Аромат

(продолжение флешбэка) Идея была простой и логичной, но вот с вариантами её реализации всё оказалось куда сложнее. Начать с того, что для приватного танца и последующего (как надеялся Се Лянь) жаркого секса нужно подходящее место. Клуб отпадал сразу — слишком шумно и многолюдно. Квартира Се тоже не подходила — тонкие стены, ни музыку громко включить, ни покричать в своё удовольствие. Хэ Сюань задумался и предложил снять номер в отеле, причём не в какой-то дешёвой дыре, а в фешенебельном Тяньлан-Плаза — отеле класса люкс. Его владелец как раз у Хэ в долгу. Се Лянь радостно кивнул и тут же сморщился от боли — после долгих разговоров голова вспомнила, что она с похмелья, и заболела с утроенной силой. Се сжал пальцами виски и попросил у Хэ таблетку аспирина. Сюань молча привёл Ляня на кухню, налил кофе и подвинул тарелку с дымящимся куском омлета. — Поешь. А потом закидывайся колесами. У Се Ляня аж сердце защемило от такой заботы. А ведь они с этим мрачным композитором даже не друзья. Неудивительно, что Ши Цинсюань от него в восторге. И это он ещё не знает какой Черновод в домашней обстановке. Точно! Цинсюань! — Сюань, слушай, — Се Лянь глотнул обжигающего кофе и приступил к омлету. — Ты помнишь неделю кастинга? Ну, когда куча парней всех возрастов ломанулись на прослушивание в группу? Хэ Сюань кивнул. — Так вот, среди них был один очень талантливый мальчик — мой хороший знакомый. Я тебя уверяю, что если бы не та потасовка, он бы точно попал в основной состав! Дело было так… Слово за слово Се Лянь рассказал Хэ Сюаню про инцидент в первый день кастинга. Потом, в приступе откровенности, выдал что Ши Цинсюань преданный фанат творчества Черновода, и что автограф и фото, которые Се тогда у него выпросил, тоже были для Ши. Хэ молча слушал, не перебивая и ни чему не удивляясь. Се Лянь, расхвалив Цинсюаня со всех сторон, решил, что больше юлить нет смысла и прямо предложил Хэ Сюаню взять парня в резервный состав. Решения по кадрам в группе принимали четверо: за Хуа Чэном, как за продюсером всегда было последнее слово, но Лянь знал, что тот всегда прислушивался к мнению Черновода; Лин Вэнь было неважно, скольких парней учить танцевать, лишь бы у них получалось; ну, а Ци Жун был слишком уверен в себе, как во фронтмене, чтобы замечать тех, кто прозябал в резерве. Если заручиться поддержкой композитора, то можно сказать, что Цинсюань уже часть команды. Хэ Сюань в задумчивости собрал грязную посуду, и понёс её в раковину, отделанную чёрным мрамором. Се Лянь замер и старался не шуметь, чтобы не спугнуть удачу. Хэ домыл тарелку, выключил воду и двумя руками сжал края раковины. — Дай мне его номер. Я переговорю с Хуа Чэном, и мы решим, когда он придёт снова. У него будет только одна попытка. Если всё, что ты наговорил о его несравненном таланте окажется пустым звуком… — композитор зловеще прищурился, — слёзы его не спасут. Я буду беспристрастен. Се поднял вверх большой палец и вытащил телефон, чтобы найти номер Ши Цинсюаня. Стоило Хэ Сюаню создать новый контакт и нажать кнопку «сохранить», как из телефона в его руке послышались крики чаек и звуки волн, бьющихся о берег. Рингтон достойный Черновода. — Да, — пауза. — Хорошо, — отбой. Се Лянь проглотил таблетку аспирина, запил водой и вернулся к мыслям о связанном Хуа Чэне. Воображение рисовало гладкие бронзовые мышцы груди и пресса, крепко зафиксированные красной верёвкой. Длинные ноги, за щиколотки привязанные к ножкам стула. Это ведь ещё стул надо приличный найти — такой громила, как Хуа не на каждый поместиться. А может лучше не к стулу привязать, а к креслу? Даже лучше, Чэну удобнее будет сидеть на кресле, а Ляню на самом Чэне. Се так замечтался, что не обратил никакого внимания на поведение Хэ Сюаня. А композитор тем временем скрылся в глубине квартиры, затем появился переодетым в костюм, и с брифкейсом на плече. Се Лянь очнулся от грёз, и спросил у Хэ, куда тот собрался, на что Сюань попросил его быть аккуратнее и не сильно громить квартиру. Се удивлённо открыл рот, чтобы уточнить правильно ли он расслышал, когда раздался звонок в дверь. Хэ Сюань остановился перед зеркалом в прихожей, поправил галстук и, пожелав Се Ляню хорошего дня, открыл дверь и вышел. В квартире остались только бывший стриптизёр и действующий продюсер студии Тунлу. Это он позвонил Хэ пять минут назад, чтобы сказать, что знает, что Се Лянь у него и что он сейчас приедет. В дверь звонил тоже он. Когда Сюань вышел из квартиры, Хуа Чэн в неё зашёл. Се Лянь в полнейшем афиге смотрел на объект своего обожания, и не мог до конца поверить, что это не глюк. Хуа был в другой одежде, не в той, что вчера в клубе, и это почему-то обнадёживало. Значит не пошёл к одной из тех девиц, а просто уехал домой. Хотя, с таким же успехом, он мог пригласить девушку к себе, а потом принять душ и переодеться. Но, Се Лянь отчего-то был уверен, что Хуа Чэн вчера ни с кем не спал. — Гэгэ… — Хуа шагнул было к Ляню, но словно передумал и остался на месте. У него в руках что-то было, и Се Лянь не сразу понял, что это тубус. При чём явно сделанный на заказ. Вся поверхность была обтянута искусно выделанной кожей, на крышке виднелся логотип одного популярного бренда. Насколько знал Се Лянь, они специализировались на обуви, сумках и аксессуарах из натуральной кожи. Вот только тубус с большой натяжкой можно было назвать аксессуаром. Заметив его взгляд, Хуа Чэн опустил тубус на пол и открыл крышку. Затем достал скрученный плакат и, вытянув его перед собой, развернул. Перебрав с десяток вариантов того, что там может быть изображено, Се Лянь, однако, оказался совершенно не готов к тому, что увидит. Перед ним была уличная афиша Шанхайского театра, из тех, что клеили на столбы и рекламные стенды. Лянь медленно подошёл к плакату и кончиками пальцев дотронулся до глянцевой поверхности. Афиша оказалась десятилетней давности и призывала посетить тот самый балет «Ромео и Джульетты», где он впервые танцевал Ромео. Под крупными иероглифами названия размещалось фото самого Се Ляня и его партнерши в сценических костюмах. У бывшего премьера на языке крутились тысячи вопросов, но вырвалось только хриплое: — Откуда?.. Хуа Чэн бережно свернул плакат, убрал его обратно в тубус, плотно закрыл крышку, и швырнул «аксессуар» на ближайший стол. Затем вплотную подошёл к Се Ляню, взял его за руку и крепко сжал в своих ладонях. — Гэгэ, я понял кто ты, как только увидел тебя на нашем кастинге. Се Лянь не отрываясь смотрел на Хуа Чэна. — Я с детства ненавидел всякие балеты, спектакли, оперы, концерты и всё, что было связано с классической музыкой. А мой отец напротив, обожал подобные мероприятия и постоянно водил меня на них. Я рано потерял мать, поэтому вдвойне любил и уважал отца за то, что он вырастил меня и ввёл в общество. Я никогда не признавался, что не люблю классику, так как знал, что отца это расстроит. Кроме того, после каждого выступления, он любил обсуждать со мной увиденное. Хорошо ли играл оркестр, удалась ли роль главному артисту, душевно ли спела оперная дива, его интересовала каждая деталь. И как это не парадоксально, с каждым годом я всё больше и больше разбирался в том, что было мне, в принципе, неинтересно и не важно. Отца не стало, когда мне исполнилось восемь. Сердце. Хуа Чэн прервался и закрыл глаза. Се Лянь поднял свободную руку и нежно провёл ею по волосам Хуа. Тот вздрогнул и легонько прикоснулся губами ко лбу Се. Кожу обожгло поцелуем. Забыв про все свои страхи, Лянь прижался к груди Чэна и попросил его продолжить свой рассказ. Отец оставил Хуа Чэну огромное наследство и внушительный багаж знаний по части классической музыки. От матери же Хуа досталась исключительная красота и особый шарм. Но, тогда Чэн был всего лишь маленьким мальчиком, который потерял единственного близкого человека. Многочисленные родственники пытались наложить лапу на наследство и на самого Хуа, и лишь преданные отцу юристы спасли ситуацию. Один из них приходился Хуа Чэну дядей по материнской линии. Он и взял над мальчиком опекунство. Но, Хуа Чэну всё было безразлично. Он плакал по ночам и сходил с ума от тоски. Потом начал прогуливать школу, пробовать алкоголь, курить и влезать в драки. Боль от ударов и алкогольно-никотиновая дымка помогали забыть о боли душевной, и с каждым разом «доза» только увеличивалась. Однажды Хуа очнулся в какой-то подворотне, весь в синяках, без денег, обуви и верхней одежды. Чэн понял, что если продолжит в том же духе, то окончательно пропадёт, и отец в том мире этому явно не обрадуется. Хуа Чэн с трудом поднялся и вышел на оживленную улицу. Тогда в Шанхае выдалась на редкость холодная осень. Люди шли мимо, кутаясь в куртки и плащи, словно не замечая босого побитого мальчишку. Дойдя до очередного перекрёстка, Хуа Чэн понял, что знает это место, и что, если пройти ещё один квартал и повернуть налево, он окажется возле Шанхайского театра оперы и балета. А там тепло, есть буфет и можно позвонить домой. Опекун наверняка места себе не находит. За деньги Хуа не переживал. Они с отцом так часто ходили в этот театр, что работники знали их в лицо. Опять же пригодились природная красота и вежливость. Упитанная тётенька-кассир, увидев Хуа Чэна, всплеснула руками и без вопросов впустила его в тёплое и сухое нутро театра. Подключились гардеробщицы и спустя десять минут, умытый Хуа сидел в буфете, точил бутерброды с колбасой и запивал их горячим чаем. Спину и плечи закрывала побитая молью накидка, ноги утопали в старых разношенных ботах — всё что удалось найти работникам за такой короткий срок, но и на том спасибо. Хуа Чэну выразили соболезнования по поводу утраты кормильца, и начали вспоминать, каким он был хорошим человеком. Чтобы уйти от неприятной темы, мальчик спросил, что сейчас дают в театре и был буквально снесён восторженными возгласами. Причиной стал юный солист Сянь Лэ, который «прекрасен, как принц» и «порхает, как бабочка». Чэну было плевать на «принца-бабочку», но девушка-билетёр вдруг схватила его за руку и горячо зашептала, словно делясь секретом: — Малыш, тебе необыкновенно повезло! Сегодня как раз премьера «Ромео и Джульетты», где у Сянь Лэ ведущая партия. Первый акт уже прошёл, но ты вполне можешь понять, что к чему и по оставшимся двум. Пойдём, я проведу тебя в зал! Сообразив, что иначе от него не отстанут, Хуа Чэн позволил билетёру увести себя из буфета. Благо, опекуну он уже позвонил и тот обещал его скоро забрать. Девушка немного попетляла по тихим коридорам театра и наконец, привела его к маленькой незаметной дверке в углу. Стоило её открыть, как в уши тут же хлынула бессмертная музыка Прокофьева. Хуа почувствовал, как на глаза навернулись слёзы, словно он снова сидит в партере рядом с отцом и смотрит на сцену, впитывая и запоминая каждое действие артистов. Силой воли поборов слёзы, Хуа Чэн присел на свободное место и только сейчас понял, что билетёр привела его на балкон, причём один из самых близких к сцене. Остальные зрители его даже не заметили, так они были поглощены просмотром. Хуа тоже повернулся к сцене и приготовился внимать. Хуа Чэн знал историю семей Монтекки и Капулетти из рассказов отца. Правда он тогда так не понял, зачем юноша и девушка убили себя, и почему нельзя было решить все вопросы, просто поговорив с родителями. Отец на его наивное высказывание только рассмеялся и сказал, что время было другое и люди предпочитали решать разногласия мечом, а не словом. На сцене мечей пока было не видно, зато сновало много людей в ярких костюмах. Судя по антуражу, действие происходило на городской площади. Хуа Чэн внимательно разглядывал артистов, гадая кто же из них «принц-бабочка», когда внезапно увидел его и залип. Высокий грациозный парень в небесно-голубом костюме ловко лавировал в толпе, сверкая белозубой улыбкой. Мягкие тёмные кудри спадали на лоб, а в глазах искрилось веселье. Хуа сам не понимал, почему его так заворожил балетный танцор. Ладно бы это была девушка, та же Джульетта, например. Но сверху словно включился прожектор, оставив всех остальных в тени, и лишь Ромео озарив ярким светом. Внезапно, все герои куда-то убежали, и сцена погрузилась во мрак. Немного погодя Сянь Лэ вернулся из-за кулис и снова засверкал. У Хуа Чэна аж круги разноцветные перед глазами заплясали — слишком резким был переход от тьмы к свету. Может у него поднялась температура и начались галлюцинации? Всё-таки, он несколько часов пролежал на асфальте под промозглым осенним ветром. Но даже температура не заставила бы Хуа оторваться от спектакля. На Сянь Лэ хотелось смотреть и смотреть, так он был прекрасен. Чэн продержался до самой последней сцены с «принцем-бабочкой». Когда Ромео выпил яд и упал возле гроба Джульетты, Хуа Чэн крепко заснул. Мальчик проспал больше шестнадцати часов, а когда проснулся обнаружил себя дома в своей постели. Позже он узнал, что дядя примчался в театр сразу после его звонка. Увидев, с каким интересом Хуа Чэн смотрит балет, мужчина предложил одному из зрителей сто долларов и легко выкупил себе место рядом с племянником. Когда Хуа заснул, опекун осторожно поднял его на руки и отнёс в машину. Дома, с Чэна сняли грязную одежду, переодели в пижаму и накрыли тёплым одеялом. После пробуждения, Хуа нашёл дядю, попросил прощения за своё поведение и обещал стать примерным ребёнком. На том и порешили. А ещё Хуа Чэн стал самым преданным поклонником Сянь Лэ. Он выкупил у театра огромный плакат-афишу с премьеры, и с тех пор не пропускал ни одного выступления артиста. И каждую неделю посылал ему огромный букет красных роз. Правда, курьером и анонимно. Мальчик ужасно стеснялся своей любви и был уверен, что из-за разницы в возрасте великолепный Сянь Лэ на него и не взглянет. Поэтому наследник состояния Чэнов усердно учился, познавал азы ведения бизнеса, активно занимался спортом и пил по литру молока в день — так ему хотелось побыстрее вырасти. Хуа Чэн мечтал предстать перед своим кумиром во всём великолепии, показать, насколько он силён и могущественен, и все сокровища мира бросить к его ногам. Это совершенное создание достойно только лучшего. Значит, Хуа Чэн станет лучшим! За пять лет маленький мальчик вырос в высокого и статного юношу. Сверстники Хуа — тринадцатилетние подростки, вовсю рубились в онлайн-игры, смотрели порнушку и свистели вслед симпатичным девчонкам. Чэн же не мог себе позволить тратить драгоценное время на праздное времяпрепровождение. Он развивал семейный бизнес — студию Тунлу-Интертеймент, в которую они с дядей вкладывали деньги и активно раскручивали. Хуа Чэн рассудил, что когда его любимый Сянь Лэ уйдёт из балета, ему наверняка будет необходима собственная студия, где он сможет заниматься всем, чем только захочет. В крайнем случае, Хуа был готов купить суженному любой театр, какой тому понравится. Когда грянуло объявление об уходе из балета самого молодого премьера в истории Китая, Хуа Чэн был с дядей в Америке по делам студии. Чэн мониторил китайские новости, но даже когда увидел заголовки в интернете, не поверил своим глазам. Ведь Сянь Лэ так долго шёл к этому званию! Столько пота, крови и слёз пролил на театральные подмостки! Как он может уйти?! Но кумир ушёл, и СМИ как по заказу начали копаться в его грязном белье, порой придумывая такую дичь, что даже жёлтая пресса краснела от стыда. Осознав всю серьёзность ситуации, Хуа Чэн первым рейсом вылетел в Шанхай. Сначала он посетил руководство театра и крайне вежливо попросил их «закрыть к чертям собачьим свои грязные хавальники». Затем очередь дошла до интернета, телевидения, журналов и газет. До сих пор не ясно, каким образом тринадцатилетний школьник смог заткнуть столько всесильных источников. Причём, не просто заткнуть, а ещё и заставить выплатить нехилые компенсации на имя Сань Лэ за клевету и моральный ущерб. Вот только забирать выплаты было некому — принц-бабочка исчез, словно испарился. Хуа Чэн открыл в швейцарском банке счёт на имя суженного и перечислил все деньги туда. До поры до времени. Хуа нанял самых лучших частных детективов и обещал им золотые горы, если они найдут хотя бы какой-то след Сянь Лэ. Но тщетно. Годы шли, а о возлюбленном по-прежнему не было никакой информации. Однако наследник семьи Чэн был не из тех, кто легко сдаётся. Он верил, что любимый жив, и однажды они встретятся. А пока этого не произошло, Хуа Чэн будет ждать и готовится. Студия быстро разрослась и стала одной из сильнейших на рынке развлечений. Хуа назначил дядю генеральным директором Тунлу, а сам стал продюсером. Познакомился с Черноводом, нанял Линь Вэнь, и часто мелькал в различных музыкальных программах. Чэн участвовал в фестивалях и конвентах, судил многие популярные проекты и очень скоро стал иконой в мире шоу-бизнеса. У него было всё, кроме любимого человека. Когда Хуа Чэну исполнилось восемнадцать, дядя предложил ему курировать новый проект — мужскую танцевальную группу. Кастинг было решено провести в Пекине, и молодой продюсер поехал в столицу. У будущей группы ещё не было названия, поэтому Хуа решил помедитировать перед алтарём, чтобы придумать его. В пекинской квартире Хуа Чэна было пять комнат, одну из которых он отвёл под «храм». Открыв дверь, Хуа замер, с благоговением рассматривая огромное, во всю стену, фото Сянь Лэ, снятое на какой-то пресс-конференции посвященной балету. Оставшиеся стены, как и потолок, были обклеены фотографиями поменьше — на всех суженный Чэна, в разных ракурсах. Некоторые представляли собой вырезки из журналов, но лидировали фото с разных мероприятий, или же с самих выступлений. Качество снимков поражало воображение, угадывалась работа настоящего профи. Хуа Чэн горько усмехнулся — за пять лет сталкерства чему только не научишься. Это относилось и к множеству фигурок и бюстов разной величины, занимающих закрепленные на стенах стеллажи. Хуа специально сделал так, чтобы фоном для той или иной фигурки служило фото, которое его на неё вдохновило. Чэн подошёл к одной из полок и аккуратно взял в руки фигурку Сянь Лэ в костюме Снежного принца. Он играл эту роль в новогоднем балетном шоу для детей. Хуа Чэн нежно провёл пальцем по гладкому пластиковому личику, очень похожему на свой прототип, и вернул фигурку на место. В качестве материала для творчества Хуа использовал всё, что только можно: дерево, глину, стекло, поливинилхлорид, эпоксидку и т.д. Когда тоска по возлюбленному особенно остро рвала сердце, наследник семейства Чэн запирался в «храме Сянь Лэ», и своими руками создавал очередной образ драгоценного «божества». Сублимация хотя бы немного позволяла Хуа Чэну отвлечься от осознания того, что любимого нет рядом и неизвестно, когда они вновь встретятся. Прямо под улыбающимся лицом бывшего премьера располагался небольшой алтарь. На вырезанном из красного дерева столике соседствовали антикварный сосуд с курительными палочками, золотое блюдо, полное спелых фруктов, и пара старых пуант. Последние Хуа Чэн дерзко выкрал прямо из гримёрки Сянь Лэ. Мужчины-танцоры обычно не использовали пуанты — слишком большой была разница в строении ног, на которых эта специальная обувь просто не смотрелась, так как на женских ногах. Однако у Сянь Лэ ножки были до того изящными и грациозными, что пуанты подходили им как нельзя лучше. Хуа опустился на колени пред алтарём и зажёг благовония. По комнате поплыл освежающий запах лайма. Почему-то именно этот аромат ассоциировался у Чэна с возлюбленным. Перед тем как рассеяться, дымок от курящихся палочек закручивался в причудливые фигуры, в которых Хуа Чэн пытался угадать знакомые черты. Неожиданно он чётко увидел бабочку — маленького полупрозрачного мотылька. Малыш подлетел к руке Хуа и медленно сел ему на палец. Серебристые крылышки подрагивали, оставляя за собой дымчатый шлейф. Чэн поднёс бабочку к губам, мягко подул на неё, и та растворилась в воздухе. В голове сложились два слова «хрустальный мотылёк». Так у проекта появилось название.