Удушье

      — Удалось что-нибудь узнать? — Аластор облокачивается спиной на массивный комод из дуба в штабе Ордена Феникса. Ему всё ещё сложно чувствовать себя здесь своим, внутри что-то мерзко ноет, заставляя чувствовать себя маленьким мальчиком, решившим поиграть в аврора.       Только возраст перевалил за сорок.       Было бы иначе, если бы Грюм мог вспомнить на что потратил большую часть своей жизни. Попытки абстрагироваться от реальности сделали его ведущим аврором министерства. Охотником за головами, свирепым и беспощадным.       Но принесли ли счастье?       Мало кто из его коллег и друзей знает, как до сих пор страшно начинать новое дело, как страшно вернуться после его завершения в пустую квартиру. И утонуть в звенящей тишине и одиночестве.       Здесь, в штабе Ордена, он себя одиноким не чувствовал. И от того моментально переносился в прошлое, где тишины не было. Где всё шло своим чередом. Где он был счастлив. Но невероятно мал.       — Каллидору не пригласили на Рождество. — Августа забивает табак в трубку, по-хозяйски усаживаясь в кресло, обтянутое шелком. — Мы с Николасом думаем, что это может быть знаком к тому, что на Рождество у Пожирателей особые планы.       — Или они просто смирились с тем, что Лонгботтомы не приходят. — вставляет слово Молли Уизли. — Мой отец всегда делал на этом акцент. А уж как злилась тетя Лукреция, я и вспоминать не хочу.       — Блэки не слишком разговорчивы, чтобы об этом мне поведать. — холодно бросает Августа. — Возможно, от твоей семьи было бы больше информации.       — Перестань. — Фабиан Пруэтт выходит вперëд, заслоняя свою сестру. — Ты ведь знаешь, как болезненно ей дался уход из семьи. Как на нас всех он отразился.       Августа громко набирает воздух в лëгкие, закрывает веки и медленно выпускает дым.       — Прости. Наш сын сейчас там, один. И я с ума схожу от волнения. — она снова подносит трубку к губам, беря паузу.       — Уверена, Минерва приглядывает за ним. — Саманта Гамильтон, однокурсница Аластора, Августы и Минервы, а так же соседка по комнате в школьные годы последней, появляется в комнате крайне во время.       — Здравствуй. — Аластор привычно обнимает девушку, касаясь губами щеки. То же самое делает после Августа. — От неё нет вестей?       — Мы пили кофе на неделе в Хогсмиде. В школе всё спокойно. Поводов для переживаний нет. — Грюм хмурится. Вряд ли Гамильтон стала врать. Она одна из немногих, кто смог сохранить с МакГонагалл близкие отношения и точно бы смогла уличить старую подругу во лжи. Однако, всё же никогда не была с ней так же близка, как Аластор или Августа.       Саманта скорее подпевала Минерве, в то время, как Грюм и нынешняя миссис Лонгботтом были с ней единым целым в школьные годы.       Она могла не смочь задать правильный вопрос или не заметить тонкий намек на то, что не всё в порядке.       — Я всё думаю, что если после Рождества в школу вернутся не просто дети Пожирателей, но сами Пожиратели. — возвращает тему Августа.       — Это исключено, Дамблдор не позволит этому случиться. А мои ребята не допустят попадания в школу тёмной магии. — Аластор напоминает о своем существовании. В этот раз ему придётся самому присутствовать на досмотре учеников. Должно быть это отвратительное мероприятие. Ему бы оно точно не понравилось в школьные годы.       Но в его время никто и не представлял, что тёмная магия может быть так близко от детей.       — К слову, где он? Директор снова опаздывает. — Артур бросает взгляд на наручные часы. — Боюсь, что однажды он придет и расскажет, что закончил войну без нас.       Аластор незаметно для товарищей вздрагивает. Это был бы отличный расклад. Однако, с новостями из Хогвартса ему всё больше кажется, что Альбус может выкинуть скорее что-то неприятное.       У него не было заданий от Ордена и всё же он пропадал из школы. У него часто не находилось ответов на простые вопросы и всё больше было сомнения в голосе. Директор гас. И только дементор мог угадать, что высасывает из него уверенность.       — Лишь бы без нас не начал. — хмуро произносит Грюм. В очередной раз возвращаясь в мыслях к письму, полученному от Помоны.       Если он действительно решил переметнуться и убедил пойти за собой Минерву, имеет ли смысл жертвовать столькими жизнями членов Ордена?       Будет правильнее всех разогнать и сдаться.       Гениальность, смешанная с безумием и глубокими академическими знаниями, не может не аукнуться большими человеческими потерями.       — Добрый вечер! — Дамблдор появляется прямо посреди комнаты в доме, где аппарация запрещена. На нем серый костюм, под глазами уверенно расположились мешки от недосыпа.       Директор выдавливает улыбку, но обмануть ей не получается, Грюм видел в своей жизни достаточно улыбок, ещё больше вранья. И точно может распознать истинные эмоции человека. Однако, остальные находящиеся в комнате ведутся. А значит спектакль сыгран не зря.       — Профессор, — по привычке вступает Фабиан, забывая, что Альбус давным давно стал директором, — у нас есть новости. Мы с братом нашли того, кто наложил Имперуис и приказал убить начальника отдела. Вы были правы, он был в клубе Слизней и учился в Хогвартсе в те даты, которые вы назвали. Только теперь Нотт уверяет, что сам был под Империусом.       Дамблдор равнодушно кивает, словно никогда не сомневался в этой информации.       — Мы так и не добрались до Вальбурги, Ориона и Сигнуса. Однако, это Рождество и правда обещает быть необычным. Что-то точно случится. Что-то страшное, директор. Если бы только мой дядя был мягче и сговорчивее, мы бы стали очевидцами. Но увы. — Николас Лонгботтом ведет себя так, словно готов ринуться в бой, выпячивает грудь вперед в момент своей речи, его глаза загораются огнем. Августа не может не восхищаться им в эти секунды. Впрочем, она искренне восхищается своим мужем всегда. — Я думаю, нам стоит прекратить попытки с ними сблизиться. Это бесполезно. Арфанг не допустит воссоединения с семьей тети. Но может кто-то из другой чистокровной семьи пойдет с нами на контакт.       — Бросьте. Если Лонгботтомы неожиданно начнут активно общаться с чистокровными, это станет чересчур подозрительным. — отрезает Альбус.       Аластор поджимает губы. Дамблдор в обычной жизни не переживает за других. Подумаешь, кто-то заподозрит Августу с Николасом. Они солдаты и это только их выбор, как сильно они готовы рисковать.       — Мы должны затаиться и посмотреть. Их дети будут говорить за них. Их поступки сами себя выдадут. Мы должны быть внимательными и при этом не дать понять, что сопротивление существует. — голос директора звучит неуверенно. Но к нему прислушиваются. Близнецы Пруэтт кивают, Артур крепче сжимает руку Молли. Августа выбрасывает пепел из трубки, зло сверля почерневшие остатки от него взглядом.       Сколько впереди ночей, где придётся волноваться за детей в Хогвартсе? И станет ли спокойнее, когда они закончат школу?       Аластор старается сдержать зарождающиеся внутри опасения. Директор их лидер. Он их собрал и он должен их вести. Однако, что-то в нем изменилось.       Нужно обязательно написать Помоне и Филиусу, а после постараться встретиться с Минервой, чтобы узнать все как есть лично от неё.       — Послушайте, я подумала… Это противоречит вашим словам, профессор, просто… — Саманта подает голос, привлекая внимания. — Мой муж начал вести дела с мистером Ноттом, у меня есть некоторая информация о том, где он будет находиться и когда. Можно проследить, куда он пойдет после. Может, встретится с кем-то подозрительным или сделает что-то из рук вон выходящее. Главное ведь встать на след. Это нас не выдаст, но может дать зацепки.       — Это может быть опасно. — кажется, что морщины на лице Дамблдора стали заметнее ровно в эту самую секунду. Аластор отмечает, что его лицо приобретает неестественно серый цвет. — Но правильно. — и всё же нехотя кивает, соглашаясь.       — Я пойду с тобой. Мы знакомы с мистером Ноттом, если он заметит нас, смогу выкрутиться. — вступает Николас.       Августа тут же выпрямляется в кресле, но не произносит ни слова. Глупо проситься за компанию, никто не работает толпой. Да и вдвоем им будет легче оправдаться в случае чего.

***

      — Он всё ещё отлично играет. — Цисс будто бы нарочно дотрагивается до рукава Регулуса.       Они оба только-только вышли из комнаты для подготовки домашнего задания и теперь собираются отправиться на обед, однако, Цисс вздумалось сначала полюбоваться видом на окрестности замка.       — И всё ещё в отвратительной компании. — тут же отзывается младший Блэк. — Собираешься в клуб Слизней на следующей неделе?       — Как-будто у меня есть выбор? Повезло Меде, что Слизнорт не увидел в ней ничего особенного. — девушка разочаровано отворачивается от окна, из которого открывается отличный вид на поле для квиддича, где сейчас проходит тренировка сборной Гриффиндора.       — Зато ты сможешь выгулять очередное платье и собрать миллион комплиментов. — Регулус умело переключает внимание сестры, не имея никакого желания разговаривать о Сириусе.       — Мне обещали сшить его на заказ по образу и подобию того, в котором появлялась миссис Малфой. Мне нужно соответствовать будущей семье. — Блэк быстро замечает, что сестра говорит о наряде без должного ей обычно интереса. Словно ей заведомо не нравится то, что сошьют.       Что в целом логично.       Раньше наряд выбирала Друэлла, теперь правила диктует Эмили. И рамки становятся всё жёстче и жёстче. А у неё совершенно нет сил им сопротивляться.       Будет, как будет. Как истинная Блэк она идеально подстроится под новые реалии.       — Нам стоит поторопиться, если хотим успеть на обед. Предложить бы Слизнорту и нас отпрашивать с занятий ради тренировок перед важными матчами. — тему Регулусу сменить удается, однако, вовсе не в то русло, что хотелось. И он снова возвращает разговор к квиддичу.       Она бледнеет каждый раз, когда речь заходит о её будущей семье или о будущем в целом.       — Я могу поговорить с Нарциссой наедине? — Люциус вырастает будто из-под земли и подстраивается под шаг брата с сестрой, выдерживая идеальную дистанцию в миллиметре от девушки, едва не касаясь её мантии своей.       — Встретимся в Большом Зале. — кивает Регулус, замечая неподалеку братьев Лестрейндж и Беллатрису. Будет правильно присоединиться к ним, даже если Цисс потом будет злиться.       Что-то подсказывает, что не будет. Ей и злиться перестало быть интересным.       — Мама приглашает тебя на Рождество к нам в поместье. — Малфой произносит фразу довольно тихо, так, чтобы никто кроме них не мог расслышать слова.       — Я могу отказаться? — она ловит себя на мысли, что на самом деле ей всё равно, где быть на праздник. Поместье Малфоев кажется таким же холодным, как собственный дом или тот, что на площади Гриммо, принадлежит дяде с тётей.       Так или иначе, ей нужно будет просто пережить праздник, как страшный сон. Проводить брата и сестру на получение метки, дождаться их возвращения под восторженный шепот родителей, смотреть на пустое место Сириуса.       Ровно тоже самое будет и в гостях у Малфоев, только о Сириусе ничего не напомнит. И не нужно будет притворяться, что она счастлива. Только держать каменное выражение лица.       Так что фразу она бросает исключительно только ради Люциуса, который тут же морщится, реагируя. В глубине души хочется, чтобы ему было также пусто.       — Боюсь, что нет, миссис Малфой не отказывают. Да и твои родители уже дали согласие. Твоё мнение теперь только звук. — его голос пронизывает холод в ответ на отстраненность Цисс. У неё получилось его задеть. — Ты знаешь, что должна ответить.       — Буду рада посетить Малфой-менор в праздники. Это большая честь для меня. — она выплёвывает каждое слово. — Впрочем, лучше напишу об этом мистеру и миссис Малфой лично. Ведь твоего мнения в этом приглашении тоже нет.       Они оба точно знают, куда нужно ударить, чтобы слова растеклись ноющей болью внутри.       Только боли нет. Нет ничего, кроме смирения.       Люциусу хочется схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть. Как она смеет?       И главное, за что?       И в ту же секунду хочется обнять. Она похожа на свою мать. А в глазах пустота и отстранённость, которые иногда мелькают в глазах Вальбурги Блэк.       Какого дементра?       И тут же находит ответ в том, что сказал ей сам. Слова лились непроизвольно. Он говорил так, как хотел, не пытаясь предугадать эффект, который они произведут. Удивительно, умудряясь так ловко плести интриги с другими, с ней он словно глупеет.       — Тошно от вашего воркования. — голос Родольфуса звучит насмешливо. Цисс в очередной раз вздрагивает.       Интересно, как их диалог выглядел со стороны. Она улыбалась и краснела, он наклонялся к её уху, чтобы произнести слова только для неё.       Кто поверит, что в них было ненависти больше, чем в проклятье?       Поверят все. Поэтому Родольфус и подошёл.       Люциус смеряет его злым взглядом, но не отвечает на выпад, кивает Блэк и быстро уходит, словно ничего и не было, догоняя Беллатрису, Рабастана и Регулуса.       — На самом деле он не злой. — продолжает Лестрейндж.       — Я знаю, не злой, а глупый и бездушный. — она ничуть не смущается от произнесенной фразы.       — Не слишком грубо о будущем супруге? — усмехается Родольфус, у неё давно вошло в привычку говорить с ним честно, он почти привык. У него так же прочно вошло в привычку шутить над этой честностью. Она всё ещё звучала непривычно остро.       — Скорее заслуженно. Не говори никому, хорошо? Сестры не оценят.       — Само собой. — он кивает. — Как Андромеда? Я предлагал позвать её к нам на Рождество, но Рабастан не хочет отвлекаться от подготовки к метке, думает, что она будет мешаться и занимать много времени. — Родольфус ведëт себя как вечный старший брат, заботясь одновременно о всех ровесниках.       — Хочешь, я передам ей, что ты переживаешь? — Цисс смотрит прямо перед собой, ускоряя шаг.       Родольфус берет секундную паузу, прежде, чем ответить.       — Ни в коем случае. — выходит довольно просто, — это лишь жест вежливости.       — Думаю, она расстроится, что в праздники с ней не будет меня, а вся остальная семья останется. — Цисс тихо вздыхает. — Тем более, что весь вечер все будут восхвалять Беллатрикс и Регулуса, у них важный день. — в голосе появляются крупицы эмоций. И тут же исчезают. — Но это ведь только сочельник, двадцать пятого мы все увидимся на общем балу. И я не знаю, что будет пережить сложнее.       Они понимающе переглядываются, прежде чем догнать ребят.

***

      Когда в камине вспыхивает пламя, а после, с грохотом разбивается старинная ваза, стоящая неподалеку, Абраксас отрывает взгляд от газеты и наклоняет голову в бок.       Пальто мужчины, эффектно появившегося в зале, покрыто пеплом. Темные глаза, едва не закрытые шляпой, опасно блестят на фоне неестественно бледной кожи.       — Ещё один? — равнодушно спрашивает Малфой, одним движением палочки восстанавливая вазу. И тут же вызывает домового эльфа, чтобы тот принес гостю вина и забрал испачканное пальто.       — Она хотела, чтобы я жил. — упрямо произносит Том, падая в пустое кресло рядом с креслом Абраксаса. — А я не могу её подвести.       — Хорошее оправдание. — Малфой едва не прикусывает язык, осознавая, что он произнёс. Пока Афелия была жива, они часто шутили друг с другом, теперь это кажется чем-то за гранью дозволенного. Странно и смешно одновременно.       — Не смей. — голос Волан-Де-Морта разносится по залу, в то время как палочка своим острием смотрит ровно на шею Абраксаса. — Не смей. — Том облизывает пересохшие губы.       Если убить его, никто больше не позволит себе дерзить. Не останется ни одного живого человека способного на дерзость в его сторону. Может быть только Дамблдор.       Что ж, у Тома и для него найдется часть души и диадема Кандиды.       — Ты хотел остановиться после медальона. Говорил, что после смерти миссис Смит, чувствуешь, что в тебе не осталось ничего человеческого. — Абраксас собирает в кучу всю свою храбрость. В конце концов, он всегда много говорил, когда действительно боялся. — Хочешь убить — убей, я лишь напоминаю твои слова и желания.       Палочка Тома опускается.       — Лестрейндж себе подобного не позволяет. — голос Волан-Де-Морта звучит холодно.       — Поэтому его старший сын, а не мой единственный получил метку первым. — Малфой заставляет голос не дрожать.       Реддл бросает на друга насмешливый взгляд. На секунду Абраксасу кажется, что его друг возвращается в тело бледнокожего монстра. Но едва ли это так.       — Или потому, что ты не был готов отдать мне Люциуса? — ухмылка обнажает ряд белоснежных зубов. Зловеще и насмешливо. Унизительно.       Малфой хочет было съязвить, что меткой Лестрейнджа вернуть Афелию не выйдет, и вряд ли бы она была рада тому, что её племянник вынужден нести теперь угрожающий, а не спасающий знак на своем предплечье.       Но остаётся нем.       На этот раз не из страха, а от сочувствия.       — Кто это был? — он переводит тему, кивая на кубок Пуффендуй, который Волан-Де-Морт всё ещё сжимает в руках.       — Не знаю, — Том сверлит взглядом чашу. — Кажется, кто-то из сопротивления, пытались следить за мной с Лестрейнджем и Ноттом. За что один из них поплатился. Алектус сжëг тело вместе со зданием, где мы его оставили.