Чемпион
13 июня 2020 г. в 17:46
Его жизнь всегда состояла из преодоления, но нельзя сказать, что Гьяччо это не нравилось. Впервые его отвели на каток года, может, в три, если не раньше, удивляясь, что он сразу встал на коньки сам и смог проехать несколько полноценных метров. Кажется, тогда их ещё можно было назвать семьёй… Брак молодых и амбициозных людей по залёту, который только он и скреплял — вначале своим существованием, потом своими успехами, но который распался через две недели после его травмы.
Всё свободное время мальчик проводил на катке, который был в двух шагах от их дома, совершенствуясь и тренируясь. Вначале мама хотела отдать его на фигурное катание, но идея провалилась: хотя трюки и были простыми, ему не хватало грации и банального интереса, а костюмы, в которые в будущем могли заставить влезать, вызывали отторжение вплоть до рвотного рефлекса. Хоккей был поинтереснее, но родители понимали, что у них, тщедушных, болезненных и худощавых, не мог родиться кто-то, для кого этот спорт не стал бы самоубийственным. Так он пришёл к конькобежному. Тренировки по пять раз в неделю, соревнования, которые отнимали всё свободное от школы время, но Гьяччо это искренне нравилось. Нравился запах льда, его сияющая поверхность, ещё не успевшая покрыться ранами от множества лезвий, нравилось, как болят мышцы после пяти часов непрерывного движения, то головокружение, когда становишься, наконец, ногами на пол.
Конечно же, были и проблемы. Его не гнобили в школе — кто бы рискнул? Постоянная физическая нагрузка делала его если не самым сильным, то самым быстрым и ловким в классе — но социум словно отвергал мальчишку, делая его чуть ли не изгоем в компании сверстников. Он был одинок, не зная причины, тогда ещё пытался тянуться к людям, но люди, даже собственная команда, считали его странным и стремились отдалиться, убежать от холода, который он распространял вокруг себя. Это выливалось в агрессию, которая выжигала сердце, опустошала его, но кому до этого было дело? И ладно, это было не так заметно, пока энергия могла найти выход. Все старые игрушки были разломаны вплоть до состояния пластмассового песка, мягким он выпускал наполнитель, а потом долго зашивал их по ночам, мучаясь от отвращения к себе. Когда он заикнулся о том, что неплохо было бы сходить к психологу, мама сначала впилась в него долгим немигающим взглядом, а потом сказала, что если он псих, то проще сразу лечь в больницу, запереть его там до конца жизни.
Школа, снова школа. Он учился неплохо, но этого было мало, для родителей он всегда и во всем должен был быть лучше других. Мама рассказывала о том, что дети её подруг такие молодцы, а он хотел швырнуть ей в лицо тяжёлой связкой золотых медалей и просто выпрыгнуть в окно. Он уговорил отца повесить в его комнате грушу, срывая злость на ней всё чаще, пряча под перчатками разбитые до мяса костяшки. А потом шёл на каток — только там он чувствовал себя человеком, а не рыбой, выброшенной на берег зловредными волнами. Взгляд с невысокого пьедестала, противники, почти все на голову выше даже тогда, десять лет тому назад. Когда они смотрела на него, усмехаясь, предчувствуя лёгкую победу, а потом изумлённо вглядывались в его спину, мелькающую далеко впереди. Его называли надеждой страны в своём виде спорта, а потом он возвращался домой, с каждым шагом осознавая, что не хочет туда идти, в мир безразличия, в мир, для которого он никогда не будет достаточно хорош. Гьяччо смотрел на других детей, не понимая, чем же они заслужили любовь родителей. Он так и не смог найти ответа.
Отец пил, хотя вполне умеренно, да и руки не распускал. Он сам проживал будто бы чью-то чужую жизнь, а алкоголь позволял заглушить голоса желаний, приглушённые годами отречения. Мама… хотела лучшей жизни, мечтала, наверное, о красивой любви, но получила по итогу нелюбимых мужа и сына, своими словами, в которых не было ни капли участия, разрушая последнему жизнь. Он был виноват во всём, а она сама брала на себя роль обвинителя, смотрела свысока, но статус матери потенциального чемпиона держал её в узде. Ей не было важно, что сын бывает дома только ночами, что он разбивает руки в кровь, а синяки по всему телу явно наносит сам, удерживая себя от отвратительных, жестоких поступков, притупляя агрессию болью.
С теми соревнованиями с самого начала всё пошло не по плану: вначале им не выделили транспорт, так что тренер вёз детей на собственной машине, потом дорога оказалась заблокирована полицией — ловили какого-то беглеца, а под конец он умудрился подскользнуться уже перед самым финишем, и хотя свой кубок Гьяччо всё-таки получил, впечатление от самого мероприятия было несколько испорчено. Хорошо ещё, что не сломал ничего — он никогда ничего не ломал, если уж честно, хотя каждый из его приятелей с секции не раз оказывался в гипсе. Один из тех, с кем он хотя бы общался, пошутил как-то раз, что у Гьяччо просто есть невидимая броня. Эх, знал бы он, насколько это было близко к истине… И знал бы, что сам долго не проживёт.
На обратном пути тренер не справился с управлением, машину унесло в кювет и перевернуло несколько раз. Две смерти — тренера и одного из детей, того самого паренька, его почти единственного друга, остальные трое детей остались живы, хотя и с переломами. Сам Гьяччо, сидевший на переднем сидении, часто слышал, что он, судя по реконструкции аварии, должен был погибнуть самым первым, а сам факт того, что он сидит сейчас перед ними — самое настоящее чудо. К сожалению, чудес не бывает…
Он не сразу понял, что что-то изменилось, но когда не смог отличить кошку от мусорного мешка… Мама долго не хотела признавать проблему и вести его к врачу, тянула до последнего, пока игнорировать изменения не стало просто-напросто глупо. Врач отправил на полное обследование, а потом пришёл с диагнозом. Гьяччо не хочет помнить название, разрушившее его жизнь, но оно шумит в ушах. Он ударился головой, затылком, где находится доля, отвечающая за зрение, так что теперь… Возможно, он и не ослепнет полностью, но о спорте теперь придётся забыть, он просто не пройдёт комиссию. Операция может помочь с какой-то процентной вероятностью, но числа на счёте внушают ужас — у них нет и никогда не было столько денег. Рецепт на очки сминается дрожащими пальцами и летит в угол, Гьяччо помнит, что кричал тогда, не разбирая слов и выражений, пока не вкололи успокоительное, а когда очнулся, очки лежали рядом — без чехла, громоздкие и несуразные, в толстой пластмассовой оправе. Кажется, что их вообще не выбирали, просто схватили с полки первые попавшиеся. Сейчас у него такие же, потому что забытье равняется прощению, которое он не готов подарить.
Мама ушла, не дожидаясь его выписки, подала на развод, а потом уехала куда-то, не сообщив даже города. Он получил приглашение на свадьбу с просьбой поговорить спустя много лет, но ответа она не получит. Если что-то он от неё и унаследовал, то это злопамятность.
Отец начал пить больше, нет, гораздо больше, но, что гораздо хуже, пристрастился к азартным играм. Ему было плевать на сына, чья спортивная карьера завершилась в шестнадцать, плевать на жену, с которой они даже спали раздельно, плевать даже на работу, откуда его, впрочем, выгнали достаточно скоро. Гьяччо пошёл работать тренером для малышни — было сложно не орать на них, особенно сейчас, когда он был озлоблен на весь мир. Парень запирался в кладовке, бил стены и собственное тело, ставшее бесполезным. Даже теперь, когда то время в прошлом, его иногда перемыкает. Мелоне взял за привычку перехватывать его руки, разжимать длинными пальцами сведённые судорогой кулаки, приобнимать за плечи, потом снимать с него очки, укладывая в дорогой кожаный чехол, который сам же и подарил. Потом Гьяччо долго лежит, уставившись в потолок и слушая какай-то успокаивающий бред над ухом. Иногда для того, чтобы тебя любили, достаточно просто быть.
Однажды он проснулся, обнаружив под ногами ледяной пол, но не удивившись по какой-то причине. Лёд был его стихией, послушной и привычной, так что же удивительного в его покорности? Гьяччо всё чаще стал замечать это за собой — как он потом узнал, случаи пробуждения станда в подростковом возрасте не были такой уж редкостью.
Отец улетел, как он сказал, в командировку в Америку, но каждому было понятно, что это ложь, а через два дня за ним пришли. Они не сказали, кто их послал, они не сказали вообще ничего, просто погрузили его, упирающегося, в фургон. Парень кричал, срывая голос, вырывался, но никто не пришёл на помощь, прохожие смотрели, а потом продолжали свой путь. О том, что отец отдал его мафии в уплату долга, Гьяччо узнал спустя несколько лет, когда уже свыкся с окружающей действительностью, когда Мелоне уже пришёл в команду и они на тот момент больше года работали вместе.
Он заморозил их, тех, кто посмел на него напасть, превратил их в статуи в единое мгновение, а потом застыл и сам, испуганный собственной силой. Он побежал, бежал долго, пока не обнаружил, что дорожка изо льда следует за ним. Это уже не пугало, только удивляло немного.
Его нашёл Ризотто, которому приказали избавиться от опасного приобретения, но тот предложил работу, пускай и грязную. Мысли об убийстве людей были для Гьяччо обыденность, никогда не выходившей за рамки, но теперь, когда на его руках уже есть кровь напавших на него и ничто уже не держит в этом мире, он пожимает чужую руку, ещё не зная, что потом будет готов отдать жизнь за этого человека, что наёмный убийца, славящийся своей жестокостью, станет для него фигурой отца, а люди, которые будут рядом, — семьёй.