Ты никогда не испытаешь настоящей свободы, пока не освободишься от тюрьмы своих собственных мыслей.
— Ты уж прости, что не провожу тебя, — виновато поджимает губы Мори. Черные волосы у виска собраны в причудливой косе, скрепляет её, как и два сердца, золотой с сапфирами зажим. Не гонец прощалась с Бильбо — Королева. — Я рад за тебя, — искренне улыбается хоббит, напоследок рассматривая эльфу. Тяжелое синее, в память об отце отливающее лихолесским зеленым, платье с золотыми завитками узоров по подолу и корсету, сплетающимися в знаке рода Дурина. Нежное золото короны, усевшееся на уголь волос. Глаза, искрящиеся счастьем. — Я ускользну потихоньку, ты попрощайся со всеми за меня. — Ты сам можешь с ними попрощаться, — кивает эльфа головой назад. Бильбо оборачивается и изумленно замирает — не думал он, что гномы сбегут к нему от шума королевской свадьбы. Отряд провожает взломщика открытыми улыбками, почтительными кивками, непрошенными слезами. В смоли волос Торина проскальзывает то же золото зажима, глаза его, ясны, обводят хоббита и постоянно заглядывают в чарующие изумруды за спиной Бэггинса. Лучащийся счастьем, заплетенный Кили без зазрения совести обнимает смущенную Фанси. За спиной залихватски улыбающегося Фили, блеснув черными глазами, кротко кивает Хара. Двалин, Балин, Глоин, Оин, Дори, Ори, Нори, Бофур, Бомбур, Бифур… Бильбо сглатывает ком слёз и смеется, качая головой. — Возвращайся домой, мистер Взломщик. К своим книгам, к креслу… Сажай свои деревья и смотри, как они растут, — Торин выступает вперед, крепко обнимая полурослика. Бильбо, едва опомнившись, обнял его в ответ, продолжая дивиться — Дубощит помнил все, что когда-то сказал хоббит. — Будете в Бэг Энде — чай ровно в четыре, — отступив, улыбнулся Бильбо. — Угощений хватит на всех. И… заходите без стука! Бэггинс ещё раз оглядел бравую компанию, будучи уверенным, что он ещё обязательно с ними увидится. Мори напоследок обнимает хоббита, что-то бездумно шепча на эльфийском, и, проводив друга с волшебником взглядом, оборачивается к своей семье. Гномы возвращались в Эребор. Фанси убегала от Кили, тот настойчиво догонял — а стоило только один раз повестись на его «я же больной, заплети меня, пожалуйста» и круглые-круглые глаза. Мори устало привалилась к Торину. Двалин укоризненно качал головой, смотря на эльфу. — Ты перестала злиться на них? — фыркнула Хара, подойдя. Кажется, эльфийские слова, которыми на этот раз Мори милостиво облегчила жизнь неугомонному Кили, запомнили уже все. Выгнув бровь, черноволосая воззрилась на неё. — У меня, конечно, до сих пор руки чешутся прибить эту троицу, но я же не зря столько старалась. — Хара, ты портишь Мори, — заявил Фили, легонько щелкнув южанку пальцами по лбу. Та исподлобья метнула на него гневный взгляд, но принц лишь смеялся глазами. — Да лучше уж так, чем как остолоп лезть в ловушку к оркам, — закатывает глаза Мори. — Успокойся. Все, хватит, — выдыхает ей на ушко Торин, приобнимая. — Всю жизнь припоминать буду, — фыркает та, укладывая голову на плечо узбада. — Ты мне уже обрыв обещала всю жизнь вспоминать, — гладит он её по плечу. — Так я не виновата, что ты постоянно куда-то лезешь! — восклицает эльфа, подрываясь из рук гнома. — Тише, Мори, — не отпускает он её. — Ты устала. — Конечно устала! Отдохнешь с вами, как же! — Королевам вообще нелегко живется, — кивает Торин. — Я ещё не сказала «да», — смущенно зарывается Мори в мех его плаща, теряя весь запал. — Я прочитал в твоих глазах, — лукаво улыбается Дубощит, заставляя эльфу взглянуть на него, и целует её в кончик носа. Лисца, пробурчав что-то недовольное, закатывает глаза и отходит под своды Горы. Фили шикает на наемницу и, смеясь, следует за ней, замечая довольного заплетенного Кили и Фанси рядом с ним. Двалин тоже решает не задерживаться на пустоши. — Мори, мы, конечно, все шутим, — вздохнув, заглядывает Торин в глаза эльфы, — Ну, что ты станешь моей женой… Но, правда, Мори, — беря себя в руки, он делает паузу. — Ты станешь моей женой? Эльфа, умилившись, твердо кивает, и с нежной улыбкой говорит «да», теряясь в чувственных объятиях. Опомнившись, Хара первой напоминает о празднике. «Тебе так понравились подгорные свадьбы?» — парирует, ухмыльнувшись, Фили. Нервно передернув плечами, южанка устремляется в залу, где развернулись громкие гуляния. Хара в последние недели выучила, кажется, все свадебные традиции гномов — и про выкованные женихом зажимы для волос, которые скрепляют союз, и про клятвы на кзухдуле, и про цену женского слова здесь. И Хара боялась, но принимала решение.***
Аркенстон сиял над троном Короля-под-Горой, воодушевляя гномов. В Эреборе не осталось даже духа дракона. Балин составлял контракт на плату наемнице. Хара нервно хрустела пальцами, изо дня в день бродя по центральным улицам в ожидании, пока Фили это вконец не надоело. — Ты бегаешь от меня, — прямо заявил принц, всматриваясь в темные глаза. Хара стиснула зубы, до боли сжимая собственную руку за спиной, и натянула ухмылку на губы. — А ты за мной, — повела она плечиком. — Потеряешься ещё, — хмыкает светловолосый без усмешки. — Найдусь на запах золота, — едко ощеривается Лисца. — Тебя только оно здесь и держит, да? — прищуривается Фили. — Как видишь, дракона в Эреборе больше нет, — выгнув бровь, кивает черноволосая. — Зои… — южанка фыркает и отворачивается, порываясь уйти, но вдруг оборачивается, чтобы заглянуть в голубые глаза и слышит рвущие сердце наемницы слова, — Я люблю тебя. Хара сжала руку в кулак, ногти болезненно впивались в кожу. Не отворачиваясь, она молча всматривалась в лицо Фили, запоминая каждую черточку. Потом чуть склонила голову набок, нервно хмыкая. Южанка, прикусив губу, выгнула бровь и, выдохнув, отчеканила. — Я тебя не люблю. Гномы ценят своих женщин превыше всего. Превыше всего ценят и их слова. Фили отшагнул, запоздало кивнув. Хара насмешливо поклонилась принцу, стыдливо пряча глаза. Его взгляд прожигал не хуже полуденного солнца в хараде. — Тебе всегда здесь будут рады, — глухо звучит голос Фили. Южанка, кивнув, больше не находит сил заглянуть ему в глаза и срывается с места к сокровищнице, где Глоин с Балином отсчитывают её награду. Наемница переполошила всю Гору, выдернула контракт прямо из рук гнома, лихорадочно расчеркивая подпись и после порывисто добавляя кривое «эсгаротцам». Сама она не достойна награды за такие заслуги, нет. Не слушая расспросов и криков вслед, Хара судорожно захлопнула дверь в комнату, где её расположили, и быстро скидала малочисленные вещи в котомку. Харе было тошно от золота. От Горы. От гномов. От самой себя. Казалось, высокие своды готовы обрушиться на неё. Южанка кипела, чеканя шаг к воротам. Руки тряслись, пока у караульной она отвязывала чьего-то пони. — Уходишь? — пренебрежительно хмыкает Двалин, спускаясь со сторожевого бастиона. — Ухожу, — твердо кивает Лисца. — Дрянь, — с какой-то болью усмехнувшись, протягивает вояка. — Я свою клятву выполнила и ухожу — цедит она. — Ухожу. Да, — тупит глаза. — А знаешь, почему? — с вызовом поднимает голову. — Потому что я люблю его, — нездорово фыркает темноволосая. — Двалин, балрог подери, люблю до дикости! Но я не смогу жить под горой, в неволе… потому и ухожу. Я не собираюсь заставлять его выбирать между любовью и долгом, следовать за мной, рвать ему жизнь. Не собираюсь оставлять Эребор без наследника, семью без солнца, — выдохнув, чуть не завыв, Хара пронзительно всматривается в Двалина. — Скажешь ему, и эта вина будет на твоих плечах. — Спасибо, — опешивши, молвит вояка напоследок. — За все. Хара кротко кивает ему и без слов прыгает в седло, устремляясь к горизонту в попытке разорвать тугую нить норн. Хара струсила. Испугалась менять привычный уклад жизни. Не понимала, как можно быть свободной в любви. Раскинув руки в стороны, южанка закричала во все горло.***
Путь лежал на юг. Дороги Дикого края встречали её молчаливой пустотой. Пони послушно шел вперед. Зрело лето. Хара вдыхала сухую пыль трактов, которую давно впитали кожа и волосы. Вот она — свобода. Наемница ощерилась. Свобода. То, к чему она так стремилась, медленно убивало её. Хара потухала в своей свободе. Лисца не чувствовала себя счастливой, а значит и свободной. Приходилось в корне пересматривать свои взгляды. Свобода — условие счастья, возможность жить, чувствовать жизнь, решительная победа над собой. Все победы дорого даются. И эта Харе дорого обошлась. Только была ли это победа? И если да, то почему так грязно на душе? Под палящим солнцем выгорали волосы, чувства, жизнь. Повеяло морским бризом.***
Королеву в Эреборе любили. Эльфу в Подгорном королевстве принимали с опаской, но, узнавая в этой расцветшей девушке ту лекарку, самозабвенно сновавшую между рядами раненых на пустоши, проникались уважением. Великодушная, преданная, любящая, она не давала повода усомниться в себе. Её кротость, искренняя забота, нежность смягчали нрав Дубощита и радовали гномов — благие намерения и чистый ум всегда приведут к миру. Жизнь под Горой била ключом, возвращалось былое величие. И отчего-то Мори верила в то, что Хара найдёт в себе силы вернуться. Торин лишь недовольно фыркал при упоминании наемницы. Фили с достоинством принял отказ, стал правой рукой короля, как и положено старшему принцу, но все ещё с болью вспоминал карие глаза. Свернув очередной пергамент, Мори вышла из кабинета — голова упрямо отказывалась думать. — Фанси бедняжка, — послышалось с моста. — Какими же будут их дети, — почтенные гномки причитали, прогуливаясь по центральным улицам. Эльфа совсем не по-королевски цокнула, закатывая глаза, и поспешила подняться к женской компании. Кили не был первым красавцем среди гномов и сейчас, когда счастливая пара ждала первенца, на слуху была лишь семья младшего принца и его борода. — Почтенные, здоровья вам, — из-за спин гномок грянула Мори, блеснув глазами. «Ваше Величество» — посыпалось со всех сторон. Эльфа перевела дух, кротко кивнув — привыкнуть к такому обращению было трудно. — Вы знали, что на нижнем ярусе нашли новую жилу золота? — невзначай кидает она. — Ваше Величество, позвольте заметить, Одинокая Гора вся испещрена золотом, — молвит седовласая Агден. — Равно как и сплетнями, надо полагать, — отстраненно дергает бровью королева. Гномки притихают. — Всего доброго, — сухо кивает Мори, устремляясь вперед. Женщины поспешно кланяются. Через пару шагов эльфа оборачивается к ним и, склонив набок голову, говорит, — Будьте любезны не беспокоиться о детях Кили и Фанси, они вырастут в любви и заботе, а значит — замечательными. Гномки пристыженно кивают, и Мори оставляет их. Тяжко вздохнув, она, уставшая, заходит к Дори на чашечку чая и, испив ромашкового сбора в приятной компании, следует в одну из бывших караульных на верхних этажах, где теперь развернулся полюбившийся ей аптечный садик. Когда Мори, обойдя свои лекарственные угодья, вымотанная загруженным днём, усаживается в кресло, подставляя лицо солнечным лучам заката, в зеленый мирок заявляется Фили. — Тетушка Мори, — залихватски протягивает принц, заметив парчу синего платья. Эльфа смеется, кивнув. — Тебе нужно больше отдыхать. — А тебе поболе моего, — парирует черноволосая. — Или синяки под глазами у тебя от того, что кто-то вдарил? — Фили, признавая поражение, усмехается и вдруг мрачнеет лицом. — Фили? — Да все в порядке, — отмахивается принц, грузно садясь на подлокотник кресла. Наткнувшись на пронзительный взгляд, он качает головой с горькой усмешкой на губах. — Я когда-то так Харе сказал… — Ох, солнце, — трепетно печалится она. — Знаешь, все будет хорошо в конце концов, и если это до сих пор не так, значит, просто ещё не конец. — Думаешь, она вернется? — теплясь надеждой, заглядывает светловолосый ей в глаза. — Она же южанка, — пожимает плечами Мори. — Не сможет жить без солнца. Фили усмехается, благодарно кивнув, и эльфа ласково треплет его по волосам.***
«Кровавый закат» — так отныне чествовали окончание дня поклонения солнцу в середине лета. Независимые, обретшие права женщины не знали виновника торжества, но с какой-то скорбной благодарностью оттирали улицы от крови. Хара ждала месяц. Месяц жила в жухлых кустах на окраине города, пряталась, как заяц, от заблудших далеко рыбаков, выжидала и точила кинжалы. Она не взяла золото из Эребора — оттуда южанка забрала лишь сердце Фили — и решила, что если уж нового дома нет на горизонте, то нужно привести в порядок прежнее жилище. Горячности ей было не занимать. Перед солнцем харадримы благоговели — танцевали в честь него, приносили жертвы, в страхе поклонялись. И напивались. Праздник солнца гремел на весь прибрежный городок. Вельможи чуть ли не купались в вине, чествуя светило в храме. На главной площади мужчины плясали, едва стоя на ногах. Хара растянула по губам хищный оскал, опасно блеснули черные глаза. В тот день храм утоп в крови. Двенадцать вельмож, как двенадцать лучей солнца, распались на полу с перерезанными глотками. Первые мужчины на главной площади упали, скошенные метательными ножиками. А дальше Лисца не помнила себя в дурмане от запаха крови. Обезоруженные и пьяные, мужья, кажется, видели лишь отблески остро заточенной стали в красных лучах солнца. В воздухе повис тяжелый запах кармина. Хара, добравшись до края городка, зашла в море. Воды вокруг неё красились багровым. Южанка в полубреду, в соли и крови, добралась до дома, который сегодня лишился хозяина. Женщина, открывшая дверь, испуганно отпрянула, растекаясь по стенке. — Зои, — выдохнула она, вглядевшись в карие глаза. — Мама, — прошептала наемница, утыкаясь кровавым лицом женщине в живот.***
Хара взахлёб объяснялась перед семьей, судорожно оттирая засохшую кровь. Она заново знакомилась с выросшими сестрами, крепко обнимала одну из них, которая обрела свободу благодаря наемнице, и впервые за последний год отложила в сторону кинжалы. Женщины обживались в новом мире, Зои привыкала к семье. Вспоминались голубые глаза. Девушка подорвалась с кровати, тяжело вздыхая. Темное небо пестрело звездами. Воздушная тюль развевалась у раскрытого настежь окна. — Ты боишься? — наивно спросила Мера. Девчушке было четырнадцать, и, смотря на неё, Хара будто снова возвращалась в детство, которое у неё отобрали. — Я ничего не страшусь, даже смерти, покуда свободен мой дух, — уверенно проговорила наемница, поворачиваясь к соседней кровати. В предрассветных сумерках напротив неё блестели два уголька — Мере жутко нравилась блудная сестра, которую та малышкой совсем не запомнила. — Так, может, он и не свободен, — пожала плечами девчушка. — Почему-то же ты не спишь. Округлив глаза, Хара нахмурилась и перевернулась на другой бок, зарываясь в простыню. Ох, она страшилась. Ещё как страшилась — не сделала ли она только хуже своим «не люблю»? Свободен ли её дух? Свобода — есть победа над собой, — проговаривала про себя Хара. Однако победила ли она? Загнав себя в угол, позволив страхам заполнить сердце, победила ли она? Фыркнув, Зои натянула простынь на голову и закрыла глаза, вслушиваясь в шум моря.***
Песок разъезжался под ногами. Мышцы тряслись. Кинжал утыкался рукояткой в цель. Чайки насмешливо кричали, кружа над белым домом. Все валилось из рук. Последней каплей стало то, как южанка порезала палец, нервно крутя в руке оружие. — Зои, — покачала головой мама, заботливо усаживая дочь на скамью. — Мама, — жалобно протянула темноволосая, едва не срываясь в стон. Женщина изумленно распахнула глаза, принимаясь гладить южанку по голове. — Что у тебя на сердце? — У меня его нет, — поджав губы, болезненно фыркает наемница. — И где ты его оставила? — лукаво заглядывает мать в карие глаза. — Мера говорит, ты по ночам все одно имя шепчешь. — Фили, — само собой срывается с искусанных губ. — Дом там, где твое сердце, — кивает женщина. — Мой дом там, где моя свобода, — противясь, горбится Хара. — Сделай то, чего ты больше всего боишься, и обретешь свободу, — молвит мама, целуя Зои в макушку.***
Она стояла у моря. Бушующие волны, синяя даль. Здесь она выросла, отсюда она сбежала. Дом. Хара болезненно ухмыльнулась — у нее нет дома. Нет. Не здесь. Сердце рвалось на север. К голубым глазам. Порой человеку нужен поступок, чтобы почувствовать самого себя и разрушить привычный до безразличия мир. Но что ждет там? Свобода — думала Зои, уверенно убирая заточенные кинжалы к набедренные ножны. И коль гореть, так уж гореть, сгорая.