Удушье

      — Так и продолжите стоять столбами? — на фоне ночного неба Беллатриса выглядит мрачно и устрашающе, её волосы взлохмачены, чёрный плащ развевается на ветру. И, Лестрейндж готов поклясться, что глаза девушки сверкают в темноте.       Родольфус сравнивает жену с ангелом смерти, испытывая страх и долю отвращения от ситуации: им пришлось собираться в ночи и трансгрессировать за ней следом до конца не понимая, что происходит. Теперь, когда цель этой вылазки становится ясна, всё кажется ещё хуже. Младший брат, в свою очередь, стоит, как заворожённый, не зная существа прекраснее Блэк. И тут же вздрагивает, поправляя себя — Лестрейндж.       Она Лестрейндж.       Новость свалилась на него неожиданно и болезненно распространилось по всему телу, словно тысячи маленьких иголок. Было легче представить, что теперь она принадлежит им двоим. Его несбыточная мечта. И самая искренняя любовь. Он так и не смог к ней прикоснуться, в то время как чертов Родольфус имел право спать с ней в одной кровати.       Едкое чувство ревности пробралось под кожу и прочно обосновалось внутри Рабастана.       У неё самые приятные в мире духи, но пахнет ими теперь и всегда комната старшего брата. И самый звонкий смех, за это он по крайней мере ещё может посоревноваться. А когда она убивает — наклоняет голову влево. И его с ума сводит каждое её движение, даже такое простое и сложное одновременно.       Но важнее, что их теперь трое. Единый механизм под фамилией Лестрейндж, который невозможно разделить.       — Ты уверена, что не пожалеешь? — Рабастан хочет закричать на брата, он не имеет права сомневаться в её решениях. Если Беллатриса хочет, пусть делает. И пусть будет от этого счастлива.       Резкий шаг вперёд и поднятая палочка, направленная на Родольфуса. Он во время останавливается, хватая ртом воздух, приходя в себя от секундного помутнения. Давай, Белла.       Она оглядывается, медленно и грациозно. С губ срывается хохот. По спине Лестрейнджа-старшего пробегает холодок липкий и мерзкий. Он встряхивает плечами, отгоняя от себя неприятное ощущение. И подхватывает смех супруги.       Когда падаешь в бездну безумия следом за ней, страх отступает.       — Белла? — но когда выныриваешь, неизменно хочется содрать с себя кожу, чтобы хоть как-то избавиться от терпкого запаха гниющего тела, словно минуты безумия способны запустить разложение живого организма.       — Как никогда, Родольфус. — и снова смех, пробирающий до костей. — Как никогда…       Из кончика её палочки вырывается адское пламя, мгновенно достигая стен дома, оно быстро распространяется, поглощая собой семейный дом Блэков.       Белле кажется, что она в этот момент слышит свой детский смех, будто пламя сжигает и его. И мамины слёзы, и папины наставления. Ничего не остаётся, кроме пепла на земле. Не было боли от побега Андромеды, никто никогда не заставлял её быть иной. И долгих разговоров перед сном в пижамах, и клубничного пудинга по утрам, и никто не читал им книги перед сном.       Ноги подкашиваются и Блэк падает на землю, не в силах удержать равновесие. Земля обжигает кожу, а из гортани вырывается крик.       Ты Лестрейндж, и ты освобождаешь себя от наследия, которое не в состоянии нести.       Она не думала, что когда дом воспламенится, боль усилится.       Ты защищаешь семейное гнездо от разорения и от возврата неверных.       — Белла! — Родольфус падает на землю около жены, обхватывая её плечи руками, и прижимает к себе.       В глазах Рабастана отражается пламя и два силуэта, обнявшиеся друг с другом. И ненависть. Ему снова не хватило эмпатии, чтобы успеть к ней первым. Но хватает ярости, чтобы ускорить горение, чтобы её боль не длилась вечно.       — Я хочу подойти. — она поднимается с земли, едва удерживая себя на ногах. Тело не поддаётся, сопротивляясь изо всех сил. — А вы подождите здесь. Я не хочу, чтобы кто-то из вас ко мне приближался. Вернусь сама.       Кажется, что языки пламени складываются в лицо матери. Беллатриса ступает медленно, но уверенно, ощущая кожей жар сильнее с каждым шагом.       — Est sine filio, — когда становится невыносимо продолжать терпеть жар от пламени, она быстро шепчет слова заклинания. Огонь достигает своего пика.       Боль распространяется от низа живота по всему телу. Беллатриса прикусывает губу, чтобы не закричать и чувствует на губах соленый привкус крови.       — Это решение. Мама. Чтобы никогда. Не быть. Как ты. Как вы.       Она столько раз видела, как Друэлла поднимала плечи, стараясь спрятаться, как в её взгляде читалась ненависть к самой себе. Как они с отцом умело прятались друг в друге. И потакали Вальбурге. Они существовали. Избегали решений и отрицали боль из прошлого, утопая в традициях семьи, считая их безопасными.       Только и это было ложью.       Но она хочет бросить миру вызов, менять его, а не себя. Она не продолжение Блэков. Никто из них троих, девочек Блэк, не продолжение.       Отныне её прошлое, настоящее и будущее — служение Тёмному Лорду.       По щекам текут слёзы, и Белла впадает в ужас от самой себя, понимая, что это лишь реакция на нестерпимую боль. Не более.       Спазмы заканчиваются также резко, как начались. Заклинание выполнило своё дело. Она заставляет себя выпрямиться, не отводя взгляд от дома.       Блэк усмехается, смотря, как пламя начинает утихать. Вот и всё. Вот теперь всё. Вряд ли она когда-нибудь решится рассказать мужу или кому-либо другому, что сделала. И точно никогда не пожалеет.       Перед глазами встаёт картина, как они с сёстрами летом спрыгивали со ступенек дома, заливаясь смехом. Теперь сложно определить, было ли там счастье. Она сбегает от воспоминаний, возвращаясь к Лестрейнджам и не даёт задать лишних вопросов, быстро обнимая Родольфуса.       — Пора домой. — Рабастан подходит к паре сзади. Голос звучит тверже обычного. Пламя гаснет, остаются только тлеющие угли.       — Домой… — вторит Беллатриса и протягивает Рабастану руку. — Домой.

***

      Люциус мерит шагами коридор, сминая в руках ткань своей мантии, и злится от собственного бессилия.       — Прекрати мельтешить. — взрывается Абраксас, всё это время сидящий в кресле, и тут же осекается. Это уже не его история, чтобы отдавать приказы.       — Я обещал её защитить. — у сына раскрасневшееся от волнения лицо и абсолютно растрёпанные волосы. — Не смей мне указывать!       Малфой-старший невольно вспоминает молодого Тома. Когда-то тот умел волноваться не меньше его сына. Как много для людей всё же значит любовь. Какой большой вес имеет благополучие того самого человека.       Он и сам умеет переживать не меньше. Просто в отличие от Тома и, пока, Люциуса у него кроме обещаний случилось ещё и то самое «долго и счастливо», а это накладывает особый отпечаток и учит терпению.       — Прости. Я не должен был. — Люциус останавливается. Подходит к отцу и садится рядом с ним на пол, он часто так делал в детстве, пытаясь привлечь внимание.       Тогда у Абраксаса было много задач и дел, едва ли на сына хватало времени. Едва ли хватало желания, чтобы времени хватило. Сейчас хватало всего, но сын был слишком взрослым и самостоятельным. Малфой-старший опускает ладонь на плечо Люциуса, сжимая.       — Обещаю, всё будет хорошо. Она тебя так просто не оставит.       Мужчины погружаются в тишину, смотря перед собой. Абраксас продолжает держать руку на плече сына. В другой день это была бы идеальная семейная сцена, но сегодня это лишь гимн тревоге.       — Мальчик. — Эмили резко открывает двери. Вспотевшая и раскрасневшаяся, будто сама принимала роды. — У нас внук. — она не сдерживает улыбки, а после проваливается в счастливый смех.       Двое мужчин одновременно вскакивают на ноги. Эмили удивляется, как приятно, когда они оба обнимают её.       — Я могу к ней зайти? — Люциус не успевает дождаться кивка, войти к жене сейчас оказывается в миллион раз важнее. Он целует маму в щеку, благодаря за помощь, и срывается к Цисс.       Как его сын мог родиться в подобном полумраке? Комната напоминает склеп, хотя он лично сделал все возможное, чтобы было иначе. Сменил цвет стен и мебели, убрал мрачные картины предков, заменив их на пейзажи любимых Цисс мест. Будто всё напрасно. Задернутые тёмные шторы вгоняют в отчаяние. Запах медикаментов, настоек и крови дополняют атмосферу, делая её зловещей.       И только хрупкая Нарцисса, бледная от боли, с раскиданными по подушке волосами, напоминает, что и в этом месте может быть свет.       На её груди лежит маленькое, скукожившееся тельце.       — Он уснул. — она выдавливает улыбку, видя испуганное лицо мужа. — Не успела покормить. Он такой… такой лысый.       — Можно подойду ближе?       — Конечно. Это ведь ребёнок, а не гиппогриф. — у неё находятся силы, чтобы пошутить, и даже чуть приподняться на подушках, чтобы было удобнее разговаривать.       — Такой смешной. — Люциус опускается на колени рядом с кроватью, чтобы лицо оказалось на одном уровне с ребёнком. — И такой наш.       Цисс сжимает руку Малфоя свободной ладонью.       Люциусу хватает доли секунды, чтобы почувствовать внутри тепло. После стольких лет жизни с отрицанием любви, он чувствует её в троекратном размере. И сам генерирует, как что-то максимально понятное и простое.

***

      — Можно? — Белла переминается с ноги на ногу, аккуратно приоткрывая дверь в комнаты Нарциссы. Дворецкий Малфоев покашливает за её спиной, приводя в бешенство.       Настолько не доверяют, что не могут допустить к сестре в одиночестве.       — Конечно! — Цисс сама подходит к двери, чтобы распахнуть её шире. — Заходи!       Она светится счастьем и, кажется, расцветает ещё сильнее от присутствия старшей сестры. Нарцисса машет рукой, зазывая вглубь комнаты, и наклоняется над колыбелью.       Беллатриса на секунду замирает, стараясь осознать внутри себя, что сейчас чувствует. Нежность? Может быть, любовь?       Ничего.       Страх — беспричинный и всеобъемлющий. Страх, который никогда не был ей присущ.       Грудная клетка существа с глазами их матери и носом отца размеренно поднимается от дыхания. Он с интересом разглядывает всё, что его окружает, ни на чем долго не фокусируясь.       — Как вы его назвали? — Белла приседает около кроватки, чтобы через прутья продолжать наблюдать за ребёнком.       Ничего привлекательного или восторгающего. Но когда он подрастет, его можно будет обучить заклинаниям. Лестрейндж усмехается, представляя лицо Люциуса, когда он поймёт, что она учит его сына тёмной магии до Хогвартса.       — Драко. В честь созвездия Дракона. — счастливый взгляд Цисс мгновенно угасает.       — Тебе это стоило многих усилий, верно?       — Люциус был против, но не долго. А Регулус, когда приехал нас навестить, сказал, что это моя самая большая глупость. — Цисс опускает взгляд. — Но разве ты не видишь, что он Блэк? Самый настоящий Блэк. И у него должно быть соответствующее имя. — она сжимает зубы и берет ребёнка на руки.       С ним молодая миссис Малфой подобна медведице. Ярости ей не занимать, движимая единственным порывом, защитить то, что ей дорого. Продолжить то, что ей понятно.       Нужно будет ей как-то рассказать, что от дома родителей ничего не осталось.       Но не сейчас, не сегодня. Беллатриса поклялась Люциусу, что не сделает ничего, что может вывести их Цисс из равновесия. В этом они с Малфоем сходятся — что угодно, лишь бы Нарцисса была счастлива. Это всё понятное, что у них осталось.       — Твой собственный Блэк. — Беллатриса усмехается. Её сестре определенно идёт новая роль. — Как думаешь, он будет похож на наших братьев или нас?       И обе замолкают, обмениваясь тревожными взглядами.       — У него Малфоевский овал лица. Он очень похож на своего дедушку. И мистер Малфой души в нём не чает. — Цисс быстро меняет тему, понимая, что не хочет говорить о братьях.       Её Драко мог бы быть похож на Сириуса. У того точно такой же нос. Как и у Вальбурги с Сигнусом. Но ей не хочется сравнивать сына с тем, кого выжгли с гобелена. О нет, только не это. Её мальчик никогда не подойдёт к грязнокровкам. Не поставит под удар семью.       Цисс поднимает взгляд на сестру, непроизвольно отворачивая от неё сына. Она сама бы простила ему все. И Люциус бы простил.       Беллатриса замечает изменившийся взгляд сестры, злость подкатывает к горлу. От одного неверного решения двух людей они до сих пор вынуждены страдать.       — Он будет похож на лучших из Блэков и Малфоев. — и чуть тише добавляет. — А сбежавшие получат по заслугам.       Цисс выдавливает улыбку, склоняя голову, чтобы оставить на щеке малыша поцелуй. И благодаря этому не замечает безумие, уверенно промелькнувшее в глазах сестры.

***

      — Великий Гриффиндор! Джеймс, ты хоть ты ему скажи!       Поттер делает два шага назад, спасаясь от двух огней: разъяренная жена на восьмом месяце беременности против лучшего друга.       Скажи ему.       Но он может сказать только ей. О том, как Сириус не спал по ночам, сбегая из гостиной, чтобы помочь Регулусу с учебой на первых курсах. О том, как он не спал после, когда Регулус стал старше, просыпаясь в холодном поту от кошмаров, видя как тьма поглощает его брата. И о том, как приходилось сжимать руку Сириуса последний год в школе каждый раз, когда Регулус проходил мимо.       Мог ещё добавить, как они ходили на каждый матч младшего Блэка, и как Сириус был готов сломать метлу, лишь бы не играть против него. И как сходил с ума, пока брат давал клятву мифическому Тёмному Лорду.       И о том, как сейчас бледнеет от одного упоминания о Регулусе.       Мог бы, да не станет.       Это успокоит Лили, но вскроет болезненные нарывы на душе друга. Младший брат — язва на душе Сириуса. И едва ли это сможет понять кто-то, кто не прошёл с ним вместе через этот ад.       — Это его личное дело. — идиотская фраза, но лучше он придумать не может. Хочется как можно быстрее избавить друга от развернувшегося театра.       — Спасибо, Сохатый. — выдыхает Сириус. Он пришёл в этот дом за пониманием, молчаливым подтверждением того, что поступает правильно.       И даже секунда сомнения во взгляде Джеймса заставила бы его передумать, но друг не подводит.       Блэк быстрым шагом преодолевает гостиную Поттеров, чтобы взять свою палочку со стола, ещё секунда, и письмо приземляется в блюдо для фруктов и воспламеняется.       — Чертов эгоист! — в сердцах выругивается Лили. — Это же младший брат! И ты ему нужен, раз он пишет уже четвёртое письмо подряд! Почему вы все такие жестокие?       — Он не Петунья, а ты не Регулус! — Джеймс готов взорваться. Она перекладывает историю Блэка на себя. Двух травмированных близких одновременно он не выдержит.       Почему Лунатик и Хвост не здесь, они бы легко разрядили обстановку. Или на крайний случай Марлин, с её непревзойденным чувством юмора и эмпатией, она бы уже несколько раз успела утащить Сириуса в безопасное место.       Лили набирает воздух, чтобы ответить, но вместо гневной тирады выдыхает и облокачивается на стену за спиной.       — Толкается. Уф. — и держится за живот, закрывая глаза. Чертова слабость. Она чувствует себя фарфоровой, малейшее отклонение от нормы в её жизни — и нужен перерыв, чтобы прийти в себя.       — В этом письме может быть проклятье, приглашение к Тому-Кого-Нельзя-Называть или метка, чтобы найти нас и убить. Скольких из Ордена они уже уничтожили? — Сириус поднимает свою куртку с кресла и направляется к двери.       Он сделал, что хотел. И благодарен Поттерам, что был не одинок в этот момент. Он был с семьей.       — Лили, я бы своего брата никогда не бросил. Я готов за него умереть, если потребуется. — он переводит дыхание. — И я бы не стал открывать письмо здесь, рискуя его семьей и моим, ещё не родившимся, племянником.       Лили переводит взгляд на мужа, ища поддержки, пока Сириус закрывает за собой дверь. Слёзы подкатывают к горлу.       Глаза Джеймса краснеют. Хочется сорваться за ним следом и сказать, что он тоже считает его братом. Что Сириус — часть семьи. Тогда, теперь и навсегда.       Когда они познакомились на первом курсе, всё было сильно проще и веселее. Она отправляла открытки сестре, а самой большой проблемой Сириуса и Джеймса было насолить Северусу и стащить с кухни больше сладостей. Когда они выпускались, ей приходилось подбирать слова для разговора с Петуньей, а Сириус с Джеймсом бредили о работе аврорами, Блэк уже тогда не общался с семьей, а Джеймс больше не вёл себя как избалованный мальчик. Теперь, после роковой встречи-знакомстве Джеймса и Вернона, она точно знает, что её сын никогда не познакомится с тётей, а Сириус с Джеймсом не доверяют родному брату первого настолько, что не могут открыть чертово письмо. И всё катится под откос, а от прежнего ребячестве не остаётся и следа.       Лили набирает воздух носом. Дурацкая сентиментальность. Она слишком нестабильна. Скорее бы всё это закончилось.