Их история

      Мелоне помнит, как часто писал письма маме, надеясь, что они дойдут, что она заберёт его отсюда, когда встанет на ноги. Он очень рано научился писать, няня говорила, что раньше всех, кого она когда-либо видела, а видела она многих — немолодая уже дородная женщина с морщинами в уголках глаз, которая одним лишь строгим взглядом заставляла хулиганов угомониться. Буквы… Они были написаны на кнопках компьютера, который видел только он. Мелоне быстро понял, что это не галлюцинация, но факта, что только он может видеть странный ноутбук с ногами, руками и невнятным лицом, это не меняло.       Он хотел найти маму, спросить, почему она поступила так, но как же это сделать? Многие его одногруппники были хоть завёрнуты во что-то, у них были записки с извинениями, иногда даже с объяснениями, потому что женщины не были жестоки, их почти всегда вынуждали обстоятельства. У одного мальчика было обещание, что его заберут, когда встанут на ноги, у другой девочки — слёзная мольба о прощении, о том, что она сама ещё ребёнок, просьба понять. Его нашли даже без покрывала, лежащим на холодном асфальте, замёрзшим. Особенно пострадал мозг — на дворе была поздняя осень, а он, видимо, ударился. Правый глаз так никогда и не смог видеть нормально, слишком чувствительный к свету, но зато он гораздо лучше других видел в темноте.       Его так и не забрали. Несмотря на разговоры о том, что такие как он, несчастные голубоглазые блондины, умные не по годам, разлетаются отсюда как горячие пирожки, сам Мелоне оставался в приюте долгие годы, глядя на то, как друзья уходят в даль счастливой вереницей, держа за руки новых родителей. А некоторые, он был в этом уверен по какой-то неведомой причине — своих же собственных, вернувшихся, как и обещали.       Девушки… те, кого было так мало в жизни мальчишки — их собственные девочки жили в соседнем корпусе, так уж получилось, и хотя никто не запрещал им общаться, а сам Мелоне был достаточно популярен, свою нездоровую тягу к представительницам противоположного пола он понял очень рано. Впрочем, особых мучений это не приносило, он всего лишь созрел чуть раньше, хотя поведение вошло в привычку, как и фраза — он говорил так в детстве, когда ещё не знал, как будет правильно, а потом решил оставить этот элемент неграмотности, сделав из него свою странную изюминку.       Длинные волосы были всегда, сколько Мелоне вообще себя помнил, но они не делали его самого похожим на девушку, скорее, как шептались по углам мечтательные одногруппницы, на принца из сказки, да и ореол таинственности из-за полного отсутствия связи с семьёй работал на этот образ. Сам же мальчишка предпочитал книги и общество пары близких друзей шумным играм — так ему было комфортнее, да и другие не задирали особо, не находя, за что в его поведении можно зацепиться. Кто бы знал, что по ночам всеобщий любимчик всё больше проникает в суть своей ужасающей способности, которой, как он тогда думал, нет места в мире. Впрочем, понимал он тогда немногое из всего того вороха информации, которую предоставлял ему станд. Знал, что бить ноутбук не стоит, потому что сам почувствуешь боль, знал, что если его использовать с кровью мужчины, то с женщиной случится что-то плохое, но зато сам он обретёт… слугу? Раба? Будет ли он похож на человека? Что будет с самой женщиной? Эти вопросы крутились на языке, но никто во всём мире не мог бы дать на них внятного ответа, кроме, разве что, его самого.       Его всё-таки забрали. Поздно, нет, очень поздно, когда надежда уже тает, а перед глаза встают нерадужный, темнеющий с каждым днём горизонт перспектив. Пара за сорок, чьи дети выросли и разъехались, а сами они уже не хотели возиться с малышом, потому и брали кого постарше. Они были обеспечены, для них это было сродни тому, чтобы взять котёнка, уже приученного к лотку. Мелоне так и не назвал их мамой и папой, но это и не было необходимо — он отвечал на их заботу, пускай лишнюю, предназначенную изначально не для него, искренней привязанностью и отличной учёбой. В школе знали, что он приёмыш, но никто и ни разу не посмел его этим попрекнуть. То время было слишком хорошим для него, даже сейчас, в кругу тех, кого может назвать своей единственной настоящей семьёй, Мелоне понимает, что те годы были лучшими и ничто не сможет с ними сравниться.       Его приёмный отец, следуя счастливому знаку судьбы, был учёным-генетиком — пускай и не слишком известным, но признанным в научном сообществе, с публикациями в крупных журналах. Сама генетика тогда только зарождалась в привычном её понимании, но Мелоне увлёкся, он мог часами слушать отца и сидеть у сложного светового микроскопа дома, а в те редкие, но становящиеся всё более обыденными случаи, когда отец брал его в лабораторию, иногда даже смотрел, как работает электронный — неуклюжая, но такая интересная конструкция, или центрифуга, после которой клетки превращались в беспорядочный набор органелл. Ему было двенадцать, он оказался гением в области генетики и смог, наконец, понять собственный станд. Конечно же, Мелоне тогда не знал их названия, но разве это что-то меняло глобально?       В школе он имел репутацию неплохого, но чуть замкнутого парня, хотя компания у него имелась, как и девушка. Девушки. Их было много, но ни одна не задерживалась надолго. Это получалось как-то само собой, непреднамеренно — одна нашла любовь всей своей жизни, с которым на момент их последней встречи состояла в браке, другая переехала, а они сошлись на том, что лучше прервать отношения, чем мучиться, третья просто в какой-то момент попросила остаться друзьями, а у Мелоне не было причин ей отказывать. Он подумал даже, что судьба таким образом прозрачно намекает ему, что стоит обратить свой взор в другую сторону, но и тут ситуация оказалась аналогичной, хотя с парнями ему, честно говоря, тоже понравилось.       В университете было проще — люди разделяли его вкусы, его интересы, даже его стремления. Поступить в Оксфорд было действительно непросто, возможно, отец замолвил за него словечко или даже пару хороших итальянских словечек пятнадцатилетней выдержки, но какое это теперь имело значение? Он здесь, он счастлив, а самая красивая девушка курса откровенно строит ему глазки.       Альда… даже сейчас, когда он смог полюбить по-настоящему, влюблённость в неё кажется до невозможности правильной. Тоже итальянка, но с другого конца станы, где диалект отличается настолько, что им проще было общаться по-английски. Её волосы, длинные и чёрные, подходящие к смуглой бронзовой коже, её зелёные глаза, отражающие свет, подобно кошачьим. Это не было любовью, но они подходили друг другу, как соседние кусочки огромного паззла, они были почти одинаковыми по характеру, по видению мира, по интересам. Идеально соответствие. У них были бы дети, вероятно, не слишком любимые, просто способ передать свои хорошие гены дальше. Гьяччо ворчит, когда слышит её имя, но не жалуется, хотя и понять сможет вряд ли, а потом уходит куда-нибудь на воздух. Однажды Мелоне нашёл его заснувшим на балконе особо суровой зимой, покрытым снегом и без намёка на одеяло — даже для человека с ледяным стандом это было слишком, так что парень слёг с воспалением лёгких на неделю. Выпытать, что же послужило причиной столь внезапной смены места дислокации, было крайне непросто, но в какой-то момент тот всё-таки раскололся — Мелоне ворочался ночью и тихо шептал её имя раз за разом. Ситуация грустная и абсурдная до безумия…       Письмо приходит внезапно, переворачивая жизнь с ног на голову. Требование явиться в Италию, так ещё и вступить в какую-то группировку? Что за глупость? Зачем им может быть нужен человек с неоконченным биологическим и вообще без каких-либо навыков? Парень выкидывает бумажку, будучи полностью уверен, что это чья-то глупая шутка. Увы, жизнь непредсказуема и жестока — следующее письмо сопровождается фотографиями: родители, нелюбимые, но так много ему давшие, близкие друзья, с которыми было столько незабываемых моментов, Альда… в душе. Как близко нужно было подобраться, чтобы сделать такое фото? Кровь холодеет в жилах, в комнате внезапно становится слишком жарко, а потом, будто бы вовсе без перехода — слишком холодно. Угроза убийства в письме, причём не его убийства, нет, сам он должен будет умереть в самом конце. Они… возможно ли, что знают про Babyface? Это значит, что он не один такой, но Мелоне давно подозревал нечто подобное.       Стать убийцей. Было пугающе легко подготовить себя к этому психологически, будто это всегда жило в нём, а сознание об этом даже не подозревало. Он рассказывает друзьям небылицы о родной матери, которая ему написала спустя столько лет, родителям и Альде — правду, хотя и не целиком. Он говорит, что им нужен генетик, не убийца со странной неосязаемой силой, они верят, в глазах грусть под приправой из страха и множества незаданных вопросов, Альда… обнимает, говорит, что её жизнь не стоит таких мучений, говорит ехать, быть может, это к лучшему. Сама покупает билет на самолёт, но не летит с ним — образование важнее. Когда он восстановится, она будет уже на последнем курсе. Мелоне видел её в толпе, а она его просто не узнала — он её не винит, сам не узнал бы себя нынешнего.       Та жизнь теперь кажется туманом из сладкой розовой ваты. Где же настоящий Мелоне — гениальный студент или хладнокровный убийца, чьи руки в крови почти по плечи? Он и сам не знает, да и какая теперь разница — он чувствует себя на своём месте рядом с этими людьми, с теми, кто всегда прикроет, с теми, за кого он без раздумий отдаст свою жизнь.