(Не)Сопротивляйся

Поломки, неудачи, несчастья, ужасы, срывы, поражения, провалы. Катастрофы. Люди придумали огромное количество слов для описания того, что не вписывается в их привычный стабильный мир. «Счастливый» мир. Множество синонимов для того, что им неподвластно. Множество оправданий себя, бедных несчастных себя, которые ничего не могут сделать с внезапно обрушившимся на них несчастьем. Множество синонимов лжи. Почему же лжи? Да хотя бы потому, что не так уж эти явления неподвластны. Не так уж они неразрешимы. И, будем честны до самого конца, не так уж они неожиданны. Просто, понимаете, неприятности случаются. Стоит принять этот факт, принять как данное, как неоспоримый аргумент. Как аксиому. Смириться и принять. А потом начать что-то с этим делать. Начать что-то делать для того, чтобы неприятность не превратилась в катастрофу. Чтобы поражение стало опытом. Неудача — тем, что побудит стремиться стать лучше. Нужно всегда что-то делать. Опережать несчастье, быть на несколько десятков шагов впереди, чтобы, когда оно пришло, вы могли улыбнуться ему в лицо со словами: «А я уже заждался, дорогуша». Потому что неприятности случаются. Абсолютно счастливой жизни не бывает, вы никогда не может плыть по спокойному течению, которое бы не обрушивало на вас вечные штормы или омывало, топило волнами. Ну, разве что вместо течения у вас — маленькая речушка, лужица, трясиной затягивающая вас на дно. Неприятности, на самом деле, прекрасны. Они побуждают нас двигаться вперед. Работать над собой. Каждая предыдущая неприятность предотвращает следующую. Закаляет нас. И, прежде всего, дает понимание, что именно нужно делать. Как именно нужно готовиться. Или хотя бы сам факт того, что готовиться нужно. Всеми силами и возможными способами. Чтобы, не побоюсь повториться, обычное несчастье не превратилось в катастрофу. Чтобы простая неудача своей неожиданностью не могла подкосить нас. Чтобы сама катастрофа, действительно являющаяся неизбежной, не превратилась для нас в самый настоящий ад. Не стоит и забывать, что у каждого явления есть причина. Трава не растет просто так. Солнце не светит просто так. Люди не умирают просто так. Чувства не появляются просто так. Ничего. Не. Происходит. Просто. Так. А потому нужно быть начеку. Нужно быть готовым ко всему. Хотя бы морально. И если что-то непоправимое уже произошло, то нужно быть готовым к последствиям. Нельзя, ни в коем случае нельзя думать, что все решится само собой. Или пройдет без последствий. Потому что с такими мыслями будущая катастрофа станет самым настоящим адом. К чему все эти громкие слова? К тому, что Гэвин очень жалеет, что не смог осознать этого раньше. К тому, что он никому бы не пожелал того, что с ним происходит теперь. К тому, что он был бы крайне счастлив услышать все те слова еще хоть какой-нибудь месяц назад. Потому что его собственный смертный приговор не за горами. Да что уж там — всего в нескольких метрах от участка. Только Гэвин этого пока что не знает. Пока андроид с ухмылкой встречает пришедшего на работу Ричарда. Подает ему зеленый чай. С мятой — в то утро этот факт еще казался важным. Они начинают беседовать — о всякой чепухе. Обычное утро самого обычного дня — так думал каждый из них. Пока. В момент, когда возле входа в участок поднялась шумиха, Гэвин еще ничего не подозревал. В момент, когда в допросную привели андроида, только что сознавшегося в убийстве в обители закона и порядка, Гэвин все еще ни о чем не подозревал. Не подозревал он (хотя беспокойство уже начинало моросить по его механической душонке) и тогда, когда все начало повторяться, как в тот раз, месяц назад — «плохой коп» Коннор, своими словами никак не влияющий на андроида, и «хороший коп» Хэнк, также добившийся нулевого результата. Не вините Гэвина в несообразительности. Ведь разве мог он, живя довольно долгое время спокойной и даже вполне устраивавшей его жизнью, внезапно заподозрить что-то неладное? Весь участок всполошился не на шутку. Будто кто-то ткнул палкой в осиное гнездо — все, кто был или не были чем-либо заняты, тут же подтянулись к допросной. Разочарованные и удивленные своим поражением, Хэнк и Коннор лишь тихо стояли в сторонке. История повторялась. И тогда внезапно кто-то из присутствующих выдвинул предложение: впустить в допросную Гэвина. Ведь именно он в прошлый раз смог понять, что делать с таким же равнодушным подозреваемым — так почему бы ему не попробовать и сейчас? Когда Гэвин входил в допросную, он был даже немного воодушевлен — он свято верил, что их дело о «зараженном» тириуме наконец сдвинется с мертвой точки. Он многого ожидал от этого допроса. Он, можно даже сказать, ждал его, готовился к нему. И, тем не менее, жизнь-чертовка смогла его удивить. Наверняка, знай Гэвин раньше о том, что произойдет через считанные секунды, он всеми правдами и неправдами открестился бы от этого допроса. Однако он был обычным андроидом, который, пусть и умел превосходно анализировать, все еще не был способен к провидению. Знаете, бывают моменты, когда в горле внезапно пересыхает. Сердце ухает куда-то в желудок, гулко отбивая там твою личную эпитафию. В горле першит, свербит, волнение будто разрывает его изнутри, стремясь задушенным хрипом вырваться наружу. Конечно, всего спектра человеческой физиологии Гэвин не прочувствовал. Однако суть леденящего душу волнения он уловил. Он чувствовал, будто его механический мозг ежесекундно проводит анализ, однако никак не может прийти к какому-либо выводу. Он попросту не формируется. И андроида это беспокоило. Он не понимал своего состояния. Раздражался и испытывал страх одновременно. Не самые лучшие эмоции, говоря откровенно. Одни из самых ужасных минусов и без того неказистой девиации. И у такого состояния Гэвина была причина — подозреваемый, стоило Гэвину сесть напротив него, мгновенно вскинул подбородок и устремил свой взгляд, до этого все время уставленный в стол, прямо в глаза Гэвину. И ухмыльнулся. И от этой ухмылки Гэвину мгновенно стало не по себе. Однако еще больше беспокойства доставил сам взгляд девианта: несмотря на то, что на его губах играло искривленное подобие улыбки, в глазах плескался страх. Еле сдерживаемый ужас. И сожаление. Однако до того как Гэвин понял, что ему нужно бежать — бежать без оглядки — подозреваемый внезапно заговорил: — Ты, наверно, уже соскучился по мне, а, Гэвин? Прости, что заставил ждать целый месяц. И тириумный насос Гэвина, кажется, вновь дал сбой, грозясь остановить свою работу навсегда. Ведь подозреваемый говорил голосом Моргана. — Не буду вдаваться в лирику, не люблю, когда вокруг много лишних глаз и ушей, — проговорил подозреваемый голосом из самых страшных ночных кошмаров Гэвина, намекая на впитывающих каждое слово и движение сотрудниках детроитской полиции, о которых андроид сейчас мог думать в последнюю очередь. — Я предпочитаю общаться наедине, — и Гэвин вздрогнул, сам уже не зная, который раз за последние двадцать секунд. — Так вот, к чему это я? Ты ведь еще помнишь, где мы встретились с тобой в последний раз? — задал «Морган» риторический вопрос и расплылся в омерзительной улыбке, которую Гэвин надеялся больше не увидеть в своей жизни. — Неподалеку от того места находится заброшенное здание — оно там одно такое в радиусе километра, так что ты не прогадаешь. Жду тебя там завтра в семь и прошу не опаздывать. Мы ведь и так уже друг друга заждались, — очередной оскал, и очередная маленькая смерть для Гэвина. — Что ж, до встречи, — сказал «Морган», после чего диод, фальшиво державшийся на голубом на протяжении всего допроса, резко соскочил на красный. Все пребывали в шоке. Хотя слово «недоумение» подошло бы гораздо лучше. Никто в целом департаменте не понимал, что только что произошло. Никто, кроме двоих, судорожно соображавших, что им теперь делать дальше. Однако перфоманс еще не закончился. И понимал это только один Гэвин. Понимал, но ничего не мог с этим сделать. Потому что он видел то, что не видели остальные — диод его визави окрасился не просто из-за высокого уровня стресса. Этот лихорадочный красный — признак того, что через каких-то полминуты бедный девиант, которого Морган использовал в качестве пешки, марионетки, самоуничтожится. Времени на раздумья было мало, а потому Гэвин принял, может, не самое разумное, довольно радикальное, однако единственно верное, как ему показалось, решение — он рванул к андроиду, чтобы вырвать из его черепушки блок памяти. Блок памяти, с помощью которого потом можно было бы восстановить личность этого несчастного девианта и, как понадеялся Гэвин, узнать хоть немного дополнительной информации о Моргане. Однако в момент, когда он почти достиг нужного участка, чужие руки обхватили его запястья — андроид, будучи на грани самоуничтожения, все еще пытался сопротивляться. Гэвин хотел было начать его убеждать, или же попробовать силой добраться до блока памяти — однако подозреваемый вновь заговорил, уже своим настоящим голосом: — Пожалуйста, не надо… — звучало жалко, нет, скорее жалостливо. — Прошу, не делай этого, — девиант лишь сильнее сжал руки опешившего Гэвина, подобным жестом умоляя того становиться. — Пожалуйста, дай мне умереть. Он найдет меня. Если вы спасете меня, то он придет за мной, точно придет… Ты ведь понимаешь, да? Понимаешь… Поэтому дай мне умереть, прошу тебя… Мне страшно, очень страшно, поэтому, пожалуйста… — проговорил он скороговоркой, после чего резко замолк. Хватка вокруг запястий Гэвина ослабилась, а потому он машинально потянулся к так и не достигнутому блоку памяти. Однако устройство было уже бесполезно. А дальше был информационный вакуум. Даже будучи машиной, которая попросту может записать любой момент, чтобы потом провернуть его в памяти хоть тысячу раз, Гэвин сейчас был скорее похож на человека, пребывающего в состоянии аффекта. Сознание Гэвина будто отключило все функции. Поэтому впоследствии он буквально не помнил, как его оттащили от безжизненного тела девианта. Не помнил, как забился в самый угол допросной. Как бессильно, как самый настоящий человек, опустился на кафель. Не помнил, как сильные руки напарника рывком подняли его с пола. Не помнил, как Ричард привел его в свой кабинет. Как пытался привести в чувство, хлопая по щекам, крича, умоляя — и пребывая не в меньшем волнении, чем сам андроид. А Гэвин, действительно не замечая действий напарника, лишь рассеянно смотрел в стену. И думал. Как самый настоящий человек, думал о том, что было бы, «если». Если бы он не вошел в допросную. Если бы он не встретился месяц назад с Морганом. Если бы не согласился пойти с Ричардом в тот злосчастный бар. Если бы не оказался в Детройте. Если бы сдох еще тогда — почти три месяца назад — по-настоящему умерев и оставив свое бренное тело лежать рядом с трупом Лео Манфреда. Однако, даже продумывая десятки своих возможных жизней в этих «если», Гэвин понимал, что сам виноват в случившемся. Потому что катастрофа, к которой он десятки тысяч раз мог подготовиться, все-таки случилась. И превратилась из неприятности в его личный ад. И в момент, когда к нему наконец пришло это осознание, когда он смог осмыслить произошедшее, Гэвину захотелось кричать от беспомощности. Ведь теперь он совершенно точно не знал, что ему стоит делать дальше.