(Не)хорошие

      Падавший с неба снег был похож на белоснежные перья, словно в далеких небесах кто-то разрезал огромную перину, и все ее содержимое вывалилось на головы людей. Было холодно. Земля, покрытая коркой льда, казалось, болезненно стонала под ногами: если Эйвери мог закутаться в пальто, натянуть шапку и спрятать нос в шарфе, то ее ничего не спасало. Земля умирала к зиме и воскресала весной, живое собирало свои останки и пробуждалось, просыпались звери, новые ростки питались гниющими телами.       Эйвери не мог возродиться уже давно. Казалось, из него выдернули сердце, перемололи его в труху и залили клеем, после чего впихнули невнятную болезненную массу обратно в грудь. Он напоминал железного человека: выполнял то, что требовалось, слушал всех, кого мог (но часто не слышал), играл роль стража, защитника и храброго рыцаря, но внутри был пуст. Смазывал бы кто-то шестеренки маслом, чтобы не ржавели, да и все.       Больше ему ничего в этой жизни не требовалось. Во всяком случае, он привык так считать.       Еще в школе он выбрал свой путь, протянув на втором курсе руку тонкому и хрупкому, словно фарфор, мальчику. Над ним глумились старшекурсники из-за крови: видите ли, она была недостаточно чистой (словно их всех, вылепленных из богатства и магии, перед рождением процеживали через ситечко). Вместе они проучили тех двоих: хитроумная ловушка с веревками, ведрами с водой и мукой, и повисшие в воздухе лбы со съехавшими штанами перед группкой захихикавших девчонок, запомнились до конца жизни.       Кто же знал, что эта шалость (а он ведь думал, что никогда не опустится до такого!) приведет его к этому. Самому себе Эйвери напоминал подыхающую рыбу на песке. Доползти до воды уже не выйдет, только и остается, что позволить пронырливым чайкам лакомиться плотью.       Маленький мальчик по имени Том вырос. Маленький мальчик превратился в разумного и властного мужчину. Маленький мальчик был его другом, он вел за собой людей, словно опытный кукловод выстроившуюся за ним армию послушных марионеток. В детстве Эйвери читал сказку о Крысолове и не мог понять, как игра на флейте могла околдовать детей настолько сильно, что они бросили родителей и свои жизни и пошли вслед за ним в неизвестность. Сейчас же он сам оказался в ловушке.       Только проблема была в том, что Крысолов был его другом и никогда не заставлял ничего делать. Эйвери сам выбрал быть на его стороне. Эйвери сам позволил ему ядом нарисовать метку на предплечье. Эйвери сам с головой окунулся в темную магию.       Он всегда был увлеченным, желающим знать больше других и докапываться до истины. Теперь же желанная многогранная магия была ему подвластна, но он поплатился за это душой: она истощилась, посерела и превратилась в мелкую сошку, спрятавшуюся глубоко внутри. Засохшая кровь убитых им заклеила ей рот. Цена была уплачена.       Так почему же сжирала тоска? Почему, оставаясь наедине с собой, Эйвери так мерз? Почему кладбище, на которое он пришел навестить родителей, манило в сто крат сильнее пустого особняка?

***

      Она свалилась на голову, словно гром бахнул среди ясного неба. Антонин вновь рассорился с семьей, встал в позу, объявил, что живет как ему вздумается, и вернулся в Британию без гроша в кармане, но с какой-то темноволосой девчонкой. Без утайки сказал, что подобрал ее, как шавку на улице, уж очень она ему понравилась. Показательно положил руку ей на талию, и девчонка, вспыхнув, бросила на него убийственный взгляд.       Эйвери, приютивший их по доброте душевной долгу дружбы, сделал вид, что поверил в эту игру и не заметил схожих черт лица, одинаково темных волос, особенного прищура глаз и постоянных переглядок, словно слова этим двоим давно уже были не нужны и они понимали друг друга вот так, молча.       Дом был огромный и пустой. Джонатану было скучно. А эти двое, пусть неловко и с трудом, но все же могли его развлечь.       Девчонка вечно ходила в черных платьях, шуршала юбкой и, стараясь хоть как-то выразить благодарность за кров, ухаживала за Джонатаном. То чай принесет, пока он сидит в кабинете с делами, то плед притащит в библиотеку ночью (сама зевает, глаза слипаются). Утро не проходило без ее хороших пожеланий, вечер заканчивался ее мягким голосом с легким акцентом. Све-та. Имя из пяти букв, запомнить совсем несложно.       Антонин днями и ночами пропадал. Мотался по делам Тома, пытался устроиться в жизни и, несмотря на громогласные заявления, что он порог отчего дома больше не переступит, вел длительные переговоры с матушкой. Эйвери делал вид, что не замечает их переписки. Света делала вид, что спит с Долоховым по любви.       Получалось у нее просто отвратительно: по взору серо-зеленых глаз, по кривому изгибу губ, по желанию скорей сбросить его руки с плеч или талии, если они туда ложились, Джонатан все читал и понимал. Ей нужен был кто-то, чтобы продержаться во время трудного периода в жизни. Антонину нужен был кто-то, чтобы под давлением еще не схлынувших остатков юношеских эмоций утереть нос всем тем, кто желал выдать его замуж за богатую молоденькую дурочку.       Однажды Эйвери застал их целующимися на лестнице. Две тени слились воедино, кожа припала к коже, и только он, да серп серебряного месяца за окном были свидетелями зарождающемуся греху. Тяжелые прерывистые вздохи резали больнее ножей. Незамеченный ими, Джонатан скрылся в своей спальне.       Почему-то в ночи он не мог сомкнуть глаз. Как только веки закрывались, в голове сразу всплывала картина того, как Антонин целовал Свету. В этом не было ничего странного, с самого начала он показал, кем они друг другу являются, и Эйвери сознательно пустил их в дом, но… не то. Это было не то.       Они использовали друг друга, не любили, не ценили. Удовлетворяли глубинный животный инстинкт и предавали честь. Делали именно то, что можно было ожидать от любовников.       Так почему же его это так волновало? Почему их смазанные поцелуи казались омерзительнее убийства?       Когда на следующий день Света по привычке пожелала доброго утра и улыбнулась Джонатану, он лишь кивнул и молча вышел прочь из дома. Серый ледяной ноябрь морозил его изнутри. Казалось, тело вот-вот залязгает и рухнет от недостатка тепла и масла в крови. Но это только казалось. Уродливое нечто вместо сердца потрескивало глубоко внутри.       В ушах звенели чужие поцелуи.

***

      Декабрь пришел с жуткой метелью. Антонин уехал в Российское княжество, на прощание обняв Джонатана и пообещав вернуться с правами на собственную жизнь и положенными ему средствами, Том отправился в Германию, чтобы постараться поприсутствовать на неофициальном вскрытии некоторых экспериментов Гриндевальда, а Света… Света осталась в доме. Она была похожа на чернильное пятно, растекшееся кляксой посреди рисунка: не вписывалась, не подходила, раздражала.       Почему-то после того, как Джонатан увидел, на что она готова пойти, чтобы жить в теплом месте, она упала в его глазах. Он больше не замечал ее благодарной заботы, не смотрел в ее снежно-белое лицо. От одного нечаянно брошенного взгляда на ее серые глаза с зеленым отливом, напоминавшим поцелуй далекого и давно забытого теплого лета, что-то внутри начинало трещать. Железный человек пошел насмарку.       С каждым днем, проведенным в одиночестве, Света бледнела, серела, словно покрывалась пылью и постепенно растворялась в пространстве. Она больше не появлялась в библиотеке с пледом и не заваривала чай. Как отчитывались домовики, большую часть дня она проводила на работе (устроилась преподавать в семье Блэков двум маленьким сорванцам — неугомонным Сириусу и Регулусу), а по вечерам сидела в гостиной и молча смотрела на огонь, о чем-то напряженно размышляя.       Эйвери не знал, о чем. Ему не было интересно.       Он и не узнал бы, на самом деле, если однажды к нему в кабинет не ворвалась перепуганная молоденькая домовичка. Пурга выла и стенала за окном.       — Гостья ушла несколько часов назад на прогулку и так и не вернулась, — запинаясь и страшась гнева хозяина из-за того, что ворвалась к нему, когда он велел не беспокоить, затараторила она. — Как бы с ней чего плохого не случилось.       — Почему с ней должно случиться что-то плохое? — не отрывая взгляда от бумаг, безэмоционально уточнил Эйвери. — Она, скорей всего, трансгрессировала к друзьям.       — Она забыла палочку в холле, когда одевалась.       На мгновение перо замерло над исчерканным черными червями — корявыми строчками — листом. С кончика упала клякса и расползлась по бумаге. Эйвери впервые поднял голову.       — Куда она пошла?       — Пройтись в сад, — всхлипнула домовичка.       — Ну так найдите ее! — нетерпеливо воскликнул он и подскочил. — Вы эльфы или кто?       Задрожавшая, словно осиновый лист, домовичка растворилась в воздухе. Не понимая, что его так взволновало, Эйвери быстро сбежал ко входу в дом. Перед ним появились несколько эльфов с телом Светы. Он видел посиневшую кожу, занесенное снегом платье, приоткрытые бесцветные губы. В руках маленьких уродливых эльфов (благо, она не успела покинуть территорию поместья и ее так быстро нашли) она казалась хрустальной статуей. Только дотронешься — сразу развалится на кусочки.       — Переоденьте ее в сухое, разожгите огонь в спальне, закутайте и дайте нужные зелья! — вскрикнул Джонатан, с трудом сглатывая тяжелый ком в горле. — Что же вы стоите? Быстрее!       Послышались хлопки. Домовики бросились выполнять его пожелания.       Не находя себе места от беспокойства о человеке, о малознакомом ему человеке, голос которого почему-то навсегда врезался под кожу, совпадавшие с его мысли растянулись кривыми ухмылками под дрожащими веками, и его отвращение показалось низменной обидной ни на что, Джонатан бросился наверх. Когда он ворвался в ее спальню, лучше него знавшие, что делать, домовики понемногу приводили ее в чувства. Мокрые и заледеневшие волосы разметались по подушке, на щеках от резкого перепада температур появился болезненно-алый румянец.       — Вызовите колдомедика, — тихо скомандовал Эйвери.       Он осторожно приблизился к кровати и сел рядом с ее ногами. Как так вышло, что эта маленькая женщина, ворвавшаяся в его жизнь вихрем, искупавшаяся в грехе и вылезшая из него с таким гордым выражением на лице, волновала его? Не боялся же он настолько, что она окочурится на его территории и придется как-то объяснять это Антонину! Так в чем была проблема?       Проблема ли?       Джонатан осторожно, словно боясь сделать больно, дотронулся до ее ледяной бледной ладони. Как будто окунул палец в снег. Вновь вгляделся в ее лицо.       Света была кем угодно, но точно не дурой. То, что она вышла в метель гулять одна в тонком пальтишко, что забыла палочку, не было простым совпадением. Вспомнилось то, как она поменялась в последнее время, как медленно увядала на глазах. Эта маленькая женщина пыталась покончить с собой таким дурацким способом?       Словно даже в момент, когда она приняла это решение, в ней все еще теплилась надежда. Далекая, несбыточная, слабая надежда на то, что о ней кто-нибудь вспомнит, что ей помогут.       Антонин давно забыл о своем мимолетном романе, с головой погрузившись в свои проблемы. Эйвери не говорил ей, но Долохов на днях вернулся в Британию. Вторым ее приятелем в этой стране был сам Джонатан. О ней он и не думал.       Света-Света-Света, таинственная беглянка, продавшая себя за жизнь и самолично отказавшаяся от нее. Женщина, которой нужны были люди, и люди, которым не нужна была она.

***

      Света очнулась через несколько дней. Колдомедик навещал ее несколько раз и с самого начала говорил, что ей ничего не угрожает, но Эйвери все равно велел домовикам (хотя они, сердобольные, занимались бы этим и без его приказа) выхаживать ее, словно ребенка. Ее кормили самым лучшим, постоянно спрашивали о здоровье, охали, ахали, отпаивали зельями и делали все то, что нужно было ей, бежавшей от одиночества. Они не оставляли ее наедине с гиблыми мыслями и, как бы Света не просила Джонатана велеть им сбавить обороты, он видел, что это имело свое благоприятное влияние: недели не прошло, как она уже хотела встать с кровати и заняться чем-то.       Он заходил к ней по утрам удостовериться, что все хорошо, и когда возвращался домой. Здоровый розовый румянец играл на ее щеках, но она все так же не поднимала серо-зеленых глаз, словно стыдилась произошедшего. Джонатан не препятствовал ей. Все равно в эти дни он больше был увлечен тем, что добивался правды от увиливавшего от нее Антонина. В конце концов, тот все рассказал. У него не было выбора. Когда Джонатан хотел — он находил любую информацию.       — Выглядишь почти здоровой, — зайдя на следующий вечер после этого разговора к Свете, слабо улыбнулся он. Она отложила в сторону книгу и громко выдохнула. Бросила многозначительный взгляд на старую домовичку, замершую в кресле. Джонатан сделал вид, что ничего не понял. — А чувствуешь себя как?       — Просто превосходно. Хоть сейчас могу прыгнуть сальто! А они не верят, — недовольно шепнула она.       — Можешь идти, — кивнул эльфийке Джонатан. Впервые за долгое время поднявшиеся на него глаза Светы выразили вселенскую благодарность. Как же легко ее было заслужить!       Поведя плечами и стянув с ног туфли, Эйвери залез на вторую половину кровати и, подложив подушку под поясницу, устроился полусидя. Понимая, что разговора ей не избежать, Света опустила голову, положила закладку в книгу и убрала ее на прикроватную тумбочку. Дрогнул чертенок-огонек на рыдающей свече.       — Расскажи мне все сама.       Она сделала глубокий вздох. Положила поверх тяжелого пухового одеяла бледные тонкие руки.       По сути, Джонатан был ей никем, она не должна была отчитываться или откровенничать, она не…       ...она заговорила:       — Я ребенок-бастард двоюродного дяди Антонина или кого-то в этом роде. Тот хоть и был человеком неплохим, но уж слишком любил погулять на стороне. Нас, на самом деле, было несколько, но с «братьями» я незнакома, — зазвенел в тишине ее высокий голос. — Я и с Антонином встретилась совершенно случайно. Буквально столкнулись на улице, затем в квартале развлечений, на ярмарке. Когда нас видели вместе, говорили, что мы вылитые брат и сестра. Уж не знаю, эти слова или что на него повлияло, но он раскопал историю с похождениями моего отца, — она сморщилась. — Оказалось, в его семье об этом были в курсе. Он рассорился с ними из-за того, что они плевали на таких же Долоховых, отказался понимать то, что они старались сохранить честь и из всех возможных решений единственным верным нашли тайно материально поддерживать бастардов до совершеннолетия. Папочка наш контролю не поддавался, так что, если бы не помер, Долоховы явно разорились на подобной благотворительности, — ядовито проговорила она.       Джонатан ничего не ответил. Истории Светы и Антонина совпадали.       — Так как я невольно оказалась замешана в том, что Антонин ушел из семьи, оставаться в стране не было смысла. Точнее, так мне тогда казалось, и я приняла его предложение уехать в Британию и начать новую жизнь. Бросилась с головой в пропасть, согласилась на эту дурацкую игру в любовников. Знаешь, мы ведь даже не спали! Так, целовались один раз, но только для того, чтобы понять, что это слишком для нас обоих. Быть может, мы на самом деле стали воспринимать друг друга как не чужие люди? Хотя, если честно, слабо верится. Не чужие люди дорожат друг другом, а я оказалась так… побочным эффектом борьбы характеров и просто причиной для того, чтобы она началась.       — Не думаю, что ты просто причина, — позволил себе тихо заметить Эйвери. Света брезгливо повела плечом. Тонкие губы дрогнули.       — Я все давно обдумала. С моей стороны было глупо отказываться от прошлого ради невнятного будущего и желать тепла от человека, который к этому не стремился, — голос ее задрожал и, отвернувшись, она поспешила спрятать от Джонатана выступившие в уголках глаз слезы. — Наверное, мне просто хотелось быть нужной хотя бы для части своей семьи.       — Ты нужна. Нужна Антонину, — не обращая внимания на ее сорвавшийся с языка смешок, настойчиво проговорил Эйвери. — Просто ему стыдно признаться в том, что он натворил дел. Мы говорили с ним. Он пообещал тебе, что поможет, но не смог сделать этого. Во всяком случае, он так считает. Антонин очень редко проигрывает, но здесь совершил массу ошибок из-за того, что дело касалось его семьи. А, так как и ты теперь тоже ее часть, он просто не может взять и так просто предстать у тебя перед глазами. Тем более, после того, как ты чуть не покончила с жизнью в метель.       — Чуть не покончила с собой? — нахмурившись, переспросила Света.       — Разве нет?       На мгновение она задумалась. Чуть улыбнулась. От этой улыбки ее влажные серо-зеленые глаза как будто засияли.       — Нет. Я на самом деле забыла палочку и замерзла, пока старалась найти путь обратно. Это была случайность. Я бы никогда не отказалась от жизни так просто.       Джонатан ошарашенно моргнул. Весь выстроенный внутри карточный домик понимания этой женщины с треском рухнул. Он смотрел на нее, как на совершенно нового человека. На человека, которого ему почему-то хотелось узнать.       Близилось Рождество. Домовики во снах видели тот момент, когда будут наряжать елку.       Света осторожно коснулась ладони Эйвери, словно боялась, что он сейчас отдернет руку, рассмеется ей в лицо и вышвырнет вместе с вещами. Джонатан почувствовал это прикосновение. Не как железный рыцарь, а как состоящий из плоти, крови и органов человек.       От этого касания мурашки пробежали по коже, и уродливое сердце удовлетворенно булькнуло в груди.       — Ты ведь останешься на праздники? — тихо спросил он, стараясь примириться с новым ощущением внутри.       Как будто и к нему наконец пришла долгожданная весна, что взростит на мертвых останках жизнь.       — Только если прекратишь эту пытку заботой и позволишь помочь с приготовлениями. Мерлин, мне так стыдно, что я живу у тебя и ничем не могу отплатить, ты бы знал…       Света говорила. Говорила-говорила-говорила, и Джонатан слушал, и ему почему-то нравилось такое положение вещей. Хотелось замереть в моменте, чтобы ее голос навсегда остался в его ушах, кожу до скончания времен грело тепло ее пальцев, и его взгляд жадно глотал черты ее лица.       Кажется, в это Рождество он улыбнется по-настоящему. По-настоящему улыбнется неловким извинениям Антонина перед Светой, выглядящего, как побитый преданный пес, по-настоящему насладится ежегодным чтением стихов от Фрэнка Лестрейнджа, получит удовольствие от вина из погребов Малфоев и с чистой душой приготовится к новому году. Он не отступится от Тома, не отвернется от друзей, он… залюбуется на мгновение летящим с неба снегом.       Узорчатые снежинки путаются лукавыми искорками в глазах Светланы. Джонатан хочет в них утонуть.