Половина Луны

Впервые за много дней Джагат Джала, отринув все понятия о благопристойности, вкушал бесконечные наслаждения. Он впитывал блаженство с утра до ночи и не мог остановиться. Наложницы из гарема брата Дургама оказались так хороши, что Джагат Джала в который раз пожалел о прежней своей глупой скромности и неуместном воздержании. Как бы он ни любил Калки, сколько бы драгоценностей ей ни дарил, эта неблагодарная никогда не бывала с ним чувственной, страстной и безудержной. А вот девицы из гарема ублажали управляющего Параспурой с такой неистовой горячностью, что Джагат Джала на миг подумал: а не сделать ли одну из них второй супругой? Или лучше первой, подвинув Калки с её золотого пьедестала? Иначе он рискует до самой смерти прожить с женой, которую надо заставлять ублажать себя, охаживая палкой, раздавая пощёчины или угрожая плетью. Он бы не бил Калки, видят боги! Но что ему оставалось делать? Как ещё распалить бесчувственное бревно, коим являлась его законная супруга? А вот теперь, стоило наглой мерзавке сбежать, началась настоящая жизнь! Правда, для того, чтобы Патала превратилась в Дэвалоку, пришлось исчезнуть ещё и Мартанду с Дургамом. Оставшись в гордом одиночестве, Джагат Джала с чистой совестью предался пьянству и разврату. «А почему бы и нет? — подчас спрашивал он себя в промежутках между соитием с очередной наложницей и наполнением чаши новой порцией вина. — Я заслужил отдых. Я всю жизнь провёл в заботах о городе и семье. Так отчего бы хоть на старости лет не потешить себя и не пожить, как всегда хотелось?» С самого утра вместо того, чтобы заслушивать нудные отчёты о том, как идут дела в Параспуре, Джагат Джала заперся в опочивальне и вызвал к себе сразу десять наложниц. Пятерых заставил танцевать перед его очами, в танце ублажая друг друга, а остальным приказал взобраться на ложе и приступить к массажу различных частей его усталого тела, напомнив, чтобы о лингаме побеспокоились в первую очередь. Отвечая желаниям господина, наложницы начали исполнять ответственное задание, как вдруг в ключевой момент, когда дело уже близилось к желанному завершению, когда сладчайший экстаз окутал Джагат Джалу со всех сторон, и тот готов был излиться, дверь в опочивальню внезапно с треском распахнулась. Блаженство рассеялось, так и не достигнув высочайшего пика, что вызвало неудовольствие управляющего. Джагат Джала хотел было осыпать проклятиями негодного, посмевшего разрушить самый прекрасный миг его жизни, но хватило хозяина покоев лишь на то, чтобы выпучить глаза и захрипеть от ужаса. На пороге опочивальни стояла женщина в красном сари с выкрашенным индигоферой лицом и с распущенными по плечам чёрными волосами. В руке она наперевес держала трезубец, явно позаимствованный у статуи Шивы во внутреннем храме. Джагат Джала узнал божественное оружие по слегка отогнутому левому зубцу. — Вон, — негромко, но отчётливо скомандовала ужасающая дэви перепуганным наложницам, мигом прекратившим танцевать и сбившимся в жалкую кучку. — Все вон, кроме этого развратника! Девицы, ублажавшие Джагат Джалу, бочком сползли с ложа и присоединились к остальным, которые уже не танцевали. — Я же сказала: все прочь! Оглохли?! — возвысила голос незнакомка, и наложниц будто ветром сдуло. Дверь захлопнулась. Обнажённый Джагат Джала с опавшим лингамом, побледнев, смотрел на странную девицу, и губы его затряслись. Он выглядел сейчас так жалко, что вечно неуклюжий Мартанд на его фоне показался бы бравым кшатрием. — Значит, на словах только смелый? Или смелый, когда сына и жену надо унизить? — со злой усмешкой спросила раскрашенная под супругу Шивы незнакомка и встряхнула трезубцем. — Кстати, правильно делаешь, что не зовёшь на помощь. Это бесполезно. Здешние слуги отныне подчиняются также и мне. — К-кто т-ты? — жалко проблеял Джагат Джала. — От-куда? — от страха он еле мог выговорить самые простые слова. — Я — Мура, супруга твоего брата Дургама. Он женился на мне с благословения самраджа Дхана Нанда. Отныне я буду жить здесь на законных основаниях. — Ж-женил-ся? — совершенно утратив способность соображать, выдавил Джагат Джала. — Б-брат? — Да. Но поговорить я пришла не об этом, — Мура приблизилась вплотную к ложу и легонько ткнула трезубцем в оплывшую от жира грудь деверя. И тут же скривилась от отвращения. — Надо срочно побеседовать о дхарме. — С-сейчас? — ошалело вопросил Джагат Джала. — С-со м-мной? — С тобой и именно сейчас. Проследив, с каким омерзением разглядывают его тело, управляющий быстро подхватил покрывало и закутался в него. Зубы его стучали друг о друга. «Она безумна. Она убьёт меня, а потом захватит город. Как же спастись?» — вертелось в голове Джагат Джалы. Больше ни о чём другом он думать не мог. — Так вот, скажи, уважаемый деверь, — отвращения в голосе Муры не стало меньше, после того, как управляющий прикрылся, — что такое дхарма? И прекрати невнятно блеять. Я хочу слышать разумный ответ. — Это совсем лёгкий вопрос, — внезапно осмелев, заговорил Джагат Джала. — Под дхармой понимают нравственные устои общества. Правила, по которым все должны жить, чтобы после смерти достичь высших миров… — Так неужели эти правила едины для всех? — насмешливо спросила Мура. — Для каждой варны свои. Моей невестке это разве неизвестно? — едко промолвил он и тут же умолк, ощутив, как острые зубцы воткнулись ему под подбородок, едва не пронзив кожу. Джагат Джала немедленно прикусил язык, поняв, что сболтнул нечто, не понравившееся этой сумасшедшей. — А теперь я скажу, что такое дхарма, поганый развратник! — яростно прорычала Мура. — Это то, что приносит душе каждого человека счастье. Это то, от чего человек хочет петь и танцевать. Это то, что является глубинной сутью каждого живущего. Дхарма не имеет отношения ни к варнам, ни к устоям! Это свобода каждого отдельного человека быть самим собой, проявлять свою глубочайшую суть, идти своим особым путём, не похожим на пути других, слушая при этом только свой внутренний голос, а не чьи-то приказы, окрики и принуждения. Но общество таково, что оно никогда не способно позволить петь человеческим душам. Оно не способно никому дать истинную свободу, а может только давить, ломать и корёжить! Как например, ты поступал с дэви Калки… — Я… Я? — только и смог пролепетать Джагат Джала, но зубцы ещё сильнее воткнулись в него, и он снова замер, боясь даже дышать. — Невинную девушку, словно живой товар, продали тебе! — бушевала Мура, утратив самообладание. — И это сделали её собственные ближайшие родственники, мать и отец, которых я бы тоже пришибла, если бы смогла дотянуться! Но я не могу. Зато я пришла к тебе, чтобы задать справедливый вопрос… Разве это правильно, что девушку, которая с детства ненавидит мужчин, чья дхарма заключается в том, чтобы найти своё счастье с другой женщиной, отдали старому, развратному козлу, которому всегда было плевать на её чувства?! Ты надругался над её телом и душой! Но если бы только раз… Вовсе нет. Ты делал это годами, снова и снова! Возможно, ты назовёшь своё отвратительное насилие дхармой?! Нет, бхут тебя побери, это не дхарма, а медленная казнь чужой души! А ты, совершивший эту казнь, мерзавец, насильник и убийца, и вход в высшие миры для тебя будет навеки закрыт! Из глаз Джагат Джалы вдруг покатились крупные слёзы. Но плакал он вовсе не от раскаяния, а от страха за свою жизнь, которая повисла на волоске из-за женитьбы Дургама на какой-то буйнопомешанной. — Скажи, чего ты от меня хочешь?! — возопил управляющий, складывая ладони перед грудью. — Не мучай, умоляю! — Чего хочу? — Мура страшно выкатила глаза, и от её угрожающего вида у Джагат Джалы чуть не остановилось сердце. Ему в самом деле показалось, что сейчас перед ним стоит сама разъярённая Кали. — Я хочу, чтобы ты и пальцем больше не смел прикасаться к жене, которую и без того сделал несчастной! Она будет жить той жизнью, которой захочет, а я прослежу за тем, чтобы тебя рядом с ней и близко не было. Если Калки, живя в этом дворце, хоть раз пожалуется мне, что ты снова её домогался или поднял на неё руку… Если я снова увижу хоть один синяк на её теле, если она придёт и скажет, что услышала от тебя хоть одно грубое слово, тебе конец! Я клянусь, что вот этот трезубец будет торчать из твоего сердца! Это тебе говорит твоя невестка, которую защищает её законный муж. Если попытаешься убить меня из-за угла или подлым образом отравить мою еду, тебе придётся иметь дело с Дургамом. И, поверь, он сумеет за меня заступиться, потому что любит больше всего на свете! Если желаешь мне смерти, тебе придётся убить также и его. Сможешь поднять руку на родного брата, подлец? Отбросив трезубец в сторону, Мура развернулась и покинула опочивальню Джагат Джалы. — Живой, — глядя ей вслед, управляющий Параспурой начал усердно растирать отвисшую, дряблую кожу на горле, которую едва не проткнули насквозь. — Я всё ещё живой! — повторил он, лихорадочно проглотив слюну. А потом он беспомощно рухнул на постель и бессмысленно вытаращился в пространство перед собой. В голове всё смешалось. Сквозь мутный туман, закрывший разум, Джагат Джала пытался понять лишь одно: за какие грехи боги наказали его, усердно поклонявшегося им всю жизнь, такой ужасной невесткой?