Половина Луны

— О, наконец, послание! Как я ждала… Иди сюда, мальчик, сейчас покормлю тебя, — Дайма отвязала от лапки трепыхавшегося молодого сокола кусочек пергамента и скормила птице трёх жирных мышей, которых держала в клетке как раз для такого случая. Потрепав крылатого посланника по голове и прошептав ему ласковые слова, Дайма стряхнула его с руки, позволяя улететь. — Сейчас поглядим, выполнил ли наш бесценный Дургам моё небольшое поручение? Выяснил ли, что бывает с медведями из Чжунго, если их искупать в тёплой воде? — женщина медленно развернула пергамент, предполагая заранее самые разные варианты: от панды, взбесившейся и искусавшей всё семейство Джала в Параспуре, до панды, внезапно сдохшей и похороненной в саду под любимым мандариновым деревом безутешной дэви Калки. Однако реальность превзошла все ожидания. «Последствия купания панды оказались действительно любопытными, — писал Дургам. — Панда Мура вылечилась от всех хворей. Но к вам в Паталипутру теперь едет абсолютно здоровая и весьма разгневанная тёща самраджа Дхана Нанда в сопровождении дэви Калки. Думаю, они прибудут к завтрашнему полудню. Ждите!». Дайма тяжело плюхнулась на мягкое сиденье, снова и снова перечитывая послание, но ничего толком не понимая. «Что Дургам имел в виду, написав про тёщу? И как это связано с купанием панды, вылечившейся от хворей? На то, чтобы добраться из Чжунго в Бхарату, требуется около пяти-шести лун. За один день и одну ночь мать принцессы Юэ не успела бы… А вдруг она — богиня?! И может перемещаться мгновенно? — неожиданно осенило Дайму. — Тогда понятно, почему самрадж решил жениться на её дочери. Породниться с богами — большая удача. Если Дургам писал записку вчера, значит, махарани из Чжунго прибудет сегодня. Я должна как можно скорее подготовить достойную встречу. Самрадж не спал всю ночь из-за недомогания царицы Юэ, пусть они оба отдохнут. Я сама встречу мать госпожи. Даже если махарани из Чжунго недовольна браком дочери и едет, чтобы сказать об этом, я найду способ её успокоить». — Принесите поднос для арати! — распорядилась Дайма, поймав одну из своих помощниц. — Быстро! «И ещё надо мимоходом шепнуть Бхадрасалу, что заболевшая панда от тёплой воды излечится. Но такое сообщение нельзя никому из слуг доверять, передам сама», — решила женщина. Поправив волосы, Дайма заспешила вниз разыскивать сына. Сообщив Бхадрасалу последние новости от Дургама, вернулась на кухню, взяла поднос, приказав двум служанкам сопровождать себя и торопливым шагом двинулась к главным воротам. Ожидание гостей немного затянулось, но вскоре за воротами послышался цокот копыт, и голос дэви Калки потребовал пропустить её вместе со спутницей. Охранники, громко поприветствовав супругу Джагат Джалы, позволили ей въехать на царский двор. Дайма подняла глаза на двух женщин, одетых в дхоти, по-мужски сидящих в седле. Некоторое время няня Дхана Нанда стояла, как вкопанная, а потом грохнула поднос себе под ноги, разбив лампаду, рассыпав кумкум и лепестки. Эхо от звона ещё долго разносилось по главной площади Паталипутры. Разноцветные лепестки и красный порошок подхватил ветер, закружив их в весёлом танце, в то время как мать Бхадрасала растерянно таращилась на спутницу дэви Калки. Всадница в свою очередь рассматривала остолбеневшую Дайму с кривой усмешкой. — Мура?! — Дайма не могла поверить своим глазам. — Ты?! Откуда?! — Из Параспуры. Со мной — дэви Калки, так что всё очевидно. Приятно видеть, что меня здесь встречают по-царски, как я того и заслуживаю! — и она, на миг отпустив поводья, изобразила издевательское намастэ. Предупреждение Дургама о прибытии тёщи всплыло перед внутренним взором. «Обманул, гад. Хитростью заставил приветствовать Муру, которую я ненавижу! Ну я ему устрою!» — мысленно пообещала Дайма, чувствуя себя униженной. — Я прибыла, чтобы увидеться с самраджем Дхана Нандом и его женой, — произнесла Мура, не спеша спускаться на землю. — И чем скорее, тем лучше. — Нет, — зло прошипела Дайма, приближаясь к подлой заговорщице и хватаясь за стремя. — Я тебя к своему названному сыну близко не подпущу! Если эти предатели скрывали тебя в Параспуре — их дело, хотя самраджу я об этом непременно доложу. К царю и к его супруге ты не приблизишься на расстояние полёта стрелы! — Но Мура — царская тёща, — неожиданно встряла в разговор дэви Калки. — И она имеет право увидеть махарани Юэ. Дайма расхохоталась. Она смеялась долго и громко, похлопывая себя по бёдрам и прижимая ладони к щекам. — Ой, уморила! Как есть! Так вот что эта лживая царица наплела Джагат Джале и его брату? Тёща, подумать только! Царица Юэ, к вашему сведению, прибыла из другого государства. Она благородная и воспитанная, не то что эта… дочь дасью, — Дайма смерила Муру презрительным взглядом. — Их даже сравнивать нельзя. Одна — наглая разбойница, вторая — истинная принцесса. Между ними нет ничего общего. И я ни за что, — Дайма угрожающе подняла палец, — не подпущу эту, — она кивнула в сторону Муры, — ни к нашему повелителю, ни к его любимой супруге. — Мама! — неожиданно услышала Дайма крик за своей спиной. Обернувшись, она увидела мчащегося к ней опрометью Бхадрасала со всклокоченными волосами и перекошенным лицом. — Мама!!! Дайма недовольно нахмурилась. — Что у тебя за вид, сын? И почему возле статуи нашего возлюбленного самраджа вдруг собралась такая толпа? — приглядевшись, Дайма заметила, что к пьедесталу золотой статуи, изображавшей Дхана Нанда в полный рост, подтягиваются слуги — по одному и парами. Гвалт собравшихся звучал с каждым мгновением всё громче и понять, что происходит, было уже решительно невозможно. Среди удивлённых голосов звучали насмешливые, но слов разобрать Дайма не могла. Толпа вдруг на миг затихла, а потом взорвалась громким смехом. Сквозь хохот столпившихся слуг прорезался чей-то яростный вопль, и Дайме голос кричавшего мужчины показался знакомым: — Выпустите меня!!! — орал неизвестный. — Выпустите меня отсюда!!! Крики сопровождались клацанием металла о металл. Дайма перевела ошалевший взгляд на Бхадрасала. — Что там происходит? — испуганно спросила она. — Т-там э-эт-то, — заикаясь, заговорил Бхадрасал, — т-там, — и указал трясущимся пальцем в сторону статуи царя. — Ну! — нетерпеливо встряхнула его за плечи мать. — Говори! Или лучше действуй. Ты генерал армии, а не мальчишка! Если это бунт, уйми тех, кто бунтует! Нечего бегать по площади. И без тебя проблем хватает. Как видишь, Мура объявилась. Бхадрасал безумным взглядом посмотрел на царицу Пиппаливана, но совершенно не впечатлился. — Т-там… в-всё ещ-щё х-хуже, — заметил он. — Идиот! Что может быть хуже живой Муры, заявившейся в Паталипутру в полдень? — Г-голый Чанакья в п-полдень, — выдавил Бхадрасал, но его признание заглушил новый взрыв хохота. Слуг на площади становилось всё больше. Они слетались, как мухи на мёд. — ЧТО?! — Дайма во все глаза смотрела на сына. — Откуда здесь взяться Чанакье? — Дэвами клянусь, мама! — затараторил Бхадрасал, размахивая руками. — Я искупал проклятого медведя в тёплой воде и… — И? — Дайма трясла сына изо всех сил. — Больше у нас нет медведя. Зато есть Чанакья. Голый, как дигамбара*! Мура и Калки дальше не стали слушать. Ударив жеребцов пятками, они заставили своих скакунов подъехать ближе к золотой статуе, у подножия которой стояла железная клетка для панды. Внутри неё на коленях, держась руками за прутья и раскачивая клетку изо всех сил, стоял измождённый, мокрый и тощий брамин Вишнугупта Чанакья. Страшно выкатив глаза и разинув рот, он орал одно и то же, видимо, пребывая в шоке, и не в силах придумать что-то иное: — Выпустите меня, выпустите меня отсюда!!! Слуги указывали на него пальцами, помирая со смеху. На самом деле Чанакью уже никто из них не помнил. Тем более, что при дворе Дхана Нанда брамин появлялся очень давно и ненадолго. Слуги решили, будто кто-то решил подшутить над уснувшим на площади подвыпившим бродягой и посадил его внутрь, либо нищий сам залез в клетку и уснул, а поутру протрезвел и ужаснулся случившемуся с ним. — Верни царю панду!!! — кричали Чанакье слуги, стуча палками по железным прутьям. — Куда панду дел, адхармик?! Бхадрасал, единственный, знавший о том, куда пропала панда, ибо случилось это прямо на его глазах, трясся всем телом, умоляюще смотрел на мать и молчал. Представление продолжалось бы наверное долго, если бы из дверей дворца внезапно не явился царь. Он шёл привычной всем размашистой походкой, а в лице его светилась жажда мщения, ибо Величайший явно плохо выспался, судя по голубоватым кругам под глазами. При его появлении крики мгновенно стихли. — Что происходит? — прищурившись и цепко оглядывая собравшихся, спросил Дхана Нанд. — Кого побрить, кого казнить? Видимо, придётся обрить и казнить всех, кто посмел нарушить покой моей махарани! Слуги, умоляя их простить за устроенный шум, попадали ниц с рыданиями так же быстро, как падают в ливень с веток спелые плоды манго. Не склонили голов только Мура, Калки, Дайма, Бхадрасал. Чанакья при появлении самраджа гордо встал с колен и выпрямился. Теперь уже ничто не мешало царю обозревать окрестность и заметить, что его любимая плешивая панда преобразилась. — Бхут тебя побери, — со вздохом пробормотал самрадж, почёсывая подбородок и оглядев совершенно голого пленника в клетке, но вопреки ожиданиям слуг, ничуть этому явлению не удивившись. — Вот угораздило же кого-то… А ведь я приказывал не греть воду! Меня окружают идиоты, — Бхадрасал содрогнулся всем телом, предчувствуя близкую смерть, но вопреки его ожиданиям царь почему-то не спешил искать виновного. — Принесите-ка холодной воды в сосуде, — и тут самрадж заметил Муру, пристально разглядывавшую его с высоты конской спины. — Моя любимая махарани! — Дхана Нанд с притворной улыбкой всплеснул руками. — И вы здесь? Какой подарок судьбы. Эй, раб! Принеси два сосуда с холодной водой, — распорядился царь в спину уходящему слуге. Тот, услышав про второй сосуд, помчался исполнять приказ ещё быстрее. Дайма не успела испугаться за судьбу сына и за собственную жизнь, как возле клетки с Чанакьей уже стояли два кувшина, полных свежей колодезной воды. — Один выплесните сюда, — царь указал на презрительно молчащего ачарью. — Второй — туда, — и Дхана Нанд вытянул вторую руку в сторону Муры. — Но так нельзя, самрадж! — неожиданно возмутилась дэви Калки. — Вы же не подвергнете махарани такому позору, облив её водой на глазах у всех? Тем более, она — ваша тёща. — Хм, — Дхана Нанд задумался. — И верно. Но тёща не должна поносить зятя на чём свет стоит последними словами или пытаться его убить, разве не так? — и Дхана Нанд солнечно улыбнулся. Мура стыдливо отвернулась. Калки тоже не нашлась с ответом. — Ладно, всю воду вылейте на панду, зря что ли несли? — и самрадж снова указал на ачарью в клетке, — Впрочем, погодите, — ненадолго остановил он ретивых слуг. — Дайте-ка мне сказать этому неудачнику пару слов, — и, склонившись к решётке, царь с широчайшей улыбкой промолвил, понизив голос. — Помнишь, как заставлял Индру и Стхула поливать привязанного Чандру ледяной водой в лесу? Помнишь, как жрал его мозг, будто жук-древоточец, наполняя отравленными опилками своих гнилых идей о восстании? Считай, к тебе пришло воздаяние. — Однажды ты сдохнешь, Нанда! — услышал он в ответ. — Я прокл… Но договорить Чанакья не успел. На его голову со спутанными волосами, росшими какими-то свалявшимися клочьями, вылился поток колодезной воды из двух кувшинов разом. Чанакья булькнул, и его тело преобразилось. Оно раздулось, как шар, мгновенно покрылось бело-чёрной шерстью. И вот перед глазами ошеломлённых зрителей стояла на четырёх лапах прежняя плешивая панда. — Видите, дубы вы мои гималайские, крепкие телами, но со скрипучей вершиной, что бывает, если чужеземное животное не соблюдает правильный режим купания? — спокойно подытожил Дхана Нанд, оглядывая слуг, застывших с приоткрытыми ртами. — Оно может превратиться в безумного ракшаса. Зарубите себе на носу и детям своим передайте: никогда больше не купайте эту панду в тёплой воде! А то этот медведь выломает прутья клетки, вылезет наружу и покусает вас и ваших родных. И вы все станете веталами, потому что его слюна ядовита. Понятно? Слуги синхронно закивали, словно деревянные резные куклы, присланные из Чжунго вместе с приданым юной махарани. — Возвращайтесь к работе. Толпа начала быстро расходиться. Мура всё ещё сидела верхом на спине коня и недоброжелательно разглядывала своего зятя и одновременно злейшего врага. Когда кроме Муры, Калки и самраджа возле клетки с отчаянно грызущим прутья решётки Чанакьей никого не осталось, Бхадрасал рискнул приблизиться к молочному брату, пал на колени и повинился в проступке. Пребывая в благодушном настроении, царь его тут же помиловал, как и Дайму, признавшуюся следом, что именно она посоветовала искупать панду в подогретой воде, поскольку Дургам Джала написал ей, будто так можно излечить животное от хвори. — Бхадрасал так переживал, что панда ничего не ест! Я думала, что к ней вернётся аппетит, — сокрушалась Дайма. — И Дургам так написал… Прости, сын! — А написал он это, поскольку сам ослушался меня и искупал панду в тёплой воде, — Дхана Нанд покачал головой, одновременно ответив Муре таким же едким взглядом, каким она одаривала его. — Ну да не будем винить сластолюбца, которого внезапно потянуло с наложниц на медведей! Последствия его ослушания, как видите, легко поправимы. Я не сержусь. Почти. — Значит, если меня облить холодной водой, я снова стану пандой? — поинтересовалась Мура, дождавшись паузы в беседе. — Догадливая! — засмеялся царь. — Это на всю жизнь вам, предателям, проклятие. Так и быть, я тебя больше не трону, потому что ты, как справедливо заметила дэви Калки, моя тёща. Раз уж тебе удалось вернуть себе человеческий облик — живи. Но если начнёшь портить мне жизнь или настраивать жену против меня, — интонации Дхана Нанда стали угрожающими, — я быстро найду бочку с холодной водой, обмакну туда твою голову, а потом посажу тебя в клетку снова, невзирая на наше нынешнее родство! Хуже того — могу посадить в клетку к ачарье, и он наградит тебя парой-тройкой милых медвежат. Всё-таки, несмотря на то, что у него до сих пор разум человека, животные инстинкты однажды возьмут верх. К тому же весна не за горами. Так что благодари судьбу, что до сих пор я оберегал тебя от него. Будь я настоящим извергом, по моему дворцу уже бегал бы выводок пушистых пандочек, имеющих полное право унаследовать пиппаливанские леса, чтобы там плодиться и размножаться. И, как говорится, уж лучше медведи из Чжунго, чем одичавшие кшатрии! Мура побагровела, но сдержала свой гнев и не произнесла ни слова. — И всё-таки, — осторожно ввернула в разговор свою реплику успокоенная Дайма, которую снова начало мучить любопытство, — сын, открой секрет: почему ты называешь Муру тёщей? Ведь у неё нет и не было дочери! А ты женат на принцессе из Чжунго, и она не дочь Муры. — Не дочь, — согласился Дхана Нанд, кивнув, и добавил хмуро, — а сын. Правда, бывший. — Как, — окончательно растерялась Дайма. — Какой ещё «бывший сын»?! — Видишь ли, няня… Год тому назад аматья Ракшас по моему приказу взял с собой несколько телег и поехал торговать тканями, драгоценностями, специями и благовониями в Чжунго. Заодно он получил от меня специальное задание — искупать троих предателей, устроивших заговор против меня, в Источнике Утонувшей Девушки, а ещё двоих — в Источнике Утонувшей Панды. И вот, няня, результат! Вы мне с детства талдычили, что даже во время войны нельзя убивать женщин и браминов. А ещё, начиная с двадцати пяти, требовали подарить Магадхе наследника. Наконец, я выполнил все ваши желания: женился, юврадж на подходе, брамина и женщину не убил, при этом отомстил всем, кто пытался меня свергнуть. Кстати, проклятых можно туда-сюда превращать сколь угодно большое число раз, обливая то холодной, то тёплой водой, но я в этом не вижу смысла, — и самрадж радостно упёр руки в бока. — Меня сейчас всё вполне устраивает. Я не позволю снова превратить нежную, как лотос, и страстную, как тигрица, царицу Юэ, ожидающую рождения моего наследника, в предателя Чандрагупту с проеденными плешивой пандой мозгами. Дайма слушала своего воспитанника с округлившимися глазами, и на последней реплике её нервы окончательно сдали. — О нет! Сын, мне это не снится? Я верно тебя поняла: всё это время ты был женат не на принцессе Юэ, а на Чандрагупте?! — Да, — честно признался Дхана Нанд с тяжёлым вздохом. — На нём. А на ком ещё я мог жениться? Никто, кроме него, не дарил мне украденную голову моей же статуи, не воровал царские алмазы из трона, не приходил под мои окна с мечом уруми в одной руке, с белым флагом — в другой и не говорил, что он — моя судьба, — царь мечтательно вздохнул. — Такая любовь встречается лишь единожды. Её упускать нельзя. Я и не упустил. Мура, всё ещё сидя в седле, смотрела на Дхана Нанда с ужасом, как на человека, окончательно и бесповоротно повредившегося разумом. Калки открывала и закрывала рот, но не в силах была промолвить ни слова. Бхадрасал, сам о том не подозревая, изображал статую неведомого ему и его соотечественникам Тольхарубана**. А Дайма просто упала в обморок.