Ультранасилие

      Когда я захожу в комнату — все в ней верх дном. Я даже успеваю испугаться: что если ограбили? Избили Лютика? Что угодно.       Но взглядом я нахожу Лютика. Он стоит посреди комнаты, его плечи опущены, он оглядывает комнату несчастным побитым взглядом.       — Лютик?..       Он подскакивает на месте, смотрит на меня широко раскрыв глаза, а потом бросает почти недовольно:       — Я уберусь.       — Чудесно. Хорошо, что ты умеешь это делать. Что произошло?       — Ничего.       И садится на корточки, начиная подбирать содержимое своей сумки. Пуговицы, перья, блокноты, чернильные баночки.       Это странно, но я впервые вижу его без настроения.       Ему либо очень хорошо, либо плохо по моей вине.       Ситуация радует одним: сейчас-то не по моей! Надеюсь…       Я предупредил его о своем уходе. Точно. По любому.       — Лютик?       — Нормально все.       Он встает, стряхивая все собранное с пола в сумку, и еще минуту стоит, не двигаясь. Потом поджимает губы и ударяет ногой о ножку кровати.       О боже.       Я медленно иду к нему, беря его за плечи, разворачивая к себе. У него даже волосы растрепанны во все стороны. Выглядит как мальчонка, который нашкодил. Он сдувает прядь с глаз, морщится и поднимает взгляд на меня.       — Что случилось? — снова спрашиваю я. Для человека, который мастерски избегает других вопросов, я фантастически нагло лезу в чужую жизнь.       — Ты будешь смеяться… Вообще, главное, что ты пришел, с тобой всегда все хорошо, — он прижимается ко мне, обнимает, я чувствую, как за спиной скрепляются его руки. Его тело — белое и тонкое — прижимается ко мне вплотную, и в такие моменты мне совсем плохо думается. В смысле, чем ближе я с Лютиком, тем хуже, но… Куда хуже? Но Лютик улыбается, и я понимаю: а вот сюда. Черт возьми. Он хуже любой чародейки.       — Хорошо, буду смеяться. Разве это плохо?       — Мне самому смешно… Просто день не задался с самого начала, а сейчас…       — Что сейчас?       — Все плохо.       — Плохо?       — Нет, вот в эту секунду хорошо, — он ближе прижимается, будто хочет залезать ко мне под кожу. А я хочу раздеть нас, сейчас одежда кажется невыносимо глупой преградой. — А тогда плохо…       — Ты из-за злости комнату разнес?       — Нет… Кольцо.       — Что кольцо?       — У меня было кольцо… Я долго на него копил, потому что то на еду, то на комнату, то на одежду… Одежда вообще-то не всегда нужна была, но на нее-то денег всегда хватало! А на красивое кольцо нет… И я его потерял! Ему полгода было!       — Почему ты не носил его на руке?       — Носил… Снял недавно… Положил куда-то, а теперь…       Он отстраняется от меня и оглядывается. Смотрит на комнату. Поиски заканчиваться грустным выдохом.       — А теперь его нигде нет. Тебе это смешным кажется, знаю…       Он подходит к сброшенной на пол одежде.       — У тебя вот настоящие проблемы были, а я распсиховался из-за кольца… Глупости.       Я смотрю на него со спины. И все во мне будто трепещет от одного на него вида. Никогда такого не было. Ни с кем.       Казалось, что еще неделю назад я держался. Хорошо держался. Может, даже смог бы уйти, если постараться, но потом… Потом я сказал ему, что люблю его. Он даже не понял, что это была правда и, кроме того, как я думал: это вранье. Ложь. Людям, страдающим от боли, часто говорят, что все хорошо, желая облегчить ее минимально.       Так умирающим солдатам говорят, что их скоро отправят домой.       Я думал, что делал то же самое.       Слепое утешение, чтобы он заснул.       А потом понял, что нет.       Будто этими словами у меня что-то совсем переменилось внутри. Перевернулось, безвозвратно.       Будто это были совсем не слова, а последняя надежда, в которой мне удалось себя обмануть.       Может это и не любовь, может, я так называю другое чувство, но это чувство так сильно, что я смотрю на него, на Лютика, и у меня колени едва не дрожат. Я чувствую себя мальчишкой.       Я беру свою сумку, роюсь немного и подзываю Лютика.       — Дай руку… кто знает, вдруг подойдет?       Он удивленно на меня смотрит, но руку протягивает. Когда я беру его руку в свою — такой простой жест, незначительный — во мне все сжимается. Я смотрю на его руку на фоне моей. Я бледен, да, болезненно-бледный, как будто умираю вторые сутки, и на фоне меня Лютик должен казаться загорелым. Но его кожа кажется фарфоровой. От того ее хочется целовать.       И самого Лютика хочется целовать.       И руки у него ухоженные, пальцы длинные и тонкие… Цепкие.       Помню досконально, как эта рука за меня цеплялась: в разные ситуациях. Во время оргазма, когда он боялся, когда просил не уходить, когда удерживал, когда обнимал.       Тьфу, становлюсь слишком сентиментальным.       А казалось, что все это давно позабыто на фронте.       Я достаю кольцо. По нему и не скажешь, что ему больше лет, чем Лютику — чистое и блестящие.       — Черт знает, подойдет ли тебе, оно грубоватое, наверное, для твоих рук… — я медленно надеваю на средний палец и оно чудом подходит. Почему-то, пока я это делаю, не слышу дыхания Лютика.       Когда я поднимаю взгляд на его лицо, то вижу, что у него покраснели щеки. Он смотрит на кольцо, смотрит на свою руку в моей. Наверное, чувствует абсолютно то же, что и я.       И это странно. Странно, пугающе.       Будто с некоторого времени мы живем одним разумом.       — Спасибо… — он бормочет, но не убирает свою руку из моей, хотя в этом уже нет необходимости. Поэтому я сжимаю его руку в своей ладони, тяну на себя. Лютик делает небольшой шаг вперед. Между нами было около тридцати сантиметров, но они казались бездонной пропастью. — Откуда оно у тебя?       — Это уже неважно. Главное, что сейчас оно у тебя.       Я обнимаю его, а он смотрит на свою руку. Кольцо широковатое, но на нем смотрится хорошо. Я не ожидал.       Казалось, на Лютика сшиты абсолютно все вещи. Все украшения. И короны.       Под него подогнаны троны в дворцах. Это все для него, но мы оба прекрасно знаем, что самое идеальное для него место — мои руки.       Одежда, украшения, трон и короны — все это бездушно.       Мои руки нечто особенное для него.       И это кажется мне таким несправедливым.       Лучше сидеть на бездушном троне, чем упиваться моими объятиями. Бессмысленными и недолговременными.       Я ведь даже не знаю, что случится завтра. Будет ли завтрашний день.       — Я посчитаю это подарком на день рождение.       — Мы же условились о другом.       — Да, но…       Он прерывается. Я медленно беру его за плечи и смотрю ему в глаза. Лютик стоит, смотря на кольцо, мнется, а потом неуверенно поднимая голову и смотрит мне в глаза.              — Ты передумал?       — Побойся Бога! — взмахивает он рукой. — Просто… у меня плохое предчувствие… Не знаю… Мне кажется, что тебя на мое день рождение не будет…       У меня почему-то опускаются плечи, а в груди становится пусто и противно. Будто пошел дождь.       Я смотрю на него, внимательно смотрю, и совсем не знаю, почему мне так неприятно об этом слышать.       Еще пару дней назад, скажи он это — я бы даже внимания не обратил. Не буду так не буду. Значит буду в другом месте.              Мне же все равно.       Я столько раз пытался умереть, что мне все равно.       А тут, оказывается, что нет. Что уже все по-другому. Что Лютик невыносимо красивый, что он мне родным кажется даже не растерзаным на простынях. Что сейчас он мне ближе всех них вместе взятых.       Поэтому мне так не по себе.       Если не с ним, то где же еще?       — Тебе просто кажется, — уверяю я. — Ведь день плохой. В такие дни всякое в голову лезет…       Лютик качает головой.       — Нет, мне так кажется уже… несколько дней. Я пытаюсь об этом не думать, но… Но оно лезет и лезет в голову! Особенно перед сном! Особенно… когда тебя рядом нет. Я так ненавижу, когда ты мне так нужен, Боже! Я люблю тебя, правда, но ведь я и до тебя любил. Но именно с тобой мысль о том, что тебя не будет рядом — невыносима. Я думал, что я свободен, всегда буду свободен, но с тобой… нет… Нет… Совсем нет. Мне кажется, что если уйдешь ты, то все совсем пропадет. И я пропаду, — он льнет ко мне ближе. — Не бросай меня. Держи, только держи…       Я и держу.       Он даже не знает, что я держу его крепче, чем кого-либо еще. Даже себя я так не держал на фронте, когда умирать не хотел… Тогда за жизнь держишься так, что собственные пальцы едва не ломаются. А за Лютика все равно крепче.       Он этого не понимает просто… Или же ему этого мало.       Но не могу же я ему ребра переломать своими объятьями, спеша доказать, что я держу его? Так крепко, сколько во мне есть силы.       Это так странно: я был уверен, что Лютик свободен. Свободнее всех, вольная птица, не привязанный ни к чему, а оказывается…       Он в абсолютно таком же положении, что и я.       Это успокаивает. И пугает.       Пугает то, как он жмется ко мне, будто напуган. Впрочем, и не будто. Он напуган. В нем какой-то задеревенелый страх, будто вылезший из прошлого. Может, так и есть… Может быть. Сколько раз его оставлял Геральт без единой мысли, что Лютик потом сидел один, брошенный, и плакал.       — Скажи, что не отпустишь меня… Никогда… не отпустишь же? — умоляюще шепчет он.       А у меня снова все в груди переворачивается. Словами не описать, как много во мне, оказывается, нежности. Я-то думал, что я совсем так не умею, что я загрубел, очерствел. Я лишь плоть да кости, и все эти вещи давно вытекли из меня вместе с кровью. Все, что не было потерянно на войне, я терял после, пытаясь приспособиться.       Но приспособиться не выходило. И я становился лишь дальше от мира, от людей, от всего, что люди обожествляют.       а потом появился Лютик.       И вот, странно от того, что во мне все еще живо. Слишком большое, слишком полное, меня слишком мало для него.       И я стою, обнимаю его, и меня едва не трясет от того, сколько чувств у меня к нему. Как их было много и до этого, а когда у меня хватило сил с ними разобраться, понять и рассмотреть, стало еще больше.       А Лютик со мной все нежнее, все роднее, все прекраснее.       никогда не был таким слабым.       Но все, что я могу сделать, так это прошептать:       — Держу. Всегда буду держать.       — Рядом…       — Рядом.       — Всегда-всегда.       — Абсолютно всегда.       — Я люблю тебя, Ламберт. Той любовью, что для меня впервые.       Да. Да, этого я и боялся.       Что у нас все по-настоящему.       Лютику срывает голову, когда в одном приложение он слышит «русалка» и «корабль».       Пройденная тема, нас постоянно швыряют на такие задания, смысла с них никакого. Русалка есть русалка, очень редко, когда она идет на контакт с отчаянно (или не очень) влюбленным мужчиной.       Бонусом тебе даже и не заплатят.       Но я смотрю в его сияющие глаза. И соглашаюсь.       Соглашаюсь быстрее, чем успеваю осмыслить происходящее.       — Я просто без ума от путешествия на корабле! — мечтательно поясняет мне Лютик, когда мы взбираемся на палубу.       Без ума так без ума.       Кто знает: вдруг ему кажется не просто? Вдруг меня… Не будет? Сожрет нимфа вот прямо в этом море?       А так… Путь будет у него со мной и светлые воспоминания, а не только то, как я убегаю от него, и как заставляю страдать, в самом деле, не правильно же это: оставлять за собой только неопределенное желание залепить мне пощечину, а потом обнять.       Надо же оставить что-то большее.       Хотя бы ему, хотя бы Лютику.       Он крепко держит мою руку, с восторгом все оглядывая. Он видит все не впервые, но ведет себя именно так. Наверное, в этом секрет его счастья. В этом секрет его радости. Любая эмоция, даже самая заезженная, для него новая, яркая и всеобъемлющая. Есть в этом и минус.       В таком случае боль есть боль. Самая первая боль всегда самая яркая и черная.       Чернее тьмы, за ней, кажется, что нет ничего.       И так поразительно после снова видеть жизни.       Поэтому, может, Лютик и любит жизнь…       Мне кажется, что тоже начинаю ее любить. Но только потому, что она подарила мне Лютика. Самое прекрасное существо. Недосягаемое, не дающееся в руки, он бросился ко мне и не испугался.       — Это пираты? — шепчет мне на ухо Лютик, смотря в сторону.       Я смотрю туда же.       — Возможно. Короли зачастую с ними братаются. Почему нет? У них лучшие судна.       Лютик оглядывает двух рослых мужиков, пьющих что-то из бутылки, с живым интересом. А потом ойкает, когда они смотрят на него. Но только усмехается, поднимает бутылку, крича:       — За любовь!       И присасывается жадно к горлышку.       Лютик улыбается им и кивает.       За любовь.       пока хоть что-то в нас живо.              Наверное, пиратам это тоже известно, но они отчего-то становятся все живее и живее.       Наверное потому, что они знают, за что умирают, за что дерутся. Они все прекрасно знают. Им вовсе не приходится…              — А что русалка? Не выползает на берег?       Новоиспеченный принц хмурится, прячет взгляд и пожимает плечами.       Ясно. Вылезала, но он ее оскорбил.       Мертвый случай.       — Вы с ней говорили?       — Не совсем…       — Она знает вашу речь?       — Не совсем так.       Я смотрю на него.       Я говорю:       — Отлично.       — Отлично?..       — Да. Даже если все будет безуспешно, то хотя бы я получил самый неопределенный диалог за всю свою жизнь.       Лютик хихикает, перегибаясь через палубу, глядя на воду. Принц только хмыкает, разворачивается и уходит.       — Безуспешный случай? — спрашивает Лютик, разворачиваясь ко мне.       — Безуспешный.       Я медленно смотрю на него. Он стоит, будто сам русалка, нимфа, неизведанное полностью существо, мифическое и чужеродное, он манит своей красотой. Его кожа едва не блестит чем-то изнутри, ветер играет с его волосами. Сорочка, тонкая и хлопковая, развивается на нем, и я вижу очертания его тела. Вижу, насколько он тонок, как гибко кажется его тело.       Я оглядываюсь.       Никто на Лютика не смотрит.       Богу слава.       В такие моменты мне кажется, что все его взглядом пожирают.       Но на самом деле этим занимаюсь только я.       Первый день не дал ничего. Естественно она даже не вылезла из-под воды. Когда я спросил, уверены ли они, что она тут, какой-то пират сказал, что они ее тут периодически и наблюдают. Но стоит появится принцу, как убегает.       Ясно, обидел, никак иначе.       Лютик снова хихикает и прижимается ко мне под бок.       — Она не появится? — мурлычит он. На нас смотрит капитан корабля, хмыкает, усмехается, а потом куда-то уходит.       — Нет. Если обижается, то надолго. Это не ты, который вообще все игнорировал, лишь бы быть рядом.       Он обнимает меня, кладя голову на плечо.       Светает.       — Иногда надо жертвовать, Ламберт. И это окупается.       — Жертвовать? Собой, своим спокойствием и комфортом? Сколько раз ты плакал из-за меня?       — Не так часто, как ты думаешь. Пару разочков… ничего страшного… я любил тебя, ты вызвал во мне первобытный, непонятный мне восторг, я захлебывался тобой, и тогда я понял, что готов претерпеть все, что угодно. Я знал, что когда ты смиришься, ты станешь самым ласковым.       — Что значит «смирился»? С чем? С тобой?       — Нет, со своими чувствами… Ты ведь стал себя немного лучше понимать, да? Так и бывает, Ламберт. Иногда чувства дают тебе дорогу… а вот куда…       — К тебе, — и я целую его в висок. Он издает неясный звук и прижимается еще ближе.       На секунду он дергается и перегибается через палубу. На воде что-то заблестело, она взволновалась. Потом снова.       — Это она, — прошептал Лютик. Я смотрю на воду.       Ничего.       — Тебе показалось.       — Нет же. Она нас слушала…       — Много чести нам, Лютик.       — Тс, — шикает он и пихает меня локтем.       Я хмыкаю, оглядывая палабу. Мимо нас проходит женщина — вроде, любовница капитана. Высокая и статная. Я даже немного ее боюсь, когда она сидит и точит свою саблю, которая и так переточенная до истончения.       Затем ее догоняет какая-то девушка… Ее я не знаю. Тонкая и красивая, блестящая жизнью и юная. Чем-то она напоминает мне Лютика.       Она что-то говорит первой, а потом она кивает и они куда-то уходят. На нас они совсем не обращают внимания.       Все уверены, что ведьмаки не любят, а значит, я просто использую мальчишку для своих грязных целей. Пусть так. Хотя подобное и порицается, но никто ничего не говорит. Может, из-за связей с принцем или типа того, воз...       Лютик дергает меня за руку и я смотрю на воду.       На меня смотрит два огромных голубых глаза.              — Нам надо позвать принца? — шепчет Лютик.       — Нет, не стоит, сейчас убежит. Не знаю, зачем вынырнула.       Она смотрит на меня. Смотрит на Лютика. Будто что-то выглядывает. Лютик обнимает меня за локоть, прижимаясь ближе. А я перестаю думать обо всем. Только о его теле. Его белое тело…       Русалка хитро усмехается и, кидая фразу на высшей речи, исчезает.       — Я ничего не расслышал, — буркает Лютик. — А ты?       — Она сказал, что жертвенность оправдывает себя лишь в исключительные моменты, — я пожимаю плечами и поворачиваюсь к Лютику.       — Как хорошо, что моя жертвенность оправдалась. Мне даже не пришлось шибко страдать.       — Ты безумный, Лютик, — я качаю головой, усмехаясь.       Лютик смеется и кивает.       — Да, поэтому ты полюбил меня!       — Да, ты прав. Как никогда, — я тянусь к нему, ловя его губы. Мягкие и теплые. Податливые.       Он тянет меня за ворот рубашки, запрыгивает на борт и прижимает меня к себе.       Я обнимаю его за спину, прижимая к себе, чувствуя, как он зажимает меня меж своих бедер. Его тело горячее, хотя солнце уже село и отовсюду дует холодный морской ветер.       Его горячие ладони забираются под рубашку, его пальцы вырисовывают мышцы, а мне даже страшно допустить мысль о том, что мне когда-нибудь надо будет его отпустить.       Что за бред?       Сейчас мысль о том, чтобы уйти, кажется мне такой же безумной, как и тогда — остаться.       Как я рад, что все изменилось.       Ведь для того, чтобы уйти мне нужно прилагать усилия, думать и мучиться.       А сейчас… сейчас это приятнее. Приятное, тепло, легкое и естественное. Абсолютно такое же, как и дыхание.       Если не дышать — ты умрешь.       Если я уйду, то умру.       Я думал, потеряюсь, если останусь.       Но теперь я понял, что был потерян до этого. Сейчас же я, наконец, нашелся.       Я счастлив.       Я ловлю его подбородок, прижимая рукой за поясницу к себе, и Лютик едва не стонет, желая податься вперед, снова поцеловать. Он будто задыхается без меня, без моих губ, его тело лихорадит от желания — я это чувствую.       Такой отчаянный, такой горячий и любимый, и мой, весь мой, полностью. Так, как ни с кем раньше, так, как никто другой не смог бы.       Он...              весь мой мир.       Как очевидно было это понятие. Как легко оно достигалось, а я позволил себе на него посмотреть только сейчас.       Хотя, наверное, это очевидно. Ведь до этого я скитался в поисках чего-то важного и большего, чем все мной найденное, был потерян, я был в поисках, я запутался, мне некогда было смотреть по сторонам.       А теперь, наконец… Наконец, все это возможно.       Наконец я все понял.       Наконец мне не хочется боли, не хочется смерти, да даже жизни не хочется!       Только Лютик. Только он есть, а остальное — обман и вздор.       — Целуй, — просит Лютик. — Не трать время… Мы и так достаточно его потратили.       Его мутные глаза, приоткрытые губы.       Так доступен для меня.       И абсолютно далек для любого другого.       Это понимание слаще всего, что я пробовал до этого. Лютик мой, целиком и полностью, абсолютно. Какая же роскошь, Боже!       Его губы все более жадные, движения под моей рубашкой грубые и хаотичные. Лютик будто снова в бреду, но этот бред начинается моими губами, а заканчивается — руками. Его желанный бред.       Его почти лихорадит от моих касаний.       Никто не был таким от моих рук. Никто не становится таким подвластным, таким пластичным и идеально подходящим.       — Я хочу тебя, — шепчет Лютик, задыхаясь, в мой рот. — Так сильно хочу, Боже…       — В каютах легко услышать…       — Тебя волнует? Тебя волнуют они? — он отстраняется от меня с таким выдохом будто задыхаться. Сморит мне в глаза. Его глаза мутные, а взгляд будто бы не соображающий, будто бы тупой, но я-то знаю, что сейчас просто в его мире есть только я, один я, и ничего, ничего больше. — Я недостаточно хорош, чтобы они не имели для тебя значения?       — Боже, какой бред ты еще способен изрекать даже в полубессознательном… — я качаю головой, выдыхаю, обнимаю его теснее, в моих руках он едва не изгибается и льнет, ближе и ближе, горячее и горячее.       — Хочу тебя… — повторяет он. Его горячие ладони проходят по мышцам спины, он сжимает и гладит. У него всего две руки, две ладони — сравнительно небольших — но мне кажется, что он везде. Везде-везде. Особенно внутри меня. Моей голове и в груди. — Давай же, — он скрещивает щиколотки за моими бедрами и прижимается губами к линии челюсти. — Мы так давно не трахались…       Я тяжело выдыхаю.       Снова беру его за подборок, снова заставляю его отдалиться от меня. Он задушено стонет, трясет головой и тянется губами ко мне. Я сжимаю его подбородок сильнее и говорю:       — А мы и не будем трахаться.       Он устало стонет и закатывает глаза, потом смотрит на меня — жалобно. Будто если мы не займемся сейчас сексом, то умрем. Или, как минимум, пострадаем. Особенно он.       Его тело буквально горит.       Даже жар его кожи особенный. Он греет, к нему тянешься, его хочешь.       — Почему? — скулит он.       — Потому что мы займемся любовью. Иди ко мне.       Он раскрывает глаза, но в миг берет себя в руки и тянется ко мне. Обнимает за шею и буквально запрыгивает на мои бедра. Я подхватываю его и на ощупь тащусь в свою каюту. Я даже не уверен, куда ввалился. Это неважно. Совсем неважно. Кровати тут совсем тесные, абсолютно одноместные, а не полтора, но нам хватает. Нам больше и не нужно.       И… о боже, как прекрасна была эта ночь.       Хотя нет, не ночь.       Лютик.       Каким отзывчивым он был, как по-особенному он раскрывался, когда отдаешься ему абсолютно так же, как и он тебе.       Он отчаянно хватается за меня, выстанывает мое имя, его рот снова и снова находит мои губы. Он горячий, он так пахнет. Таким желанием не пахло ни от кого. Никто так не заводился от моих рук.       Лютик будто умирал в моих руках, а потом — воскресал.       Его руки, плечи и шея. Его белое юное тело, с этими созвездиями-родинками. Как много упускал, как много не видел во время тех бездумных ночей, где секс был скорее как одолжение. Кому? Я не знаю.       Теперь мне кажется это преступлением. То, что я с ним сделал. Это было насилием и издевательством, но не сексом. С Лютиком можно так, как все происходит сейчас. Его надо накрывать собой, целовать его и ласкать. Его надо доводить до беспамятства, им и его телом надо восхищаться, надо исследовать его так, чтобы наизусть выучить все его эрогенные зоны.       Теперь все мне кажется правильным.       Его тихие стоны кажутся намного откровеннее тех криков, что мне доводилось слышать.       До него все было не по-настоящему.       До этого сама жизнь врала мне в лицо.       Но сейчас я коснулся реальности.       И она лучше любой фантазии, которой доводилось проникнуть мне в голову.       Я люблю его.       Я так сильно его люблю. Боже.       Это и не чувство, нет, это больше не чувство. Это весь я.       И весь он.       Так мало, но так фантастически много.       Вопрос в масштабе.       Для стороннего наблюдателя это все глупости, смех, идиотизм.       Но для нас в этот раз все эти чувства были целым миром.       Один для другого — личная идеальная фантазия.       Настоящая и нет.       Когда он засыпал, переплетая наши ноги, забравшись на меня так, как это возможно, я с минуту тупо смотрел в потолок, и в голове у меня не было ни одной, вообще ни одной мысли.       Будто бы дрема.       Я гладил его плечо, слушал его дыхание и не чувствовал вокруг себя мира. Только тепло тела Лютика и его дыхания.       А потом я посмотрел на его лицо. И вдруг понял, насколько оно мне было близко. Как я мог не видеть этого раньше? Как не мог понять такую очевидную истину?       Я лежал, смотрел на него и задыхался его присутствием.       И любил. Всем своим существом я любил его.       Мысль о том, чтобы расстаться приносила мне физическую боль.       Поэтому я предпочел просто смотреть на него и не думать ни о чем. Есть только один момент, он прямо сейчас и только он реален. И в нем я счастлив. Счастливее всех.              — Тихо… — резюмирует принц. Он смотрит на воду, хмурится, постоянно топчется на одном и том же месте.       — Это была заранее фатальная идея, — я тоже смотрю на воду, но ничего не ожидаю там увидеть.       — Вы это знали заранее?       — Разумеется.       — И почему сразу не сказали?!       — Потому что вы бы не послушались.       — Какое хамство! Знаете, мне кажется, что вы не сказали либо из вредности, либо от того, что сами не знали!       — Пусть так.       Теперь я начинанию понимать, почему русалка так упрямо его игнорирует. Бедный капитан корабля, которые наяривает круги на одном и том же месте. Могу представить, как это утомительно.       Принц, напыщенный и бледный, от того всегда с зонтиком, удаляется.       Лютик рядом со мной кладет голову мне на плечо.       — Зато мы на корабле побывали… Романтично, как думаешь?       — Не думаю. Но главное, что понравилось тебе.       — Ты иногда бываешь таким равнодушным.       — Это не так.       — Я знаю. Но говорить мне так никто не запрещал.       Я усмехаюсь, целуя ему в макушку. Сзади нас слышны крики. Лютик заинтересованно поворачивается. Ничего нового, на кораблях вечно кто-то с кем-то ссорится.       На палубу выбегает та самая девушка.       — Ты… Ты ужасный бездушный человек!       Даже я поворачиваюсь. Кому она? Не думал, что она тоже чья-то любовница. Был уверен, что какая-то прислуга.       Она уверенно шагает вперед, и едва не падает, когда Жанна — так зовут любовницу капитана — хватает ее за руку.       Или она не любовница?..       — Успокойся немедленно! Ты ведешь себя глупо!       — Ах, я?! Глупо?! — она разворачивается к ней на небольших каблуках. Выглядит, как встревоженный воробей. Она напоминает мне чем-то Лютика. — Пусть так! Тебя это больше не касается! Как, впрочем, и меня!       Рядом с нами становится какой-то пират. Тяжело выдыхает, качая головой.       — Ничего нового, постоянно ссорятся.       Лютик шепчет:       — Они… они вместе?       — Ага.       — Я думал, Жанна с капитаном.       — Что? Нет. После того, как его жена умерла, он смотрит только на бутылки.       Я смотрю на скандал. Они кричат, ругаются, Жанна все хватает ее за руки и разворачивает за плечи. Все в лучших традициях: отчаянно, громко и привлекает внимание. Все, как любят некоторые персоны. Мне казалось, что так же любит и Лютик. Однако, он поступает намного хуже.       Все недовольство и боль он прячет глубоко внутри.       Богу слава, что хоть плакать не разучился.       От воспоминаний о его заплаканном лице моя рука невольно тянется к нему, чтобы обнять за талию. Прижать его к себе, увидеть, как он улыбнется мне, как потрется носом о шею и как мурлыкнет.       Но я не успеваю. Девушка срывается с места, быстро убегает, а потом… бросается за палубу. Прямо в море. Моя рука замирает в воздухе, когда я смотрю на это. Моргаю.       Пират удивленно раскрывает рот. Я тяжело выдыхаю. Я говорю:       — Принесу веревку, и я мо…       Сзади меня слышен еще один плюх в море. Я в ужасе оборачиваюсь. Лютика на месте нет.       Кидаюсь к краю палубы.       — Блять!       Я уже готов переставить ногу, как меня одергивает пират:       — Подожди, мы хоть веревку найдем! Как вы собрались назад лезть?       Я моргаю. Жанна кидается как ошалелая к палубе, перегибается, ее за плечо хватает какой-то мужик, и она, одергивая его, рявкает:       — Отвали, я не отчаянная идиотка, чтобы бросаться в воду, не подумав!       Я сглатываю, сильнее вцепляясь в дерево. Вдыхаю.       — За ней же кинулся этот мальчишка? Значит подождем, скоро вылезет с ней. Принесите веревку, Господи!       Я смотрю на нее. Блять, какая веревка… Черта с два Лютик сможет по ней подняться вместе с девушкой. Он сам по канату не взберется, у него слишком слабые руки. Да и вода же тут холодная, у него не хватит сил, просто не хватит.       Позади меня шумиха, пока я стою и пялюсь на воду.       Не знаю, сколько времени проходит, как кто-то подходит и начинает привязывать канат к палубе. Я приглядываюсь к воде. Вижу тень, а потом оттуда выныривает русалка, а за ней Лютик с вырывающейся девушкой. Он махает мне рукой.       Дебил. Кусок дебила.       — Вы все? Дайте я спущусь, она слишком сильно вырывается, он не сможет ее поднять…       На меня смотрит Жанна.              — Я не заплачу вам.       — Отлично, — киваю я, проверяя узел.       — Вы все равно полезете в воду?       — Я спасаю Лютика прежде всего, а не вашу любовницу.       Она хмыкает. Я перекидываю трос. Веревка достает до воды. Лютик что-то говорит русалке, и та перехватывает руки девушки. Этот и с Дьяволом подружится, как же…       Когда я спрыгиваю в воду, я слышу смех Лютика. Выныриваю, хватаю за руку девушку.       — Отпусти! Отпусти! Я не пойду к ней! — она бьет меня по лицу сначала одной рукой, потом второй сверху еще и царапает.       — Да что с тобой?! — я тянусь к веревке.       — Она и меня чуть на дно не утянула! Если бы не русалка, я был бы трупом! — Лютик вытирает воду с лица, которою девушка уже успела забрызгать ему в глаза, он смотрит на русалку. — Как тебя зовут, кстати?       — Мэр. Мэри еще. Так называют люди типа вас.       Я поднимаю взгляд вверх, смотрю на Жанну и крепко хватаюсь за веревку. Только хочу подтянуться и упереться ногами о корабль, как девушка с силой ударяет меня по лицу.       — Успокойся немедленно! Что с тобой, мать твою?!       От моего крика даже Лютик шугается. Девушка затравленно на меня смотрит.       — Отпусти меня. Дай мне умереть. Какая тебе разница?       — Ей больно, — комментирует Мери.       Я смотрю внимательно на девушку. Сверху слышен голос:       — Вы что там, ночевать будете?!       Жанна внимательно следит за нами, перегибаясь через палубу. Я снова смотрю на девушку в своих руках и подтягиваюсь на тросе, подплывая ближе к короблю, чтоб упереться ногами.              — Нет! — скулит она. — Нет-нет-нет!       — Сразу после я на пару с Лютиком заберу тебя под предлогом проверить, не простудилась ли ты, и там ты мне все объяснишь. Если сильно хочется, спрыгнешь ночью, без свидетелей. А теперь, будь добра, заткнись. Вода не летняя.       Она замолкает и сразу расслабляется в моих руках.       Я подтягиваюсь по тросу, и она намертво в меня вцепляется. Дрожит не то от холода, не то от страха. Я смотрю на русалку через плечо и киваю ей. Она улыбается и, убрав волосы, ныряет под воду.       — Ламберт, давай быстрее, я замерзну!       — Лезь за мной, кто тебе мешает?!       — Трос не выдержит.       Я матерюсь.       Возле палубы я хочу передать девушку в руки к пирату, но она намертво вцепилась в меня. Она смотрит мне в глаза и качает головой.       Я шиплю ей:       — Мне нужно вернуться к Лютику.       — Я не отпущу тебя. Ты обещал, — шипит она в ответ.       К нам бросается Жанна. Девушка прижимается ко мне сильнее. Я смотрю через плечо. Даже отсюда я вижу, что у Лютика синие губы и болезненно-белое лицо. Черт возьми, только вылечили же его!       — Эмма, хватит ломать комедию и пошли в каюту! Тебя нужно отогреть!       Она затравленно смотрит на Жанну. Наконец, я забираюсь на палубу, смотря на Лютика. Он подплывает к тросу, хватается за него, но он сможет. Не поднимается. Не хватает сил, его пальцы наверняка окаменели. Даже Эмма в моих руках как ледяная статуя.       — Эмма, бога ради, не позорь меня перед людьми!       Она дрожит и жмется ко мне сильнее.       Я говорю пирату:       — Начни поднимать трос, так он быстрее доползет. А Эмму я возьму с собой, вы своим травами погоды не сделаете, а я сделаю все, чтобы простуды не было. Спасибо.       И, перекидывая ее через плечо, без желания тащусь к каюте.       Черт бы побрал эту Эмму. Я должен нести на руках Лютика, раздеть его, вытереть, а потом греть-греть-греть. А сейчас?! Чем я занимаюсь сейчас?!       Я скидываю ее на пол и она болезненно стонет, поднимая на меня взгляд.              Я хватаю небрежно кусок ткани, свою рубашку и плащ.       — Вытрись и оденься. Я отвернусь. Можешь пока поведать свою грустную историю и, может, так и быть, я помогу тебе убиться незаметно и красиво. Станешь утопцем, сдохнешь на мече ведьмака… Бог с тобой.       Я отворачиваюсь, когда я вижу, как она начинает медленно расстегивает корсет ледяными пальцами. Я думаю о Лютике. В порядке ли он? Его достали? Согреют? Дадут вытереться и теплые вещи?       — Я ее не люблю…       — Надо же, какая великая трагедия. Что же ты тогда тут забыла?       — Она меня выкрала у моей семьи. Семью убила.       Я поворачиваюсь к ней, смотря в глаза. Свою грудь она не прикрывает. Она только наклоняется и снимает с себя чулки. В пол падает юбка. Внизу она идеально гладкая. Тянется к полотенцу, закутывается в него и садится обессиленно на кровать.       Я тяжело выдыхаю. Тяну ее за руку, усаживаю на кровать, неаккуратно, но зато действенно начинаю вытирать ее волосы, ее тело, руки.       — Отлично. Что дальше?       — Я устала. Устала от насилия. Я не могу. Я лучше умру!       Я смотрю в ее глаза. Беру рубашку, поднимаю ее руки вверх и надеваю ее через голову. Закутываю в плащ.       — День подождешь?       — А что день?       — Мы вернемся в порт. Я и тот парень уходим. Я захвачу тебя с собой.       — Нет, она… она не даст.       — Она всего лишь пират. Что может она? Меня давно не пугает сабля.       — Она очень искусно дерется. Ни одного поражения. Она талисман этого корабля. У тебя не выйдет…       — Пусть. Кто мешает попробовать?       — Мне нечем будет отдать…       — Мне ничего не нужно.       Я медленно встаю, смотря на ее мокрое лицо и лишь немного приобретающие цвет губы.       — Совсем?..       Я смотрю на лютню Лютика.       — Да. Совсем.       — Должно быть, ты счастлив…       — Быть может. Буду рад, если ты, наконец, дашь мне позаботиться о Лютике. Ты весьма мила, но так же незнакома мне, так что…       — Я не хочу к ней уходить. Она… изобьет меня. Она всегда это делает.       — Ты пыталась до этого?       — Да.       — Сколько?       — Не знаю, не помню. Много.       Я киваю. Что ж, это мне знакомо. Видимо, не так уж сильно она и хотела умереть.       Она и не хотела умереть.       Она хотела, чтобы ее спали.       — Я скажу ей, что у тебя началась лихорадка, и тебе нужно день лежать, иначе состояние ухудшится. Сейчас я наложу на тебя Аксий, ты будешь похожа на предобморочного человека, вряд ли она увидит смысл бить тебя в таком виде, когда придешь в себя — делай вид, что спишь. Поняла?       — Да… Спасибо.       Она плавно встала. Я посмотрел в ее глаза. Глубоко-зеленые. Выдохнув, наложил на нее Аксий и она едва не свалилась в мои руки, бездумная и потерянная.       Когда я отвел ее Жанне, та лишь выругалась, ударила кулаком по мачте и кивнула. Велела ее куда-то отнести. Эмму забрал рослый мужик, а я поспешил к Лютику.       Он сидит в общей каюте. Не то напуганный, не то удивленный. У него в руках фляга, щеки слишком румяные, глаза блестят.       — Заболел?! — я едва не падаю, когда вбегаю в каюту.       Мужик с густой бородой и с одним глазом усмехается.       — Лучше! Пьяный! Ну что, Лютик, за тебя и за нас!       Лютик икает и снова присасывается к фляге.       — Боже милостивый… Ты сколько вылакал? — я кошусь Лютика. Он закутан в непонятый кусок ткни. Но, видимо, плотный, из шерсти, его мокрая одежда свалена в кучу. Он поднимает на меня мутный взгляд и трясет головой.       — Пол…       — Половину? И так унесло? Вы чем тут промышляете?!       — Самогон, — снова хохочет мужик. — Хороший, мятный… Ты попробуй! На вкус вообще градус не чувствуется, но после стакана встать не может. Тебе даже твои ведьмачьи изъебы не помогут!       — Нет, спасибо, мне надо еще по делам… Лютик, вставай.       Он напрягается, выпрямляется, а потом снова расслабляется и поднимает на меня неясный взгляд.       Пират смеется.       — Я же говорил: хуй встанешь.       Лютик говорит:       — Совсем не могу.       Я чертыхаюсь, отбираю у него флягу, закрываю, кладу на стол и резко поднимаю Лютика на руки.       — Спасибо. Если смогу чем подсобить — просите. Хотя времени и немного…       Он махает рукой.       — С таким собутыльником только пить в радость! Ну, Лютик, держи нос выше! За тебя!       И он снова делает глоток. Мне даже кажется, что на него это уже совсем не действует. Лютик пьяно хихикает и трется щекой о мою грудь.       Я заторможено киваю и, подбирая мокрые шмотки, ухожу. На пути в свою каюту на меня налетает принц. Лютик аж дергается от его высокого звонкого голоса.       — Она была там! Она вылезала! Почему вы… вы не позвали меня?! Вы что, издеваться надо мной пришли?!       Я внимательно смотрю на него.       Лютик икает и говорит, поворачивая к нему голову, красуясь вусмерть пьяным лицом:       — Мэри достойна лучшего!       Принц смотрит на него широко раскрытыми глазами, потом переводит взгляд на меня.              — И как вы объясните мне такую халатность?       — Вы принц, который братается с пиратами, и это вы у меня спрашиваете про халатность? По-осторожнее с высказываниями, вы и так на пороге войны, кто знает, как среагируют другие государства, если узнают, что все разоренные порты были с вашей руки. А теперь отойдите и не мешайте.       Он давится воздухом, кидает какое-то ругательство и с гордо поднятой головой уходит.       Лютик ерзает у меня на руках, прижимается ко мне теснее и шепчет:       — Он назвал тебя волчьим отродьем… Как можно?..       Я хмыкаю.       Закрываю за собой дверь, усаживая Лютика на кровать, а он наваливается на меня всем телом, прижимаясь щекой к моему плечу. Я стою в глупой позе и медленно отдаляю его от себя. Он хватается теплыми пальцами за мое запястья и смотрит на меня пьяным взглядом. Красивый, нереальный, близкий.       — Тебе не обидно? — шепчет он.       — Нет. В нынешний век, когда люди хуже зверей, быть ведьмаком и нечистью более почтено, нежели человеком. Глупые этого не понимают.       Лютик пьяно пошатывается и падает на кровать, глубоко вдыхая. Я сажусь на корточки, смотря на его лицо, поглаживая по волосам. В его глазах пьяный блеск, улыбка неясная и будто бы замученная.       — Я тоже, да? Поэтому ты… не хотел меня?       — Нет, ты не человек. Ты самая прекрасная нимфа.       Он пьяно смеется и переворачивается на бок. Тянется ко мне, берет мою ладонь в свою руку и прижимает ее к своей груди.       — А ты плут.       — А я люблю тебя.              Лютик широко раскрывает глаза, смотря на меня почти в ужасе. Шепчет сухими губами:       — Ты… ты не говорил мне такого раньше…       Говорил. Говорил, просто ты не запомнил.       — Ты в любом случае это знал и без меня.       — Да, но… Я… я… Ох.       Я невольно смеюсь, а потом смотрю в его глаза и качаю головой. Ребенок ребенком. В таком возрасте слова еще имеют вес, но на самом деле это просто сотрясение воздуха, без действий эта глупость, в которую не стоит даже верить.       Поэтому по-настоящему любящим людям не нужны слова.       Это такая глупость для них.       Для меня.       — Я тоже люблю тебя, Ламберт… Хотя, наверное, для тебя это уже не так, как для меня… Ведь я так много это говорю.       — Говори, если так тебе хочется. Хуже не станет.       — Ложись рядом и обними меня. Ты был таким красивым, когда спасал ее…              Я снимаю сапоги и плавно ложусь рядом с ним на бок. Мало места, так мало места. Мы с трудом здесь умещаемся, я и почти вжимаю его в стену, а он в меня.       — Такой сосредоточенный… злой… так спешил… Куда?       — Спасти тебя. Но в итоге пришлось идти с ней. Она не отпускала меня.       — Спасти… меня. Но я бы справился сам.       — Да. Но это особый шарм: спать тебя.       — Геральт говорил по-другому.       — Не сравнивай. Если бы Геральт любил тебя той любовью, что и я, то… думаю, меня бы тут не было.       — Нет, — он хватает меня за руку еще сильнее, будто хочет мне ее сломать. — Ты бы был… Тебя не могло не быть. Ты был всегда.       — Значит и буду всегда.       Он молчит. Его глаза почти закрыты, он ровно дышит, от него веет жаром, и он чуть скидывает покрывало на меня. Под ним он полностью обнаженный, я смотрю на родинку у ключичной ямки.       — Мне так страшно, что нет. Не будешь… Я пропаду, Ламберт, пропаду!       — Я знаю. Но я буду. Пока есть возможность — я буду.       — Возможность… Что есть возможность?       — Обстоятельства. Как видишь, они к нам благосклонны.       — Что может случиться, чтобы нас не было?       — Не знаю. Не могу такого представить.       Он облегченно выдыхает, обнимает меня за шею.       — Это хорошо… Если даже ты не можешь, значит, это очень маловероятно.       Я целую его в лоб.       — Спи, тебе нужно отдохнуть, ты немного простыл. Если отдохнешь, авось пронесет.       — Не хочу болеть.       — Значит спи и отдыхай. Я буду рядом.       — Поцелуй меня сначала.       И я целую. Ведь, на самом деле, у меня даже нет выбора.       Сейчас губы Лютика единственное, что представляет ценность. Единственное, чего я хочу и желаю.       И каждый раз, едва касаясь их — это все будто впервые. Будто этого я не знал, но так страстно желал.       В этом особенность Лютика.       Ведь все, чего я касался становилось серым и скучным. Каким однажды для меня стал Лютик.       Но теперь… я смотрю на него, а он все так же прекрасен, юн и нежен. И нет ничего прекраснее его. Ничего интереснее и важнее.       Я беру его и беру, как захочу, как мне вздумается, а он дает мне это. И нет, мой интерес никуда не уходит.       С каждой секундой я загораюсь лишь сильнее.       Я люблю его. Я так сильно люблю его.