, что ощущала в коме. Ничего, абсолютно. Она и падения, приведшего к таким ужасным последствиям, не помнила. – Я не хотела фотографироваться для них. Там был такой идиот, он просил показать шрамы! – Марго! – громким шёпотом одёрнула девушку её мать. – Но это было грубо! Почти так же грубо, как эти шрамы. Неужели они никогда не исчезнут? – спросила девушка плаксиво. – Хирурги пытались спасти вам жизнь, – напомнил Даниил с вежливой улыбкой, – это было их первостепенной задачей, а не эстетика. – Но они могли бы сделать это аккуратнее. Я даже чувствую… шрам на затылке. Так ужасно! Когда расчёсываюсь, всегда, всегда на него натыкаюсь! Можно ли сделать так, чтобы там снова росли волосы? – Не волнуйтесь, у вас такие густые волосы, этого никто никогда не заметит! – весело сказал Артур и вызвал на розовых губах Маргариты улыбку. – А всё же мне не нравятся хирурги, – настаивала она. – Ведь и у вас их нет. Что-то заставило Даниила сказать: – Будет. И лучший, чем все те, кто вас оперировал. Он скорее не увидел, а почувствовал взгляд Артура. Но никак не дал об этом знать. От внимания девушки их спас её отец. Он провёл танатологов в кабинет, чтобы узнать, в чём ещё их семье предстоит принять участие в связи с открытием, конечно, он был очень благодарен и утверждал, что будет оказывать лаборатории всяческую поддержку. Он нисколько не был рассержен многочисленными упоминаниями в газетах, напротив, возможно, даже видел в этом выгоду и хотел с помощью новых знакомств подняться вверх по чиновнической лестнице. Голос супруги отвлёк его, попросив извинения, он вышел, как оказалось, это был важный звонок. Даниил оказался наедине с коллегой. – Итак, значит, будет? – спросил тот заинтересовано. – Хирург? – Даниил и не думал делать вид, будто не понял вопроса. – Да, думаю, будет. – Мы видели тогда из окна, вы шли вдвоём к шоссе. Это он? Молодой мужчина, суровый на вид. В том, как он растягивал слова, говоря об Артемии, навело Даниила на нехорошие мысли и на коллегу он взглянул с подозрением. Многие знали о склонностях Артура, разумеется, не считая это чем-то неправильным. Его любовь к типу мужчин, которых он сам называл "атлантами", иногда становилась в их кругу поводом для дружелюбных шуток. Но теперь Данковский не был намерен шутить. Он испытывал… неудовольствие. Откровенное. – Ты должен расценивать его как коллегу. Я всерьёз рассчитываю на расширение нашего состава. Артур вздохнул. – Да, знаю. У нас была ещё одна кандидатура на примете… но её отпугнули наши не слишком хорошо идущие дела. – Теперь уже всё иначе. – Да, нам, к слову, предоставят те образцы… оспа, помнишь? Но всё же скажи, это тот мужчина? Которого представил Радской? Как знал, что нужно было тогда поехать вместе с тобой! В лице с правильными чертами, которое назвали бы даже сладким, отразилась грусть, у Артура были большие глаза, и они даже как будто наполнились слезами. Так только казалось из-за света причудливой лапы, оформленной в кусочках цветного стекла, и полуприкрытых глаз. – Да, это Радской представил его впервые. – Жаль его, – снова вздохнул Артур, на этот раз тяжело. – Кого? – А ты ещё не знаешь? Но Артур замолк: в кабинет зашла Маргарита. – Пока папа занят… вот, я вам вот это хотела показать. Даниил взял газету и без интереса взглянул на фотографии. – Это вчерашние! Как они умудряются? Это во время завтрака, а это… наверное, когда я читала с мамой. Они караулят меня весь день! Быть может, даже сейчас? Артур отвлёк её остроумным замечанием, но Данковский не вслушивался. Полный нехороших предчувствий он листал газету, пока не прочёл некролог. Радской умер.***
Похороны прошли тихо, практически никем не замеченные. Конечно, была процессия из близких, благодарных пациентов и нескольких врачей старшего поколения, но всё же это шествие было скромным, Данковский не знал об этой смерти, о похоронах, о проводах, иначе бы скорее всего пришёл. Просто чтобы отдать дань человеку благородной профессии. На самом деле он… как будто ощущал сожаление, что-то скреблось внутри, но только он был уверен, что это не чувство вины. В чём он мог бы себя винить?.. однако сожаление тяжестью лежало на груди, шевелящееся и беспокойное. Тишина кладбища только делало это чувство ещё более пронзительным. Недавно прошёл дождь, пахло свежестью, чистотой, в руках Даниил нёс гладиолусы. Простой обряд прощания, но Даниил понимал, каким он мог быть успокаивающим для живых. Сожаление как-будто утихало, словно он нёс в руках не цветы, а ключ к своему спокойствию. Сторож у ворот осмотрел его, узнал и услужливо предложил проводить, но Данковский отказался. Ему не хотелось ощущать чьё-либо присутствие, тишина и одиночество, которые его окутывали сейчас, были бесценны. Он наполнялся силами. Вокруг столько памятников смерти, столько её побед. Где ещё как не здесь он чувствовал себя обязанным победить, разрушить эту сокрушающую власть силы природы. Природы ли? Насколько это естественно? Жизнь человека чудовищно коротка. Чудовищно. В самом деле… почему бы Танатике в скором же времени не пойти дальше? В бессмертие. О да, бессмертие. Как оно изменило бы всё, абсолютно всё! И вот он шёл в торжественной тишине, один. Всё, что касалось покойного хирурга, должно было остаться в прошлом. Но… что же было там, впереди? Он остановился, глядя на пёстрый островок: на могиле профессора лежали цветочные венки и букеты. А вот посетителя в неприметной сероватой куртке он не был готов встретить… но он, конечно же, его узнал. Помедлив, Даниил тихо подошёл, ничего не сказав, возложил цветы на мраморный бортик. Артемий тоже молчал, неподвижный, как если бы сам стал мраморной статуей, смотрел на проглядывающие участки влажной земли. – Я сожалею, что это произошло, – сказал Даниил мягко, глядя на Бураха. Тот наконец повернул голову. Глаза не были красными, но под ними залегли тени, тревожные складочки вновь образовались между его бровей. – Я чувствовал, что это скоро должно было произойти, но не при таких обстоятельствах, – сказал он горько. Даниил напряг память. Он знал, что у Радского случился удар, это писали в некрологе, но там ни слова не было о том, при каких обстоятельствах это случилось. – Боюсь, я не совсем понимаю. Я узнал о произошедшем с опозданием. Редкие крупные капли били о камень и землю, срываясь с листвы невысоких деревьев. Взгляд блуждал по рядам памятников, задерживался на самых старых, на них яркими зелёными отметинами рос мох. Вот камень треснул от времени, а тут, на углу, не хватало целого куска. – Это… нехорошо вышло, – сказал наконец Артемий. – Я был там, он позвал меня, хотел поговорить. Давно мы не виделись, а он был… плох. Вы знали, что его младшего сына полгода назад не стало? – Нет, – да и откуда ему было знать? – Он рвался посмотреть на войну. Ну вот… посмотрел. Это очень сильно сказалось на профессоре. И вот он позвал меня, чтобы сообщить… что долю наследства, которую он когда-то определил для покойного сына, переписал на меня. Даниил молчал, несколько поражённый. Но, в самом деле, было ли это так удивительно? Радской был обеспечен, к Артемию он был привязан, этот шаг был вполне логичен. – Я не хотел этого. Но потом в кабинет ворвался Михаил… старший ребёнок в семье, он устроил скандал. У них завязалась ссора, а потом… – Артемий вздохнул, – потом у профессора случился инсульт. Я был рядом до тех пор, пока его не увезли. Он был ещё жив. На похороны я не пришёл, никто не был бы рад мне. – И вы пришли сегодня. – Да. Как и вы. Сожаление вновь поднялось к горлу, но скоро схлынуло. На душе стало тоскливо. – А что с наследством? Артемий посмотрел на него едва ли не удивлённо. – Я отказался от него. Пусть это все остаётся его семье. Это было опрометчиво, необдуманно, даже глупо… но ничего другого Даниил бы от него не ждал. И почему-то от этого стало легче. – Я могу вам чем-нибудь помочь? – Да я… нет. Думаю, нет. – А вы не спешите с ответом. Я бы хотел вам помочь. Подумайте, чего бы вам хотелось? Артемий отступил от могилы, стоял посередине асфальтированной дорожки, почти ровной, но почти, в немногочисленных углублениях отражали пасмурное небо лужицы. Тоска мешалась с чем-то немыслимо тонким, неуловимым… Даниил почувствовал, как у сердца становится горячо, не совсем в прямом смысле, но эта тревожность сердца его поразила. – Я бы хотел поговорить с отцом. С глазу на глаз, – признался Артемий с печальной, почти мрачной усмешкой, как будто говорящей "этого вы дать мне точно не сможете". – Меня терзают предчувствия… кажется, только он сумел бы меня успокоить. Даниил сглотнул, размышляя. Затем сказал: – Мне кажется, я могу это понять. Вы хотя бы можете выговориться. Говорите. Что вас беспокоит? Артемий колебался, но чем печальнее становились его глаза, тем легче с языка срывались признания. – Я сомневаюсь, что всё делаю правильно. На своём ли я месте? Что я вообще делаю? Надо ли свернуть в этого пути, пока не поздно? – Что? Не говорите так, разве вы не учитесь, как хотел этого ваш отец. Или вы сами этого не хотели? – Хотел. Мне было тяжело уезжать, оставлять всех… но я знал, что так нужно. Но как много времени прошло. Каждый месяц… каждый час отделяет меня от чего-то важного. Я забываю. Мои воспоминания как будто… покрываются пылью, и мне всё сложнее её смахивать, как если бы я не был способен дотянуться до полок… что-то уходит. Я теряю себя. – Вы ничего не теряете. Вы приобретаете, – Даниил осёкся. Бурах покачал головой так, будто знал: собеседник не способен его понять. – Но ведь теперь вы знаете больше. И умеете. – Не знаю. Иногда мне кажется… что это не способно заметить чувство. Чувство… как интуиция… я не могу объяснить вам. – Мы можем проверить. – Что? – Мы проверим. Идёмте за мной.***
По вечерам лаборатория была пуста. Пока. Это была передышка перед новым рывком, а пока отдых, отдых, отдых. Достаточно было сделано, умы Танатики теперь были посвящены сами себе. Особенно это касалось вечеров. Но этому вечеру не суждено было пройти тихо и беспечно. – Входите. Вам не будет холодно без куртки? Я надеюсь, этот халат вам подойдёт. – Это у вас патолого-анатомическое… отделение? – Мы привыкли назвать его "хранилищем". На данный момент у нас только два… тела с интересующими нас патологиями. Вы можете ознакомиться с планом. Вся документация и папки лежали на столе, инструменты в металлических ящиках были подготовлены для работы. Всё здесь хорошо знакомо, упорядочено и вычищено. Даже как будто запахи тут царили приемлемые. – Мы… я не уверен, что могу считаться патанатом. Я не знаком с правилами проведения процедуры. – Вам не нужно им быть. Просто оперируйте. Вы сомневались в своём чутье, так? Сейчас всё встанет на свои места. Что сказали бы остальные, увидь они тут Артемия? Данковский провёл его внутрь, он открыл ему двери туда, куда люди извне просто так не попадают. Танатика. Не сколько место, арендованное здание, самое обыкновенное само по себе, сколько оплот таланта, воли и ума. Даниил сам взял на себя подготовку, прикатил тело в мешке, включил бестеневую лампу. Артемий читал краткий отчёт, накидывая халат. Тот едва застегнулся. Зато большого размера перчатки оказались ему как раз. А стоило ему поднялся взгляд, он видел, что всё уже готово для работы. Даниил не смог разгадать выражение его глаз, смотрящих на неподвижное тело молодого человека, который сам был немногим старше Артемия. При жизни был. – Хорошо… с чего мне начинать? – С чего хотите. – Плагиоцефалия … искривление сильное. Давайте начнём с головы. – Давайте. Работы много, у него был целый букет особенностей. – Я не знал, что вам вот так предоставляют тела. – Мы и работаем с ними не так часто. Но разве это удивительно? Мы оставляем заявки, и когда больницы и институты могут предоставить нам материал, мы благодарны им за это. Даже если подобные анатомические особенности не интересуют нас в данный момент, работать надо. Образец ждать не будет. – И то, что я здесь, это нормально? Потому что я всё же не имею на это права. – Перед вами основатель Танатики, – напомнил Даниил не без гордости. – Это значит, что я могу дать вам это право в пределах моей лаборатории. Поможете избавиться от мешка? Вдвоём они справились быстро. Физическая сила Артемия в этом вопросе стала решающей. Свет лампы казался холодным. Собственные руки в перчатках казались холодными. Тело перед ними было холодным. И мёртвым. Не дрогнув ни единым мускулом, Артемий провёл скальпирование. Даниил теперь видел вблизи ловкость и быстроту его движений, это было увлекательнейшим занятием – следить за руками Бураха. – Со всеми врождёнными дефектами… удивительно, что он дожил до двадцати пяти, – пробормотал Артемий, заканчивая отделять кожу от кости. Им открылась искривлённая черепная коробка. – Вы всё прочли? Да, это очень интересно. – Вы хотите узнать почему? Вернее, как? – Да. Времени он не терял, взялся за распил черепа. Помощь Даниила была незначительна, но ведь он пока только поворачивал холодную голову, смотрел и чувствовал, что работать вот так – так же легко, как и с его дорогими коллегами. Ему не нужно было поправлять или указывать, всё протекало естественно. – В этом тоже ключ? К бессмертию? – продолжал Артемий. – Как я вам и говорил. На долю секунды Артемий отвлёкся, он замер, взглянул Даниилу в лицо. Затем взял в руки долото и молоток и продолжил: – У смерти слишком много инструментов. С этим утверждением сложно было спорить. – О да, но всё же её можно обезоружить. – Даже если её орудие – человеческая воля? Распил был ровный, как только свод кости был удалён, Даниил увидел неповреждённую твёрдую мозговую оболочку. – Что вы имеете в виду? – Если не брать в расчёт несчастные случаи… Например, убийства. Обдало холодом. Будь в этом подвальном помещении окно, Даниил подумал бы, что кто-то открыл створки, и вечерний воздух обдал его влажной прохладой. Но окна остались в коридоре, а тяжёлая дверь не оставляла ветру ни единого шанса. – Вы хотите сказать… – Я просто размышляю. У смерти множество обличий, это наш вечный собеседник. Отец так всегда говорил, и я с ним соглашусь. Никто не знает, будете ли вы её оружием или нет. И хорошо это будет или плохо. Слова застряли в горле. Работа приостановилась, они смотрели друг другу в глаза. И вновь это мистическое чувство… но Даниил к нему почти привык. – Вы когда-нибудь убивали? – спросил он сам не зная почему. Бураху не понадобилось отвечать, его взгляд, немного печальный и решительный, всё сказал за него. – Они ворвались в палатки раненых. Они хотели убить нескольких офицеров. Пришлось взять оружие. Никогда не забуду тот день. – Не подумайте, что я вас осуждаю, вы остались целы и невредимы, для меня, дорогой Артемий, это самое важное, – ему удалось вызвать в глазах Артемия тёплый отклик. – Вы защитили себя и тех, кого ранее уберегли от смерти. – Да. Мы врачи, это наш долг – защищать жизнь. Но когда встаёт вопрос… какую именно жизнь защищать, это тяжело. Вот и всё, что он сказал. От этих слов веяло чем-то… пророческим. – Поможете мне здесь? – попросил Артемий. – "Поможешь", – сказал Даниил, ощущая необыкновенную… наполненность, в нём было сильно желание прерваться, остаться в одиночестве и обдумать мысли, которые пришли к нему во время этого разговора. Но так же важно для него и интересно было продолжать работать с этим человеком бок о бок. – Давай на ты. Артемий рассеянно моргнул, но затем сказал: – Давай. Придержишь? Все предчувствия, все полумистические ощущения теперь стали чем-то одним, неназванным и огромным, и обрушились Даниилу на голову.***
Утром, он это знал, ему непременно захочется обсудить это с коллегами. Но пока была ночь, тихая, безмятежная ночь, и он остался наедине с самим собой. Артемий спал на диване, было слишком поздно возвращаться в общежитие, Даниил предложил ему переночевать у него и ни о чём не беспокоиться. В конце концов он был обязан хирургу безукоризненно проделанной работой. Это, вероятно, стало последним весомым аргументом. Артемий уснул быстро, и почти не двигался, только его тихое дыхание могло подсказать, что в квартире Данковский был не один. И все же он был предоставлен сам себе. Он тихо прошёл к секретеру, зажёг свечи, достал конверт, пахнущий пряной неведомой травой. Письмо Исидора Бураха. Даниил так и не отправил свой ответ. И хорошо. Не торопясь, он начал новое письмо. "Почтенный Исидор Бурах, пишу вам, обдумав все ваши вопросы. Я борюсь с конечностью человека, с жестокостью мира, решившего отмерить всем нам совсем немного времени, и намерен дойти до конца. Я полагаю, что если бы было такое тело, что заключило бы наше сознание в себе, как это делают наши тела, пусть и не всегда исправные, это было бы истинным спасением жизни. Тело должно быть совершенно, не подлежать изнашиванию и быть прочным, таким, чтобы простое человеческое желание уничтожить его не могло быть легко претворено в жизнь. Можно ли это тело вырастить из нашей смертной оболочки или потребуется сотворить иначе, это уже второстепенно. Я надеюсь, что ответил достаточно полно, чтобы удовлетворить вас. С уважением и признательностью, Даниил Данковский, танатолог и ваш друг".