Удушье

      Когда Помона заходит в кабинет трансфигурации за несколько минут до начала занятий, Минерва при одном взгляде на неё понимает, что ничего хорошего подруга не скажет. Женщина выглядит уставшей и помятой, словно её катком переехали, а после вывернули наизнанку и вот теперь она здесь. И сама этому не рада.       — Можно тебя на пару минут? — МакГонагалл не спорит и не спрашивает, поднимается из-за стола и жестом руки предлагает проследовать за ней в подсобку кабинета, но Помона отрицательно качает головой, выходя в коридор.       И ведёт подругу к себе в комнату. Всё ещё в тишине, не решаясь начать раньше, чем дверь захлопнется за их спинами. Словно это может что-то изменить.       — Что-то с цветами? — обеспокоенно интересуется Минерва. Это выходит глупо. Они обе понимают, что цветы точно не виновники этой сцены. С цветами Спраут легко может справиться в одиночку. Но МакГонагалл продолжает. — Зима нынче холоднее обычного, если нужно, мы с Филиусом поможем с заклинаниями для обогрева. Я провела несколько экспериментов и…       Её речь обрывается, когда они заходят в комнату Спраут. На небольшом мягком диване в углу сидит бледная Августа. Привычная идеальная прическа, соответствующая ее статусу — растрепана. Глаза красные от недосыпа и слёз. И на идеально белой блузке помятости, словно рука с разглаживающим заклинанием дрогнула.       — Что здесь происходит?! — голос Минервы звучит по-профессорски строго. Срабатывает защитная реакция. Если не знаешь, как себя вести, выстрой ширму. Стеклянный купол. И замри, пока он не рухнет.       — Думаю, Аластору стоило сказать тебе лично. — вместо приветствия начинает Августа. Она не появлялась в школе миллион лет, не появилась бы и сегодня, однако обстоятельства выше. — Но он не освободится до завтрашнего дня. А я не могу допустить, чтобы вестником стал кто-то чужой.       МакГонагалл перебирает в голове имена знакомых из сопротивления. С братьями она связывалась утром, директора не видела пару часов, но что-то подсказывало, что и с ним все в порядке. Может, кто из бывших сослуживцев в министерстве?       — Они убили Саманту. — Августа не находит более подходящих слов, чем сказать всё быстро и просто. — Мой муж был с ней рядом. Они следили за Ноттом, а нарвались на троих. Была дуэль, проигрышная дуэль. Николас успел трансгрессировать, а она нет.       Несколько эмоций подряд сменяются на лице Минервы: от неверия до гнева, от отрицания до ужаса.       Нижняя губа пару вздрагивает, прежде чем превратиться в тонкую полоску.       Она выходит из кабинета в тишине. Не выдав ровно никакой эмоции вслух. Просто поворачивается на каблуках и быстрым шагом возвращается в класс, забыв захлопнуть за собой дверь.       — Что это было? — Августа удивленно поворачивает голову в сторону Помоны.       — Она отлично овладела навыком проглатывать свои эмоции. — кивает профессор, поджимая губы. — Как бы мне хотелось ей помочь.       — Эбигейл бы гордилась такой реакцией. Жаль, что они с мужем примкнули к Пожирателям. — Лонгботтом поджимает губы. Для неё смерть Саманты так просто не прошла.       Она долго кричала на Николаса, пытаясь понять, как он мог уйти без её подруги. Ещё дольше плакала вместе с Корнелиусом Фаджем.       Они с Самантой только решились на детей. Только купили дом, чтобы окончательно свить своё семейное гнездо. Корнелиус почти отказался от своей идеи стать министром. Совмещать пост с полноценной семейной жизнью было за гранью фантастики.       Сложно было поверить, что Саманта решила уйти именно сейчас, когда у них все было так хорошо, так ровно.       И Августа не верила. Бойкая и жизнелюбивая, Саманта должна была жить дальше, должна была пережить их всех.       — Профессор ещё не пришла? — Тед садится за парту рядом с Андромедой, обычно опаздывать не в его привычке.       — Здесь занято. — грубо бросает Блэк, пряча под свиток книгу, которую Тонкс ей посоветовал прочесть.       — Не заметил, должно быть, кто-то умеет пользоваться отличным заклинанием для отвода глаз. — он растягивает губы в насмешке. Меде ничего не стоило сесть с кем-то из слизеринцев, если бы она хотела. Или если бы пришла во время, пока около Рабастан было свободно.       — Мне нельзя с тобой общаться. — выходит жёстче, чем бы ей хотелось. Она бросает быстрый взгляд в сторону Лестрейнджа, который последние несколько секунд сверлит её взглядом. — Не при всех.       Тед хочет было отшутиться или спросить, почему. Но осекается.       Потому что грязнокровка.       Это слово не хочется слышать от неё, хотя оно так логично. Слизеринка из семьи, входящей в состав двадцати восьми.       Если бы на её лице не было столько грусти в этот момент, он скорее всего бы нагрубил. Но сейчас просто пересаживается. А его место тут же занимает Рабастан, молчаливый и бледный.       — Что он хотел? — безразлично, хотя глаза чернеют от злости.       — Думал, что здесь свободно. — поджимает губы Андромеда. Злясь одновременно на себя и весь мир.       Тем временем дверь кабинета хлопает, закрываясь, МакГонагалл возвращается за свой стол. Больше десятка пар глаз шестикурсников обеспокоено смотрят на неё, пытаясь угадать, что произошло. Она медленно втягивает воздух носом, чтобы тут же выдохнуть через рот, считая до десяти. Ни единой мышцей лица ей не следует выдавать, какая сильная боль разъедает её сейчас изнутри.       Первая.       Ушла первая из них.       Кто станет следующей?       Только бы не Августа. И не Помона.       Минерва вспоминает тонкие, белые ключицы Эбигейл, выглядывающие из-под чёрной мантии в день, когда она видела ее последний раз. Тогда подруга клялась, что будет верна сопротивлению до конца. Как и ее муж. Что все это только шпионаж по просьбе Дамблдора. Но с тех пор прошёл год, а на связь она так и не вышла.       Хоть бы не она.       Что-то подсказывает, что ещё не одна из их поколения закроет глаза навсегда в ближайшее время.       Но ещё больше, из поколения за ними.       Минерва старается сделать заинтересованный вид, когда студенты складывают на её стол домашние работы. Она не удивляется, когда замечает, как Римус подходит к столу с пустыми руками и собирается что-то сказать, но Джеймс опережает его.       — Он опять забыл свой свиток в комнате, профессор МакГонагалл, мы с Сириусом заметили в последний момент. — она улавливает удивление на лице Люпина.       Конечно, вчера было полнолуние.       Минерва всматривается в глаза Поттера, а после переводит взгляд на Блэка.       — Профессор, все ровно так и было. Питер увлёк Римуса беседой, просил объяснить закон трансфигурации твёрдого в жидкое и… — начинает Сириус, пока Петтигрю, стоящий рядом активно кивает головой.       — Довольно. — она прерывает их раньше обычного, в любое другое время ей доставляет удовольствие слушать что нового придумают мародеры, чтобы прикрыть друг друга. Но сегодня другой случай.       — Я могу это подтвердить. — вперёд выступает Френк Лонгботтом, которому по случайному стечению обстоятельств повезло жить с мародерами пятым.       Минерва усмехается сама себе.       Такие же, как они в молодости. Такие же, как Аластор, Августа, Помона и Саманта. И смелее, чем она сама.       Эти дети вот-вот закончат школу и тоже вступят в сопротивление. Эти дети вот-вот выйдут из-под крыла Хогвартса и тоже станут мишенями. Кто знает, промахнутся ли мимо них, или попадут, как в Саманту.       Она должна вступить в сопротивление раньше. И сделать все, чтобы им не пришлось воевать.       Минерва быстрым движением открывает ящик стола, в котором давно хранится коробка с печеньем, подаренным профессором Спраут.       — Возьмите по печенью каждый и марш на свои места. — она произносит это без каких-либо эмоций. И видя смятение на лицах, добавляет. — Ну же. Смелее! И, мистер Люпин, в следующий раз просто отдайте свой конспект мистеру Поттеру с вечера, чтобы не забывать.

***

      Когда занятие заканчивается, в несвойственной для себя манере, Минерва подрывается с места, и стремительно покидает кабинет.       Дамблдора не было в Большом зале вместе со всеми, и она точно знает, где его искать. Как и всегда. Все то время, что она безмолвно наблюдает за ним. Каждый раз в одном и том же месте.       Лестница, ведущая в подвал Хогвартса, пуста. Редкое привидение проплывает мимо, нарушая ее одиночество. МакГонагалл не покупается на пыль, лежащую на ступенях, словно никто не проходил здесь за последний год. И почти перепрыгивает через ступени, выбивает дверь заклинанием, удивляясь, как просто ей это удаётся. И застаёт директора в пустом зале, сидящего перед зеркалом в тишине.       Он не оборачивается, когда Минерва заходит, точно зная, кто это.       И не сдвигается с места, не видя смысла.       МакГонагалл мнётся, не зная с чего начать. Директор не кажется самым могущественным магом своего поколения. Сгорбленный, он сидит обняв колени. Не испуганный, но и не уверенный в себе, как обычно.       Она заглядывает в зеркало из-за спины директора, и едва не отпрыгивает, когда вместо себя и Альбуса видит маму с палочкой в руках рядом с отцом возле Хогвартса, смеющихся и счастливых, живущих в гармонии, словно магию больше не нужно скрывать.       — Еиналеж. — подтверждая свою догадку проговаривает вслух Минерва. — Что вы там видите, Альбус?       — Шерстяные носки. Новые, тёплые шерстяные носки. — отчеканивает директор давно отрепетированный ответ, кажущийся вполне реальным.       МакГонагалл садится на пол рядом с ним.       — Когда Дуглас женился, вы не дали мне возможности соврать. И тем самым спасли. — она начинает издалека, смотря прямо перед собой. — Я бы умерла в мире, где магию нужно прятать. Вы это знали лучше меня. — она переводит дух. Герой детства окончательно становится обычным человеком. — Я хорошо помню, что ты тогда сказал мне, Альбус, даже самый сильный человек, может запутаться, даже самый могущественный маг нуждается в том, чтобы выговориться. И я доверила тебе свою историю, потому что знала, что больше никому не смогу. Теперь твоя очередь довериться. Так что ты видишь в зеркале? И почему не даёшь сопротивлению сражаться? Почему продолжаешь возвращаться туда, куда не должен?       На последней фразе Дамблдор особенно сильно сжимает колени. Конечно, она следила. Было бы глупо думать, что нет. Минерва знает, и если до сих пор здесь не собрался совет из министерства — молчит.       Еë рука мягко ложится на плечо директора, сжимая. Словно передавая свои силы. Обычно помощи просят у него. С тех пор, как Ариана погибла, а Аберфорт и Геллерт исчезли из его жизни, он благополучно забыл, что такое поддержка.       — Ты нужен сопротивлению. Мне было удобно не вмешиваться, это сдерживало войну. Но не теперь. Что ты там видишь, Альбус? — настойчивее повторяет Минерва.       — Мою сестру. Живой.— он поджимает губы. — И Геллерта, не оставшегося в одиночестве. Это оно его сгубило.       Минерва быстро понимает, что к правде она совсем не была готова. Да, Дамблдор давно стал человеком из крови и плоти, и все же он никогда не открывался. Никогда не говорил о себе больше, чем о любви к лимонным долькам.       Теперь казалось, что всегда уверенный в себе директор, сломлен. Что отчасти было чистой правдой.       — Когда Геллерт зашёл к нам во двор, он был молодым и весëлым. А когда вышел, его взгляд был полон гнева. Я знал его, как облупленного. Это было словно воевать против самого себя. Думаю, мы оба не были готовы убить друг друга, только поэтому я и одержал победу. У меня, в отличие от него, была возможность не убивать. — Дамблдор похож на запутавшегося подростка. И Минерва пугается ещё больше. Её младшие братья лет двадцать как перестали так выглядеть.       Может не стоило начинать этот диалог?       — Но самая большая проблема в том, что это Геллерт был умнее и хитрее. Я знаю, кто является нашим врагом сегодня. И знаю, что это я его упустил. Не предпринял ничего, чтобы остановить. Сопроводил в волшебный мир и оттолкнул. Геллерт бы этого не допустил. И когда я думаю об этом, мне страшно. Во мне видят героя, во мне видят человека, который может возглавить сопротивление, но это не так. Я мог сопротивляться лучшему другу, потому что знал его, как самого себя, потому что он научил меня думать, как он. За это Аберфорт его и невзлюбил. Из-за этого моя сестра погибла. Из-за этого теперь погибнут сотни. Он, а не я, смог бы бороться с Томом. — он прерывает свою речь. Его лицо выглядит серее обычного. Простой смертный. Вовсе не человек с плакатов из детства. — Они чем-то похожи. Только Том безумнее. Его питает одиночество, вызванное смертью. И он не остановится. Его просто некому остановить.       МакГонагалл хочет не согласиться с Альбусом. Но быстро понимает, что это не поможет. Если он сам не смог себя убедить в том, что способен справиться с нависшей проблемой, её слова только разрушат момент.       Нужно выбрать другую тактику и на размышления есть только доля секунды.       — Удивительно, большую часть своей жизни я восхищалась тобой за победу над ним. А ты, в свою очередь, восхищался им. — тянет Минерва, перебирая пальцами подол мантии. До чего глупая ситуация. До чего странные люди.       — И восхищаюсь. Да, определённо восхищаюсь. — быстро проговаривает Альбус. — Теперь ты начнёшь презирать? Будет сложно работать вместе. — он неопределенно вздыхает. Что ж, рано или поздно ему пришлось бы уйти из школы. Лучше самому.       Прошлое должно было накрыть. Да, он победитель, но он же и начал. И это не могло не аукнуться.       — Нет, скорее не понимаю, — Минерва сжимает подол в кулаках. Если бы Аластор был Темным магом, если бы это он убивал тысячи невинных, чтобы ты сделала? — Почему ты так и не дошёл до него. Столько раз подходить к замку как-будто не знаешь, как сломать защиту.       Лицо Дамблдора на секунду преображается и тут же снова немеет.       — Чтобы что? Все в прошлом. Это лист, который нужно перевернуть. — уверенно и строго, не давая себе даже шанса передумать.       — Если он сдался, если это правда так. Почему он не может подсказать теперь? Что если он пересмотрел свои приоритеты? — Минерве приходится собрать всю себя, чтобы сыграть роль советчика. Но она сама бы поступила именно так. — Он всё ещё в одиночестве. Когда ты просил меня забыть о Дугласе и оставить его — это было защитой. Теперь я прошу не оставлять тебя Геллерта, это тоже защита. Если мы доверились друг другу, если мы оказались единственными, кто способен понять. Поверь мне. Это нечестно по отношению к нему, потому что у вас один мир. И сейчас ты его снова бросил.       Она чувствует дрожь в теле Дамблдора ровно так же, как бы чувствовала свою. И совсем не удивляется, когда он подскакивает.       — А ведь правда. Почему я не дошёл? — он словно оживает, отбрасывая каменную оболочку, превращавшую его в статую. — Знаешь, он такой бледный и худой. Он словно превращается в свою тень. Один. Каждый день один.       Когда Дамблдор покидает комнату, оставляя Минерву один на один с зеркалом Еиналеж, она подтягивает к себе ноги, закрывая глаза, и наконец-то даёт волю слезам.       Впереди Рождество, на которое она не получит открытку от Саманты. Впереди жизнь, где она больше не заговорит со школьной подругой.       И впереди война, где ей придётся научиться хоронить.