Ультранасилие

      Я медленно открываю глаза, ощущая, как где-то глубоко внутри меня, в моей голове, все этому противиться. Когда ты спишь, когда лежишь без сознания — тебе не плохо, тебе не больно. Не страшно.       Я понятия не имею, сколько я тут.       Прошла неделя или месяц? Или больше?       Я не знаю.       Одно время за стеной были слышны крики и взрывы. Не так давно они прекратились, и я понятия не имею, что это значит.       На самом деле, ничего бы не изменилось, если бы я узнал. Возможно, я даже и не хочу знать.       От пола несет плесенью и сыростью. Этим воздухом дышать почти невозможно, каждый раз кажется, что ты спишь в какой-то теплице, и воздух — он спрессованный и плотный, с трудом проходит в легкие.       Кажется, я к этому уже привык, но когда ты только открываешь глаза, то понимаешь, что нет, дышать все еще сложно.       Ты просто этого не замечаешь.       Я с трудом переворачиваюсь на спину и морщусь от боли в ребрах. Я не знаю, сколько там сломано и срастутся ли они хоть когда-нибудь.       Я уже не чувствую в своем теле ничего, кроме боли. Любое движение — боль, повернуть шею, перевернуться, поднять руку — это всегда больно.       Даже есть больно.       Ведьмаки не болеют.       Так вот, это ложь.       Мы просто быстрее справляемся с болезнями, но если ты без конца спишь на холодном полу, то рано или поздно твой организм сдается. Мой сдался.       В легких постоянно что-то жжется и горит, горло — болит. Болит так адски, что мне сложно глотать собственную слюну. Когда я пью воду, я чувствую, как с моей глотки слезает кожа.       Сколько я тут?       Ради чего я тут?       Я не знаю. Я уже все сказал.       Я не чародей, я ведьмак. Я вас обманул.       отпустите меня я больше не могу пожалуйста хватит я не могу не могу не могу не могу.       Они не верят. Иллюзия держится, видно, хорошо.       У меня вечно что-то спрашивают, что-то про Реданию, что-то связанное с королем, с его болезнью… я не знаю. Я бы давно все рассказал, если бы знал.       Когда тебя топят в холодной воде, когда суют под ногти иголки, когда выворачивают руки, когда бьют кнутами — ты готов сказать все.       Но я не знаю, что мне сказать. Просто не знаю.       Мне не верят.       Еще первое время я держался. Верил, что скоро это все кончится. Но оно не кончалось. А я верил, верил и знал, что делаю это ради Лютика.       А сейчас я думаю, что лучше бы Лютик умер. Я готов был в моменты пыток обменять жизнь Лютика на себя, лишь бы отпустили, лишь бы перестали, лишь бы не мучила.       Мне кажется, я никогда так не ненавидел, как Лютика в эти моменты.       Когда все кончалось, ненависть уступала место сожалению за то, что я его вообще знал, что мы познакомились, что я не ушел от него, что позволил себе привязаться.       Что позволил себе полюбить.       Сейчас же мне кажется, что никакой любви не осталось.       Только сожаление.       Каждый раз, кашляя кровью я знаю, что я больше его не люблю. Что любовь я выхаркал. Ее из меня выбили, вырезали, вытравили.       Но я ничего не могу сделать.       Лютик сейчас где-то живой, в безопасности и не думает обо мне. Красивый и юный, ему уже нет дела до какого-то ведьмака, который спас ему жизнь. Он уже не помнит мое имя, он не думает обо мне, он меня не спасет.       Никто не спасет.       И от этого меня сковывает такая на него злость, что, будь он рядом, я бы его удушил.       Я бы отдал его на растерзание вместо себя, я бы даже не усомнился в этом.       Но его рядом нет. Никого уже нет.       Одно время тут было еще пару заключенных, но большинство не выдержали пыток и умерли. Я до сих пор помню, как один мужчина, с вырванными зубами, окровавленным ртом, умолял меня перегрызть ему вены.       Я лишь отвернулся и уставился в стену.       Я же тогда думал, что спасусь. Что все будет хорошо.       Но уже прошло так много времени… Я потерял счет, я не знаю, когда день, а когда ночь, я почти не сплю, не могу есть, я не чувствую своего тела, не чувствую, что жив. Есть только пытки и издевательства. Кровь, крики и слезы. Не будь бы я ведьмаком, то давно бы умер. Но я ведьмак, и мое тело терпит, спасает само себя, не понимая, что безопаснее было бы сдохнуть.       Но умереть не дают.       Какое-то время я ждал, пока Реданяи одержит верх, меня найдет их власть, я скажу, что все рассказал и меня убьют. Я представлял этот момент со счастьем и теплотой. Думал о том, как мне перережут глотку, и я сдохну.       Я не буду дышать, не буду чувствовать боли, все померкнет.       Но никто не приходил. А меня лишь снова тащили за шкирку, и снова спрашивали то, на что я не знал ответов.       А потом я оставался один, со своей болью, ненавистью и раздражением. И мыслями о Лютике, о том, что я ненавижу его, презираю, что убил бы голыми руками. Спокойно бы отдал его жизнь за свою.       В редкие моменты, когда мне снились сны, то я видел в них Лютика. Наши моменты. Тепло, любовь и ласка. Я просыпался со слезами на глазах и отчаянно хотел его обнять, попросить за все прощения и умереть в его руках.       По правде говоря, сейчас, смотря в потолок, пытаясь дышать без боли в легких, я искренне не понимаю, кто такой Лютик и как я к нему отношусь.       Он спаситель или палач?       Он виноват во всем этом или нет?       Я понятия не имею, кто это.       В голове все перемешалось. Я знаю только, что такое боль. И что я хочу умереть. Быстро. Прямо сейчас.       дайте мне сдохнуть дайте мне сдохнуть дайте мне сдохнуть       А потом медленно скрипит дверь моей темницы и меня хватают под руки двое мужчин в форме. А потом все повторяется.       Лютик Лютик Лютик Лютик.       Я очень много думаю о Лютике. В разных ситуациях с разными чувствами. Я его ненавижу, а потом люблю. Хочу убить его, после обнять. Хочу увидеть его, после забыть навсегда.       В какой-то момент Лютик и боль это все, что я имею, и я хватаюсь за силуэт Лютика, пытаясь оставить его в своей голове, даже будь он хоть тысячу раз пропитанный моей ненавистью, это последнее человеческое, что осталось. У меня больше ничего нет, и я хватаюсь за него каждый раз, когда открываю глаза.       Я выскребаю его имя на стене.       Лютик.       Я хочу, чтобы он был рядом, после — оттолкнуть.       Хочу поцеловать, довести его до оргазма, а после засунуть нож под его ребра.       Я хочу ласкать его, а после — извести.       Я хочу узнать, кто такой этот чертов Лютик и почему я тут из-за него.              Да, я знаю, что я тут из-за него.       Что это он виноват, только он, этот Лютик.       Но иногда задаюсь вопросом, как он был в этом виновен. Иногда в моей голове прорезаются смутные воспоминания, и я понимаю, что спас его.       Лучше бы не спасал… Лучше бы не спасал… Лучше бы не спасал… Лучше бы не спасал… Лучше бы не спасал… Лучше бы не спасал…       кто такой лютик       кто это       оттуда он       откуда я его знаю       На стене кровью написано его имя, а я тупо смотрю на него, почти не моргая.              кто такой лютик       кто ты       откуда ты.       В эту ночь мне снится сон со странным человеком, лицо которого размыто, но его руки — руки мой матери.       Но я не помню была ли у меня мама на самом деле.       Болит все. Особенно легкие. И горло. Странная боль, я ее не знаю. Не могу вспомнить.       У меня болели ребра, ноги, пальцы, грудная клетка. Все я это уже ломал, я все это уже знаю, все болело.       Но легкие никогда так не болели.       Каждый раз, когда я лежу на спине — они болят еще сильнее.       Рядом на полу засохшая кровь. Моя кровь. Какая-то вытекла из ран, какую-то я выплюнул вместе с кашлем.       Жарко… Так жарко.       Я прикрываю глаза. Пытаюсь о чем-то думать, но боль не дает. Ее так много, что я могу существовать и жить только в этой боли, в этом чувстве. Мира нет, есть боль. Везде, по всему телу. Все болит.       Плохо… Так плохо.       За дверью я слышу грохот, но не обращаю на него внимания. В ушах так сильно звенит, что я даже не могу понять, слышу ли я это на самом деле или я потерял сознание и это галлюцинация? Я не знаю.       За стеной давно так тихо…       Я снова смотрю на стену.       Кровью написано «Лютик».       Лютик… Сегодня мне снова снилось его размытое лицо. Может и не его, я не знаю, я просто зову этого человека в моей голове Лютиком. И виню его во всех бедах. Хочу обнять. А затем уничтожить.       Хочу оставить его в этой пыточной вместо себя.       Хочу истязать       хочу целовать              Хочу избить       хочу обнять.       Мысли расходятся эхом в моей голове.       Шум повторяет. Крик. Беготня…       Я хрипло выдыхаю, и за выдохом, к сожалению, всегда следует вдох.       Он разъедает мое горло, мою глотку. Дышать становится все сложнее и сложнее.       По правде говоря я даже пытался задерживать дыхание, чтобы задохнуться. Но никогда не получалось продержаться настолько, чтоб все-таки умереть. Как правило я сдавался и начинал дышать — глубоко, рвано, и от этого дыхание было еще больнее — а в лучшем из всех моих попыток я просто потерял сознание. И продолжил жить.       Снова шум.       Он снова повторяется. Снова. Шум шагов. Крики.       С трудом опираясь на пол, садясь, я чувствую, как болят мои ребра, но к этой боли я почти привык. Она хотя б знакомая.       Эта боль без боли, это уж я знаю.       Я смотрю в упор на дверь. Шум повторяется. Что-то там… происходит. Но что?       Я опираюсь затылком о стену и пальцами вывожу кровавые следы на стене. Следы, оседающие в слово «Лютик».       Лютик — это имя наполняет меня нестерпимой нежностью, а еще разрываемой злостью, ненавистью и желанием крови.       Я раскрываю глаза, когда тяжелая железная дверь срывается с петель. С шумом она падает на пол, я и поднимаю взгляд на мужчину в форме. Еще одного. И еще… Четверо.              — Эй, кажется, нашли его!              Я не узнаю эту форму. Это не те люди, которые каждый божий день тащат меня под ножи, цепи, кнуты и ледяную воду.       Я смотрю на свои руки — на двух предплечьях все еще не перестали кровоточить две рваные раны от кнута. Мой организм уже почти не справляется с регенерацией. Мне кажется, она теперь не отличается ничем от регенерации обычного человека. Если не хуже.       Я давно не видел себя, но я знаю, что я похудел, все мое тело в шрамах и рваных ранах. Разбита губа, сломан нос…       Я похож на изуродованную обертку из-под человека.       Один из солдатов подбегает ко мне и падет рядом со мной на колени. Хлопает по плечу и шепчет:       — Ты ничего им не сказал? Ты молодец… Ты справился. Скоро все кончится. Сейчас, наш чародей тебя подлатает…       Я с трудом смотрю на его лицо и говорю губами с засохшей на них кровью:       — А я ничего и не знал…       — В смысле?       Я откидываю голову назад, ударяясь о стену. Прикрывая глаза я говорю:       — Я не тот чародей… Я никакой не чародей… я ведьмак… Был им…       После этого я, естественно, уже не ведьмак. И не человек.       я не знаю, кто я.       — В смысле? — доносится до меня слабый голос.       Потом стук каблуков. Там, сзади, я слышу так много криков, что от них болит голова. Либо она болела и до них… наверное, болела.       Дайте мне умереть.       Просто убейте меня.       Краем глаза я вижу торчащий меч у солдат. Я могу его выхватить и перерезать себе вены. Да, так и сделаю… Так и сделаю.       Солдат кому-то говорит:       — Он сказал, что он ее Вик… Что ведьмак… Не понимаю. Может у него горячка? Он же выглядит, как Вик! Очень подранный Вик.              Кто-то хмыкает и я чувству легкое дуновение ветра у моего лица. Похоже на взмах руки.       А после — знакомая вспышка света, которая выбивает из легких воздух. Я стону сквозь губы. Блять, нет, после такого надо глубоко вдыхать… Так больно глубоко дышать. Дышать во всяком случае больно.       Солдат рядом со мной пораженно ахает. Я с трудом раскрываю глаза, почти что различая женское лицо. Она хмыкает:       — Этот говнюк заколдовал ведьмака… Я не понимаю, эти дебилы раньше поянть не могли? Что ж, нам лучше. Эй, ведьмак… — она тярсет меня за плечо, — ты жив вообще? Вы заключили с Виком сделку?..       Я кое-как киваю.       Сделка… да, кажется, что-то было.       И эта сделка за жизнь Лютика.       Она снова хмыкает и грубо бросает:       — Тогда возьмите его. Думаю, Вик снова спихнул на нас плату за его делишки. Но тут хоть хуже не сделал.       Меня снова подхватывают, заставляют встать на ноги. Куда-то ведут, и я ничего не вижу. Слышу только крики и шум. Много шума. И много криков. Где-то что-то обваливается, а меня все тащут.       Когда мы выходим на улицу я в ужасе вскидываю голову, судорожно вдыхая свежий воздух.       Свежий… воздух.       Он такой сладкий!       Вдох проходит все так же болезненно, но тут так фантастически легко дышать! Здесь можно дышать! Дыхание — это не еще одна пытка. Н не испытание! Я могу дышать! Могу!       — Эй, чего встал? Я, думаешь, из металла? Сейчас стрелой в кого попадут, вот и все. Дава…       И я иду, пытаясь оглядеть все окружающее. Вижу плохо. Я вообще нихера не вижу. Все размытое, неясное, лишь серые цвета в разных его вариациях. Темно-серый, светло-серый. Грязно серый… Под ногами хлюпает грязь.       Раны от кнута пульсируют на спине, когда на них попадает влага.       И только сейчас я понимаю, что идет дождь.       — Вот так, сюда…       — А это кто?       — Работал на нас. Помогите ему       — Было бы тут чему помогать, — прошептала женщина, и меня уложили на пол, но на что-то… мягкое. Кажется, покрывало. Тут темно, но краем глаза я вижу теплый свет свечей.       Дверь захлопывается и я пытаюсь оглядеться. Где я? С кем я? Почему мне помогают?              — Тшш, не двигайся, — чья-то рука — тонкая и нежная — заставляет меня положить голову обратно. — Что ж с тобой делали, а? — она касается моей груди, моих рук. Потом тяжело выдыхает. — Солдаты не так плохо выглядят, как ты. Сколько ты там был?       Я не отвечаю. Не могу. Свежий воздух исчез, и голова снова болит. Все снова болит. Не на что отвлекаться.       Я тяну руку к стене, пытаясь нащупать единственное имя, которое пульсировало в висках.       Но натыкаюсь только на пустое место.       Длительное время я привык просыпаться в холоде, без возможности дышать, с болью во всем теле, горящими легкими и болящими внутренними органами.       В этот раз, открывая глаза, я дышу на удивление свободно. Свежий воздух, легкий сквозняк…       Все еще болит все, но чуть менее сильно. Не жжет раны от соприкосновения с грязной землей. Вообще ничего не жжет. Легкие все еще болят, но не так сильно.              Я медленно открываю глаза. На удивление светло… Мягкий оранжевый свет. Белый тканый потолок… Я снова моргаю и с трудом осматриваюсь. Палатка. Это палатка. Я вижу еще несколько кроватей, но они пусты. Две из них расстелены и съерзаны.       — Пришел в себя? — девушка склоняется надо мной, и я вижу ее бледную кожу и завязанные в тугой хвост рыжие волосы. На миг вижу в ней Трисс, но нет, это не она. А жаль… Трисс бы со всем этим справилась за один взмах руки. — Ты как?       — Не знаю… — хриплю я, снова медленно моргая. — Где мы?       — В военном лагере Редании. Хм, как поняла, ты работаешь на нас? Мне рассказали, что тебя послал Вик… Тебя держали там почти три месяца! С ума сойти! И ты выжил…       Я моргаю. Три месяца?       Три месяца холода, голода и пыток?       Почему я не сошел с ума? Почему я вообще выжил?       — Ты был без сознания несколько дней, я сделала все, что было в моих силах для тебя. Где-то еще болит?       — Легкие, — говорю я быстрее, чем успеваю вообще обдумать, что сказать. Болит по-прежнему все, но легкие… Мне кажется, я согласен на то, чтоб их вырезали, лишь бы больше не чувствовать.       — Ох, наверное, ты их простудил. Давай-ка сначала осмотрим твое горло, после я послушаю твои легкие. Так, нужен свет и… открывай пошире рот.       Я слушаюсь и морщусь, когда рядом загорается что-то яркое от ее руки, то ли она чародейка, то ли целительница.       — Ох Боже ты мой… У тебя тут все восполнено… И, кажется, тебе выбили три зуба… А нет, четыре. Так, ну зубы точно не ко мне, только к чародею. Давай я тебя послушаю теперь.       Я внимательно на нее смотрю, когда она убирает свет. У нее белая кожа и пухлые губы.       Я смотрю на нее и хочу плакать от ее вида. Она так добра ко мне, она не причиняет мне боли, ее касания нежные, как у матери.       Мне кажется, я мог бы упасть перед ней на колени, но мое положение сейчас многим унизительнее любого, кто умолял бы, сидя на коленях.       Она использует какую-то трубку, прислоняя ее к моей груди. Потом помогает мне присесть и что-то делает со спиной. Помогая улечься назад, она говорит:       — Да, у тебя ужасные хрипы. Воспаление. Причем в острой фазе. Я что-нибудь придумаю. Главное лежи и не двигайся.       — Ох… А я могу двигаться?       — Полагаю, что так, — она улыбнулась.       — Это радует, — я киваю, прикрывая глаза, когда она ощупывает мое лицо, потом шею, хмыкает и снова что-то говорит.       А я снова засыпаю.       Я большую часть времени здесь сплю. Иногда, когда я открываю глаза, я вижу рядом солдат. Они что-то обсуждают между собой и на удивление ни разу не ткнули в меня пальцем. Кто-то пытался даже завязать со мной дружескую беседу, но та девушка отогнала его с криком, что если я скажу хотя бы одно лишнее слово — моя гортань может отвалиться.       Я лишь улыбнулся и закрыл глаза.       Перед глазами часто мелькает стена со словом Лютик.       Лютик…       Иногда я вывожу его имя на простыне, иногда в моих снах кто-то мелькает, что-то, что я называю Лютиком.       Я плохо помню, кто это, но я помню, что из-за него я оказался там. Из-за него или ради него?       Я не знаю и, если честно, меня мало это волнует… Ведь итог один.       Увижу ли я его снова?       Я не знаю.       Хочу ли я этого?       Я не знаю.       — Смотрю, ты идешь на поправку. Ты уже съел больше половины, — девушка улыбается мне, оставляя тарелку с похлебкой. Большую часть времени меня кормит она, потому что сил у меня хватает только на то, чтоб сходить отлить. Потом я ложусь, и у меня жутко кружится голова и бьется сердце.       Иногда я думаю о том, как смог переживать пытки из дня в день, если сейчас даже сходить в туалет для меня — безумие.       — Как твои легкие?       — Уже не горят… Я скоро приду в себя?              Она тяжело выдыхает.       — Я не знаю. Я никогда с таким не сталкивалась. Ты полностью обезвожен, у тебя жуткие раны, переломы… Какая-то инфекция… у тебя нет сил. Я делаю все, что могу, но нам нужен хороший чародей. Как только Альдия освободится, уверена, она сможет заняться тобой. Я за эту неделю видела ее лишь раз, она спрашивала о твоем самочувствие и сказала, что очень хочет поговорить с тобой. Но сейчас идет переломный момент в войне, так много дел. Но уверена, она скоро сможет найти для тебя немного времени. Во всяком случае, ты по-любому пойдешь на поправку. Как видишь, твоим легким уже легче, а многие раны затягиваются.       Я только киваю и смотрю в потолок, выводя пальцами по простыне имя Лютик.       Лютик.       Я прикрываю тяжелые веки.       Вот бы снова увидеть твое лицо хотя бы во сне…