Их история

      В разных странах говорят по-разному, желая выразить удачу родиться в богатой семье: в рубашке, в шубе, под счастливой звездой и с серебряной ложкой во рту. Иллюзо казалось, что сам он родился в короне. Его отец был заместителем министра, а мать происходила из древнего рода аристократов, впрочем, теперь это значило гораздо меньше, чем лет сто тому назад. Иногда он звонит им, спрашивает, как Спекио и малышка Рэфи. Ответы всегда односложные, хотя он знает, что они скучают не меньше. Спекио, его сестра-близнец, иногда звонит сама, но разговоры с ней получаются слишком долгими, они вытягивают из него душу. Всем им жаль, что так получилось, что так сложилась его жизнь, но он счастлив, так что и они тоже.       Дети его не любили, да и сам он к посторонним не тянулся, они со Спекио росли в своём замкнутом мирке из иллюзий и надежд, не принимая туда вначале даже любимицу семьи Рефлессионе, которая была младше на семь лет. Отличники, примерные ребята, всегда первые во всём, причём почти добровольно. Иллюзо помнит единственный раз, когда его отругали за оценки — уже в лет в двенадцать, может, тринадцать, когда он на спор не написал в контрольной абсолютно ничего, сдав пустой лист. Мама с папой отослали сестёр, и сели напротив него в мягкие кресла, смотрели так с минуту. Он ёрзал, ощущая себя максимально не в своей тарелке, боясь, что ему теперь не жить — не оправдал ожиданий.       Разговор и правда был серьёзным, но без повышенных тонов или чего-то подобного. В ушах до сих пор иногда звучат слова, что он сам хозяин своей жизни и они не будут заставлять его учиться, но он должен понимать, что от этого зависит будущее. И если какой-то предмет у него не получается, но он и не собирается брать его в профиль, то пускай, они не будут требовать идеала. И всё-таки лучше будет пока что зарабатывать авторитете среди учителей, это может быть полезно. Они говорили с ним как со взрослым, принимая во внимание его желания, его подростковый максимализм. Сейчас, слушая чужие рассказы, Иллюзо удивляется тому, как умудрился потерять что-то настолько драгоценное как нормальная семья. Идеальная без всякого притворства.       Мама говорила ему, что они с отцом друг друга не любили — симпатия, уважение, доверие и привычка, но не любовь, нет. Их брак был браком по расчёту, который вырос в нечто уникальное и по-своему прекрасное, но что Иллюзо так никогда и не смог понять. Они изменяли друг другу, знали об этом, но их отношения были свободными. Он помнил, как однажды вечером мама нарядилась как-то по-особенному даже для всегда аккуратной и стильной себя. — Ты куда, — папа поцеловал её в щёку и помог надеть жакет. — Ресторан в соседнем квартале, помнишь? — она легко покраснела, что тоже бывало достаточно редко. — И можешь достать вазу, которую твои родители подарили на прошлое Рождество?       Отец кивает, спрашивает с улыбкой, готовить ли на неё завтрак. Вообще у них был повар, но он всегда приходил к обеду — утром папа предпочитал готовить сам. Он был хорошим человеком, хорошим работником, надеялся, что сын пойдёт по его стопам, быть может, добьётся не меньшего успеха, хотя помогать не собирался, как и давить политической карьерой. Впрочем, Иллюзо никогда не тешил себя надеждой честной победы — деньги есть деньги, богатым всегда проще, за что ни возьмись. И всё-таки его родители были людьми умными, даже мудрыми. Он ходил в платную гимназию, да, но там было много ребят со стипендией, которую они получали как раз с денег плативших за обучения.       Он был золотым мальчиком, принцем даже среди равных, а Спекио была его принцессой, его отражением в зеркале. Как же забавно, что она стала адвокатом по криминальным делам — даже тут они противоположны. Он помнит, как специально отрастил волосы, чтобы их схожесть оставалась. Всю жизнь они были вдвоём — не одиночки, но словно чуть в стороне от прочих. Иллюзо помнит, как его первая девушка ревновала к сестре, теперь это вызывает только улыбку. У него самого всегда был отвратительный вкус на людей.       И всё же… Он как будто чувствовал всегда, что сама атмосфера высшего общества ему чужда. Поэтому он не так близок с Прошутто, хотя они в чём-то похожи — тот кажется осколком прошлого, которое так хочется забыть. У него всегда были люди, которые любят и примут, всегда была поддержка, а потом он садился на край кровати, смотрел программы про других людей, которые выживали, преодолевали трудности, и понимал, что такой жизни он бы хотел. Блюдечко с синей каймой, на котором ему был подан весь мир, разбивалось в дребезги раз за разом. Иллюзо не хватало риска, острых ощущений, но даже прыжки с парашютом не помогали — знает, пробовал. Однажды он убил собаку. Точнее, не совсем он и не совсем убил, но смысл остаётся тем же: они ехали очень поздно ночью, когда машина опасно подпрыгнула. Визг был пронзительным и душераздирающим. Они выскочили из машины — папа закрыл Рэфи собой, чтобы хоть она, вышедшая последней, не увидела этого ужаса.       Собака, взрослая, даже старая, если судить по седой морде, была ещё жива, но её намотало на переднее колесо так, что даже вытащить не представлялось возможным. Мама прикрыла рот рукой, Рэфи просила показать, что там, её высокий пронзительный голос бил по перепонкам и эхом отдавался в мозгу. Иллюзо был заворожён страданием, острый запах железа щекотал ноздри и всё вокруг казалось таким… настоящим. Мир обрёл пугающую чёткость, непривычную, но желанную. Подросток махнул рукой, пытаясь прогнать наваждение, напомнить себе, что он нормальный, а всё это — просто защитная реакция на стресс. Собака продолжала скулить, а отец приобнял за плечи, подходя ближе. На его лице тоже застряла гримаса вины и страдания. — Добей её, не мучай, — донёсся голос мамы. По образованию она была ветеринаром, хотя давно уже занимала в своей клинике пост больше надзирателя, чем врача, знала, о чём говорит. — Лучше ты, — отошёл так же нерешительно, как и приблизился секунду назад. У мамы тряслись руки, да и у папы тоже, а вот его… нет.       Никто так и не сделал этого, продолжая слушать скулёж ещё с минуту. Он хотел добить ни в чём не повинное животное, которое всего лишь не знало пдд, но если он вызовется, то кто-то может заподозрить его в жестокости.       Жестокость… Она жила в нём, расползалась от сердца по венам, не находя выхода. Это было так странно — почему именно он, у которого впереди должна была быть такая прекрасная жизнь? Это занимало его мысли всё время: когда он сидел с друзьями, когда рядом была лишь Спекио, когда Рэфи просила послушать её игру на виолончели — сейчас у неё уже место в оркестре и парень-флейтист, дело даже идёт к помолвке. Кровь. Всхлипы. Мольбы о пощаде. И он, который прерывает страдания. Страдания, которые вся жизнь. Он не хотел убивать, но хотел очищать мир от тех, для кого действительно лучше умереть — такова была философия. Иллюзо смеётся над тем, как мучался тогда, как закрылся от всех, как старался быть хорошим, честно старался — не для имиджа, просто потому что так правильно, потому что нормальные люди не фантазируют об убийствах.       Он честно не знал, кому из верхушки Пассионе отец насолил настолько, что его заказали самому Неро… хотя нет, на тот момент к его имени не добавляли уважительное «сам» — простой наёмник, может, чуть лучше, чем подавляющее большинство. Сам Иллюзо, как он узнал много лет спустя, покопавшись в архивах, тоже был заказан, как и Спекио с мамой. Рэфи было сказано только отрезать пальцы — его собственные сжались в кулаки от осознания, что заказчик был близкого к ним круга, ведь немногие знали, как сестра одержима музыкой и карьерой виолончелистки.       Он не видел убийцу, но чувствовал его. Не спал до часа ночи, зачитавшись очередным романом маэстро Кинга, а когда шёл возвращать книгу отцу, столкнулся с чужим взглядом из темноты. Он не видел никого, но чувствовал, что больше не один в тёмном коридоре. Ножик, совсем маленький, но заточенный до остроты, сам собой переместился с пояса в руку. Отец тоже вышел — он уже собирался спать, закончив дела и устало потирая глаза тыльной стороной ладони. Внезапно он схватился за горло, сползая вниз по стене.       Иллюзо, на тот момент самоуверенный шестнадцатилетний пацан, выросший, тем не менее, в ещё более самоуверенного мужчину, бросился вперёд, но не у отцу — в тень, где скрывался невидимый враг. Впрочем, шансов у него тогда не было и в помине, несмотря на отличную форму и лиловый пояс по карате — он оказался прижат к стене, вывернутую руку обожгло болью. Шестерёнки в мозгу лихорадочно крутились, соображая, что делать дальше, пока отец ещё жив, пока его можно спасти. Упирается в стену, бьёт по воздуху с обеих ног, впрочем, опять безрезультатно. Пытается достать до обидчика ножом, всё ещё зажатым в выкрученной руке. Наслаждение от боя, настоящего, а не тренировки на матах, захватывает разум, боль отходит на задний план. — Достаточно, — голос низкий и звучный, ему хочется подчинятся, но у Иллюзо адреналиновая ломка, он хочет победить — или умереть — здесь и сейчас. — Достаточно! — громче и злее, под кожей лопаются сосуды, выпуская иглы.       Перестаёт сопротивляться, тяжело дыша. Если бы его так уж сильно хотели убить, то сделали бы это бесшумно и уж точно без слов. Они смотрят друг на друга, по спине и рукам ползут мурашки от взгляда хищника, но страх вызывает восторг сейчас. — О чём ты подумал, когда бросился на меня.       Возможно, от ответа сейчас зависит жизнь, но мысли о том, чтобы врать нет, она просто не пришла ему в голову. — Убить тебя.       Рука, лежащая на горле, ослабляет хватку, видно, что враг мучительно соображает, решая что-то для себя. Что-то сложное, непонятное и явно из ряда вон. — Пошли со мной. — Что? — чужой голос глухой и будто бы немного неуверенный, удивлённый решением хозяина. — Мне нужны такие люди в команду. Либо идёшь сейчас, либо уже никогда, предложение единичное.       Команду? Команду тех, кто убивает людей за деньги? Сердце бьётся чуть быстрее, потому что это звучит слишком хорошо для его измученного воздержанием мозга. — У меня нет нужных навыков.       Как выживать, если ты ничего такого не умеешь? Нет, физическая форма у него отличная, да и немного знает карате, но ведь это, в сущности, такая мелочь… — Если это всё, о чём ты беспокоишься, то…       Неро не договаривает фразу, только протягивает руку чуть вперёд. Ту же, которой несколько секунд назад держал его за горло. Мог ли Иллюзо знать, чем для него потом станет этот человек, это предложение, те, с кем оно его сведёт? Взгляд в сторону отца — у него рана на шее, из которой торчат иглы, но он дышит, а это главное. Кожа наёмника холодная, а пальцы мозолистые.       Потом он много раз спрашивал Ризотто, почему он поступил так в тот день и вообще, как часто он выбирал людей по такому принципу. Тот отвечал, что ни разу больше за всю его долгую для наёмника жизнь никто не смог заметить его, таящегося в тени. Иллюзо так и остался лучшим сенсором в команде, эта способность действительно часто спасала ему жизнь.       Он не хочет представлять, что чувствовала его семья, когда он просто ушёл посреди ночи, бросив раненого отца и учёбу. Впрочем, последнее удалось замять, свой диплом с отличием он получил по почте. Они звонят иногда. Скучают. И он скучает в ответ, но вернуться не может и не хочет. Спекио прислала ему на подставной адрес их фотографии — они стоят в рамке из чистого серебра у кровати и иногда, отправляясь на особенно опасную миссию, он мысленно просит у них прощения…