Половина Луны

Странная девица вынырнула из ночной тьмы внезапно и бесшумно, будто пишач или ветала. Оба охранника, дремавшие вполглаза возле клетки с плешивой пандой, разом проснулись и выставили вперёд мечи, приготовившись обороняться. Факелы потрескивали, распространяя вокруг густой дым. В колеблющемся свете стражи кое-как разглядели явившуюся им подозрительную гостью, имевшую потасканный вид. На неизвестной было надето утратившее цвет сари, заляпанное глиной. Из причёски, напоминавшей огромный клубок чёрных нитей, торчали в разные стороны отломанные ветки деревьев, а сами пряди волос, как и сари, выглядели так, словно ими недавно подметали двор. Потёртые сандалии, похоже, ещё недавно сняли с чьей-то чужой ноги, ибо они заметно не совпадали с размером стопы сомнительной дэви. — Любить? — лаконично предложила дэви-«ветала» и обеими руками подняла до самых ягодиц несвежую ткань, в которую задрапировалась, выходя из дома. Ножки под грязным сари оказались на удивление чистыми и привлекательными, да и ягодицы выглядели здоровыми, крепкими, упругими. Оба охранника многозначительно переглянулись, чувствуя некоторое возбуждение, но всё ещё не рискуя ему поддаться. — Ваша хотеть? — разговаривала девица как-то странно и непривычно. Стражи, бесспорно, понимали смысл её речей, но с огромным трудом. — Эхуанг хороша? — на сей раз незнакомка приоткрыла ткань на груди, вывалив свои очевидные богатства на всеобщее обозрение. — Сколько просишь? — наконец не выдержал воин, который был много старше своего товарища. В его курчавой бороде уже едва приметно серебрилась седина. — Я могу дать тридцать медных пан. Больше нет. — Удовольствия ваша и моя. Никак не брать, — косноязычно объяснила «ветала». — Бесплатно дашь?! — не поверил второй страж, захлебнувшись от восторга. Этому молодцу на вид было около двадцати с небольшим. — Дать вся. Без медная пана, — охотно подтвердила девица, которую, если верить её же словам, звали Эхуанг. — Я любить мусьчина. У меня нет мусьчина. А вы — сразу два мусьчина, — объяснила она в трёх фразах собственную скрытую выгоду. Охранники приободрились. «Ветала» продолжала призывно улыбаться. Никто из стражей не обратил внимания на то, что запертый в клетке самец панды, обычно злобно рычавший на всех подряд, проснулся, приподнял голову, принюхался к незнакомке, после чего спокойно положил голову на лапы и снова застыл в прежней позе. — Идти в кусьта? — Эхуанг махнула рукой в сторону зарослей туласи. — Нет!!! — замахал руками пожилой охранник. — Ни за что! — Посяму? — заинтересовалась ночная гостья. — То ж грех! Большая неправедность. В ад отправимся все! — Туласи — священное растение, — чуть подробнее пояснил молодой воин, дополняя слова товарища красноречивыми жестами. — Туласи молиться надо, а не осквернять распутством. — Ясно. Трава Шан-ди*, нельзя осквернять! — кивнула девица. — Истукана золотая? — предложила вешья, указывая теперь на статую самраджа. — Нет!!! — теперь возопил молодой воин, а потом чуть спокойнее добавил: — У меня не встанет в присутствии самраджа. Даже золотого. Вот никак. Я его боюсь до смерти в любом облике. — Дрюгой кусьта, не Шан-ди? — на сей раз Эхуанг повернулась в сторону гибискусов, цветущих неподалёку от царской статуи. — О, туда можно, — согласились оба охранника, но тут вдруг их посетило новое затруднение: как по справедливости разделить бесплатную девицу, явившуюся посреди ночи прямо в их руки? — Давай ты первый, — молодой страж указал пожилому товарищу на гибискусы. — А я, так и быть, после тебя. — Неть-неть-неть! — неожиданно погрозила им пальчиком Эхуанг. — Два мусьчина, одна я. Три всего идут в кусьта. И она показала им три пальца. — Это она о чём? — не понял старший охранник. Молодой страж покраснел и, хмыкнув, разъяснил: — Втроём хочет. Одновременно. — Ну нет! Я тогда не пойду, — неожиданно отрёкся ото всего бородач. — Ступай ты один. Или лучше и ты не рискуй жизнью! Она какая-то странная, смотри сам. Говорить толком не умеет, глаза не такие, как у прочих девушек. Узкие слишком, словно щурится постоянно. Да и цвет кожи блёклый. Ну её совсем. Может, она и правда пишач или ветала? — Зато грудь и задница у неё что надо, — облизнулся младший охранник, уже распалённый сладким зрелищем, маячившим перед его глазами. — И молодая. Не старше меня. Наверное, она из какой-то дальней деревни. Или из Таксилы. Не местная, но ничем не хуже местных! — Вот сожрёт тебя, тогда точно узнаешь, кто она такая, — назидательно заметил старший охранник. — А чтоб не сожрала, идём вместе, — настаивал младший. — Я не зрать никакая мусьчина! — обиделась Эхуанг. — Я кусять лис, яйцо, утька зяреная и сюп. — Чего она там лопочет? — не разобрал пожилой охранник. — По-моему, говорит, что мужчин не жрёт, а питается рисом, яйцами, жареной уткой и супом. — А, ну это вполне по-человечески. Слышь, красивая! Мы тебе супа нальём хоть бадью. Риса навалим от души. И ещё бхангом напоим. Ты вообще как? Пьёшь веселящие напитки? — О! Пить, пить! Путацзю! ** — обрадовалась Эхуанг и захлопала в ладоши. — Вот и договорились, — потёр руки старший охранник. — Что ж, я думаю, панда наша не сбежит, пока мы тут совсем немного развлечёмся. Вон, спит и ухом не ведёт, — страж обернулся на клетку и убедился, что медведь лежит всё в той же позе. Стоило воину отвернуться, Каутилья приоткрыл левый глаз и приподнял верхнюю губу, обнажив один клык, однако тут же снова притворился спящим. — Идти! Скоро! — подпрыгнув от нетерпения, Эхуанг быстро побежала в сторону кустов. Оба охранника, бросив мечи прямо на землю, устремились за ней. Стоило им скрыться за гибискусами, как плешивая панда приободрилась и встала на четыре лапы. Чанакья принюхался. Он выжидал. В его голове, где человеческие мысли мешались с инстинктами зверя, сейчас бродило только одно: за ним пришли. Его хотят спасти, вытащить. Он сам не понимал, откуда это знает, но некая его звериная часть чувствовала родственную душу в грязной оборванке, которая повела стражей якобы развлекаться, но на самом деле подготовила им ловушку. — Бхут побери! — Спаси Триада! — глухо раздалось из-за кустов. Звук падения двух тел раздался почти одновременно. Сразу вслед за этим из зарослей гибискуса снова появилась полуголая Эхуанг. Она выглядела усталой и запыхавшейся. Оправив на себе остатки разорванных одеяний, приблизилась к клетке с пандой и, недолго думая, вытащила из своих спутанных в клубок волос тонкую медную проволочку с маленьким крючочком. Ловко поковырявшись ею в замочной скважине, быстро сняла запор, распахнула дверцу клетки и широко улыбнулась, отходя в сторону. Каутилья, размяв лапы, неторопливо вышел на свободу. — Я спасать! — радостно объявила Эхуанг. — Идти с моя. Стать мусьчина. Я знать, как тебя возвращать! Чанакья тщательно обнюхал свою избавительницу. Так и есть, запах знакомый. Разум человека был замутнён, и Каутилья не мог точно сказать, кто эта девица, но разум зверя говорил ему: они, определённо, встречались раньше, и эта дэви в самом деле желает его спасти. — Да, знать ты меня, — лукаво захихикала Эхуанг, когда медвежий нос мягко ткнулся в её живот. — Зачем нюхать? Я сделать лаз под стена, приходить сюда много раз как панда. Придумать план. Сегодня этих, — она махнула рукой в сторону кустов, где остались лежать охранники, — дубина по голова бить. Давай, идти! Скоро. А то плохие дурни встать и догонять! Не надо так. Каутилья утробно рыкнул и начал шустро перебирать лапами по камням дворцовой площади, удаляясь от клетки. — Неть! — смеясь, направляла его Эхуанг. — Дрюгой дорога! — и она указала Чанакье, в какую сторону надо бежать, чтобы спастись. Как ни странно, злобный самец панды лишь невнятно буркнул что-то в ответ и покорно двинулся в указанном направлении. *** Дом спасительницы располагался в такой непролазной глуши, что если бы не отлично развитый нюх, Чанакья не сумел бы пробраться туда в полнейшей темноте, даже следуя шаг в шаг за своей проводницей. В соломенной хижине обнаружился травяной матрац, брошенный на земляной пол, медная и глиняная посуда и поцарапанный деревянный сундук, доверху набитый чем-то. Очаг располагался в небольшой вырытой ямке ближе к выходу из дома. Угли ещё не успели остыть и еле приметно тлели. Эхуанг быстро раздула их, подкинув в очаг щепок и поломанных веток. Огонь разгорелся бодрее. Чанакья повёл носом и чихнул. Запах дыма был ему всё ещё не слишком приятен. — Моя жить здесь, — похвасталась Эхуанг, обводя рукой своё убежище. — Охотник помер, — она смешно изобразила мёртвое тело, склонив голову к плечу, закатив глаза и высунув язык. — Теперь сыхэюань*** тут. Она указала рукой на себя и отчётливо произнесла: — Эхуанг, прекрасный август. Звать меня так. Понял, мужчина-панда? Чанакья уселся на землю поодаль от очага и задумчиво почесал передней лапой за ухом, изгоняя настырных блох, поселившихся в свалявшейся комьями шерсти. — Ничего. Сейчас я тебя превращать, а ты начать говорить! — успокоила Чанакью Эхуанг. Подвесив над очагом медный котелок, наполненный водой, хозяйка дома подогрела ёмкость до необходимой температуры, а потом ловко сняла её с огня и поставила на пол. — Идти сюда, — скомандовала она и добавила непререкаемым тоном: — Муж. На столь внезапное обращение к нему Чанакья никак не отреагировал. Он продолжал сидеть на месте, размышляя о том, не пора ли покинуть это чуждое ему место и вернуться в Паталипутру. Останавливало лишь то, что он никак не мог вспомнить, кого так страстно хотел разорвать на части, пока сидел в клетке… А ведь хотел кого-то! Прямо клыки чесались. Но образ ненавистного врага почему-то исчез, словно его стёрли из памяти. — Ладно, — неожиданно передумала Эхуанг и вдруг выплеснула на Чанакью тёплую воду. И тогда вместе с вылитой водой к ачарье вернулись разом и память, и человеческий рассудок. Голый, грязный, с волосами, спутанными так, что сам Дхана Нанд теперь не сумел бы их привести в приличный вид, Чанакья осознал себя сидящим в хижине какой-то наглой девки. Но зато он теперь вспомнил, кого ненавидел! — Я убью Дхана Нанда!!! — заорал Чанакья, вскакивая на ноги и ринувшись прочь из хижины в непроглядную ночную чащу. — Я убью его вместе с предателем Чандрагуптой!!! Династия Нандов будет уничтожена!!! Неожиданно брамин, не добежав до выхода из дома, захрипел и схватился за горло. Пальцы его наткнулись на грубую верёвку, которая обмоталась вокруг шеи. В недоумении Чанакья оглянулся и обмер. Эхуанг стояла позади, держа в руке другой конец верёвки, связанной в скользящую петлю, и улыбалась очень недоброй улыбкой. — Куда? — нарочито ласково спросила она, но в голосе её прозвучали опасные нотки. — Надо сидеть у очага, муж. Мы семья. Ты панда-человек. Я панда-человек. Мы любить друг друга. Счастье. Мир. Покой. Дети-панды иметь. — Да пишач укуси тебя за йони!!! — заорал Чанакья, забыв начисто о своём прежнем хорошем воспитании. — Всю жизнь, понимаешь, «мечтал» стать мужем женщины-панды!!! Живи, как хочешь, спи хоть с буйволом или млеччхой, если приспичило, а я ухожу!!! Он рванулся прочь, надеясь разорвать петлю, но вопреки его ожиданиям верёвка лишь туже затянулась на его шее. Каутилья ощутил, как перед глазами темнеет. — Нельзя, — голос Эхуанг стал грустным. — Тебя хотеть Эхуанг. А значит ты остаться. Навсегда! И с неженской силой «спасительница» вдруг дёрнула за верёвку. Чанакья грузно повалился на пол, будто поверженный стрелой олень, и потерял сознание. Эхуанг задумчиво поцокала языком. Быстро сняв удавку с шеи избранника, она подтащила полузадохшегося брамина в ближайший угол дома. Прикрытые сверху кусками хлопковой ткани из-под земли в том месте торчали два толстенных металлических прута, к которым крепились прочные цепи, заканчивающиеся ножными и ручными кандалами. — Не убежать тебе, муж! — удовлетворённо пробормотала себе под нос Эхуанг, защёлкивая кандалы на конечностях Чанакьи и начиная говорить со своим пленником так, словно потерявший сознание ачарья мог её слышать. — Я любить игра «узник и плеть». Я любить панда-человек, конь-человек, свинья-человек… Зря первый муж Вэйдун не любить такая смелая игра. Оттого и умереть от ядовитая лягушка-древолаз, сварёная в сюпе, — многозначительно рассудила благородная избавительница панд. — А я купаться в Дзюсенкё без Вэйдун! Стать панда, прийти к актёрам, которые любить ездить везде. Они приехать в Магадха и привезти меня, чтоб показать представление смуглым людям. В клетка на площадь я видеть красивый муж-панда! Я нюхать вокруг клетка и понять: он такой же, как я! Эхуанг сбежать от актёров, спрятаться в лесу, встретить плохая охотник, который хотеть иметь шкура панда для накидка, скотина гадкая! Но я хитрая, — Эхуанг довольно засмеялась. — Опрокинуть тёплая вода из сосуд и стать девица. Плохой охотник захотеть девица, иметь два раза девица, угоститься сюпом с сюшёная лягушка-древолаз. А потом — кряк, — Эхуанг снова наклонила голову, зажмурилась и высунула язык из уголка рта. — Быть мёртвый. Эхуанг жить в его хижина и новый муж приводить сюда. Эхуанг умная. Она иметь всё, что хочет! Не убежать тебе, муж! — и склонившись над бесчувственным Чанакьей, пылкая девица-панда страстно поцеловала ачарью в бледные губы.