Половина Луны

— Дайма, нам надо поговорить! Няня обернулась и, бросив мимолётный взгляд на стоящую в дверях кухни махарани, снова отвернулась, продолжив ловко переворачивать деревянной лопаточкой раздутые, шкворчащие пури, делая вид, будто рядом с ней по-прежнему нет никого. Служанки-помощницы, непонимающе переглянувшись между собой, удивляясь столь непочтительному поведению своей старшей, мигом кинулись за лучшим сиденьем, едва не сшибая друг друга с ног, чтобы предложить царице сесть. Юэ резким жестом отказалась от их помощи. Девушки растерянно замерли с сиденьем в руках, не зная, как быть. Ведь если царь узнает, что его беременной супруге на кухне не оказали должного почтения, они все получат по пятьдесят ударов розгами или плетью. — Это срочно! — повторила Юэ, возвысив голос и изо всех сил стараясь придать своему лицу выражение сурового недовольства. — Зачем вы так утруждались, махарани? — в интонациях Даймы сквозь нарочито льстивые нотки слышалось презрение пополам с едва сдерживаемым гневом. — Могли бы прислать за мной, и я бы мигом явилась. Вы же царица, а я — обычная служанка, недостойная омывать ваши стопы, — пури одна за другой скатывались со сковороды на золотое блюдо. Когда оно заполнилось, Дайма осторожно взяла блюдо в руки и протянула одной из служанок. — Отнести в трапезную! Быстро. И розовую воду не забудьте. И чтоб цветы в опочивальне поменяли на свежие к моменту возвращения самраджа, — скомандовала няня, наконец, поворачиваясь лицом к юной царице. — Все вон, я буду беседовать с махарани наедине, — холодно обронила Дайма, не глядя на служанок. Те мгновенно исполнили её повеление, низко поклонились и одна за другой исчезли из кухни. Когда никого не осталось, лицо Даймы вдруг стало усталым и безразличным. — Зачем пришёл? — вполголоса спросила она. — Если уж решил исполнять роль царицы, будь добр вести себя как махарани, а не как шудра. Нечего расхаживать по помещениям для слуг. Кто нужен, того к себе и зови, авось слуг здесь навалом. Сам не ходи, не пристало тебе такое. Всё понял? — Я… — голос Юэ дрогнул, — прошу прощения, — махарани неожиданно сложила руки перед грудью, а глаза её наполнились слезами, — за всё зло, некогда причинённое вам и самраджу. Няня фыркнула и приняла независимый вид, выпрямившись, как струна. — Перед самраджем извиняйся, передо мною незачем, — сухо отозвалась она. — Кто я такая, чтобы царица Магадхи унижалась передо мной? — Вы для моего супруга, словно мать, а я нанесла вам рану. Вы едва не погибли по моей вине! Я совсем не хотела, чтобы вы пострадали тогда, — продолжала Юэ, — но в тот день у меня не осталось выбора. Я была в панике, не знала, как поступить дальше, и времени на обдумывание лучшего плана не осталось. Вы услышали наш разговор, и Чанакья потребовал, чтобы я избавилась от нежелательного свидетеля. Ачарья имел незримую власть надо мной, пока пребывал в человеческом теле, и я всегда ему подчинялась, не могла отказать… Всё сказанное им с некоторых пор казалось мне непреложной истиной. И всё равно в тот день я не желала ранить вас! Но вы выхватили нож и угрожали убить меня! Мои мысли словно туманом затянуло. Так бывает во сне, знаете? Или в минуты отчаянной борьбы за жизнь. Думать невозможно, остаётся только животный инстинкт самосохранения: выжить любой ценой, уничтожив врага… Вот это и случилось со мной. Я испугалась и не придумала ничего лучшего, чем заманить вас на галерею и сделать тот обманный шаг вперёд, после которого вы… — Дело прошлое, — Дайма с шумом схватилась за лопатку для жарки, начиная нервно вертеть её в руках. — Я не желаю всё это слушать и не хочу, чтобы ещё кто-то услышал. Уходи. — Не уйду, пока вы не скажете, что простили, — тем же тоном произнесла Юэ. На лице Даймы возникла насмешливая улыбка. — Если мой сын тебя простил, значит, и я прощаю. А он, как вижу, даровал тебе нечто куда большее, чем своё прощение, — взгляд Даймы упёрся в живот Юэ, пока ещё маленький и плоский. — Его семя в тебе, и я скоро стану названной бабкой ребёнка, рождённого от предателя, едва не покончившего со мной. Многие красивые, здоровые и, главное, настоящие царевны Бхараты мечтали бы носить во чреве дитя, зачатое от царя Магадхи, но мой сын никого не осчастливил, а вместо этого, — няня тяжело вздохнула. — Это даже не месть и не любовь, а бхут весть что. Адхарма страшная. Впрочем, не мне судить поступки самраджа, — Дайма поджала тонкие губы. — Ступай обратно. Не то я скажу много такого, о чём потом сама пожалею. — Вы всё ещё ненавидите меня, — заметила Юэ. — Мои чувства не имеют значения. Мой сын захотел, чтобы я прислуживала тебе. Значит, я буду служить, пусть и с ненавистью. Можешь быть спокоен: я не сделаю ничего против тебя, пока ты здесь и исправно исполняешь обязанности царицы. Пока самрадж защищает твою жизнь, и я буду делать то же самое, но не проси у меня ни любви, ни сочувствия. Этого дать не смогу. В конце концов, у тебя теперь есть мать. Пусть она тебя любит. — Моего ребёнка вы тоже возненавидите? Ему тоже будете служить с ненавистью? — последовал новый вопрос. Дайма, прищурившись, внимательно присмотрелась к своей нелюбимой махарани. Подумав, отрицательно качнула головой. — Твой малыш — будущий юврадж Магадхи и наследник моего сына. Он не обязан отвечать за твои грехи. Юэ всё ещё стояла, колеблясь и не решаясь уйти. — Ну, что ещё?! — грубовато окликнула свою царицу Дайма. — Кажется, мы всё обсудили. — Не всё. До того, как узнали правду обо мне, вы давали слово, что поможете в родах. Будете мне, словно мать. — Если у тебя уже есть мать, зачем нужна я? — Дайма пожала плечами. — Да и Мура не захочет моего присутствия. Мы — злейшие враги. Она причиняла боль моему сыну, унижая его, а я мстила, отвечая ей тем же. Мура не позволит мне находиться рядом с тобой в такой важный день. — Позволит, — уверенно сказала Юэ. — Ради меня. — Что ж, если прикажешь, я приду, — равнодушно промолвила Дайма. Юэ грустно посмотрела на Дайму. — Но я не хочу, чтобы это был приказ! Я хочу, чтобы вы пришли по своей воле. — Я могу прийти ради моего сына и внука, — немного смягчилась няня, — но не проси о большем. — Вы по-прежнему не доверяете мне, — поняла Юэ. — Разумеется, нет. Я думаю, ты снова предашь самраджа, как делал это раньше, и мой сын опять будет страдать, — Дайма не скрывала своей неприязни. — Никогда! — с жаром возразила ей Юэ. — Я приняла решение. Отныне никто и ничто не заставит меня разрушить мою семью, а моя семья — это мой муж, мама, будущий малыш и, конечно, вы. Я очень люблю своего супруга. Можете не верить, но это правда! А поскольку мой господин любит вас, это значит лишь одно — вы тоже мне как мать, и я вас буду почитать не меньше, чем ту, кто выносила меня во чреве и подарила жизнь. Няня недоверчиво усмехнулась. — Так и не отучился врать, засранец, — ворчливо пробормотала она, качая головой, но тон её голоса был уже совершенно иным, нежели чем в начале их беседы. — Смотрит в глаза — и врёт. Почитать будет, ага. Ещё скажи: молиться на меня, как на богиню. Ступай, у меня работы невпроворот. Или… ты голоден? — вдруг неожиданно спросила Дайма. — У меня есть свежие соан-папди с кусочками манго*. Только что приготовила. Когда носила Бхадрасала, а потом и Шипру, помню, постоянно хотелось сладкого. И почему-то всегда именно манговые соан-папди, а не ладду, — она осеклась, встретившись взглядом с оторопевшей Юэ. — Что? — А вы не злая совсем, — неожиданно с улыбкой промолвила махарани, изумлённо разглядывая Дайму. — Вот ни капельки. Прямо как самрадж! Он только кажется суровым, а на самом деле добрый. — Так берёшь уже или нет?! — Дайма снова напустила на себя грозный вид. — Из-за тебя вон ещё в прачечной сегодня не была! Небось эти бездельницы, оставшись без присмотра, лясы точат, а не одеяния царские полощут! На, держи! И ступай в сад. Свежий воздух при беременности полезен для тебя и ребёнка, — сунув в руки Юэ блюдо с нарезанными кусочками лакомства, Дайма торопливо покинула кухню. Вскоре Юэ услышала издалека её голос, разносящийся по коридору и другим помещениям: — А ну все за работу, живо! Почему на кухне никого?! Огонь в очаге почти погас. И приготовьте, наконец, рыбу, пока она не испортилась, не то всех прикажу выпороть, бездельники! Юэ стояла посреди кухни, держа в руках блюдо со сладким десертом, и из её глаз почему-то катились слёзы, хотя она вовсе не чувствовала себя несчастной, наоборот, в сердце расцветало что-то трогательно-тёплое, чему махарани сама не переставала удивляться.