Надломленные

      Если бы она могла безнаказанно убивать людей, то Фирузе была бы первой жертвой в списке самых злостных недоброжелатей, которых нужно устранить. Даже мудрая наставница, а по существу — вечно вставляющая палки в колёса Афифе-хатун не стала бы преградой. Однако Хюррем прекрасно знала, что свобода — это отнюдь не возможность делать всё, что заблагорассудится, а, в первую очередь, право выбора. Исходя из этого, она думала о последствиях для себя и ответственности перед детьми, которые пострадают от своеволия своей матери, а, значит, к большому сожалению, Фирузе будет жить. Пока.       Михримах с пониманием посмотрела на Хюррем, в бессильной злобе сжимающую кулаки. Видимо, пришла пора вмешаться.       — Прикуси язык, Фирузе. Прояви должное уважение к великой Хасеки, в противном случае — пожалеешь.       — Султанша, разве я сказала неправду? В чём моя вина? В том, что падишах в знак своей любви ко мне подарил это украшение? — наложница умело изобразила искреннее удивление. Хюррем бы развернуться и уйти, но оскорблённая гордость не давала покоя. Она не привыкла молчать в ответ на унижение, пусть даже и тщательно скрытое.       — Дело не в словах, а поступках. Никто не сомневается в том, что именно повелитель приподнёс тебе подарок, но носить его при всех простым рабыням запрещается. Сними немедленно брошь! Можешь любоваться ею в своей комнате.       — Нет, госпожа. Я не вижу здесь ничего такого, что могло бы оскорбить Хюррем Султан, и не собираюсь выполнять пусть и ваш, но необоснованный приказ.       — Что? — Михримах сузила глаза, переняв часть гнева своей Валиде. — Кто ты такая, чтобы давать оценку моим приказам? Твоя обязанность в этой жизни одна — выполнять их беспрекословно!       — Довольно! — повысила голос Хюррем, осадив тем самым дочь. — Михримах, прекрати доказывать что-либо этой рабыне, ты разве не видишь, что всё это бесполезно? — Фирузе, я последний раз повторяю: сними сейчас же брошь!       — Нет, — прозвучал невозмутимый ответ.       — Что же, твой выбор.       Хюррем протянула руку и резко сорвала украшение с наложницы, разорвав при этом ткань платья. Улыбка на лице Фирузе сразу сменилась ужасом. Хасеки со всей силы бросила брошь, та звонко ударилась о холодный мрамор и разлетелась на две части. После этого султанша каблуком туфли ещё раз с огромным удовольствием наступила на драгоценность, от чего изумруды и рубины разлетелись по сторонам, а серебряное крепление треснуло, издав жалкий хруст.       Наложница кинулась прямо в ноги Хюррем, подбирая части украшения, которому не представилось больше быть целым. Когда последний рубин был поднят с пола, Фирузе возмутилась:       — Что вы наделали? Как посмели недостойно обойтись с подарком повелителя?       — Эта брошь оказалась так же хлипка, как и твоя любовь.       — Вам просто нечего сказать мне, госпожа. Вы сильно ревнуете и боитесь, ведь прекрасно понимаете, что я не просто очередная наложница для повелителя, а его любимая женщина!       — Спустись на землю, рабыня, — последнее слово было произнесено с презрением. — Можешь пожаловаться падишаху на меня, я даю на это своё разрешение, — Хюррем улыбнулась и прошла мимо всё ещё сидящей на полу Фирузе, следом за ней поспешила довольная Михримах, окинув напоследок наложницу триумфальным взглядом.       — Валиде, я так восхищаюсь вами! Только вы могли с достоинством выйти из такой неприятной ситуации, да ещё и проучить зазнавшуюся девицу.       Хюррем кивнула, не глядя на дочь. Вряд ли бы она сама посчитала свой поступок достойным. На самом деле Фирузе оказалась близка к правде — все действия диктовала оскорблённая гордость. Просто избежать скандала не представлялось возможным, оставались лишь крайние меры, которые граничили с истерикой. Михримах думает, что это сила, Хюррем же считает все свои действия слабостью.       — Когда-то твой отец подарил и мне брошь в виде цветка тюльпана — принадлежность к династии Османов. История повторяется.       — Валиде, не говорите так! Кто вы, а кто она?! Вы — великая Хасеки, вам нет равных, а Фирузе всего-навсего — простая рабыня.       — Я пришла в этот дворец тоже простой рабыней. Однако сумела подняться надо всеми и стать госпожой. Фирузе может пройти этот путь.       Михримах хотела возразить, но Хюррем жестом приказала молчать, потому что они подошли к её покоям, а, значит, могли быть услышаны особо любопытными слугами. Евнухи широко распахнули двери, пропуская султанш внутрь. Назлы подбежала к Хасеки, чтобы помочь снять меховую накидку.       — Я буду обедать с дочерью, иди на кухню и скажи, чтобы подали плов с перепелами.       — Как пожелаете, госпожа.       — А мне медового цыплёнка. Давно его не ела.       Назлы поклонилась и отправилась на кухню будить сонных поваров. Хюррем сложила накидку в сундук, чьему примеру последовала Михримах. Тепло камина приятно согревало после уличной прохлады, поэтому ходить и в покоях в мехах не было необходимости.       — Михримах, как твои успехи в учёбе? — спросила Хасеки, приглашая дочь присесть рядом.       — Валиде… Пожалуйста, не спрашивайте. У меня всё хорошо, — было видно, что девушка не в восторге от подобного разговора.       — Мехмет говорил, что у тебя проблемы с латынью, а прилагать усилия ты не желаешь.       Михримах мысленно придушила брата за длинный язык.       — Мама, я стараюсь. Не беспокойтесь, пожалуйста, хоть об этом.       — Охотно верю, дорогая. Я хочу, чтобы твою голову забивали не только наряды и украшения, а и полезные знания. Поверь мне, они всегда пригодятся.       Девушка согласилась, но подумала о том, что султанше вовсе не обязательно заниматься подобными ненужными вещами, какой в них прок? Гораздо нужнее представлять в деталях их будущую с Бали-беем свадьбу.       — Валиде, я в полном порядке, а вот что происходит с вами? Отъезд повелителя на вас так повлиял? Вы почти не выходите из своих покоев, благо, сегодня мне удалось уговорить вас составить мне компанию для прогулки в саду, ходите проникшей и задумчивой. Это всё из-за той змеи, да? Вам больно от одного взгляда на неё?       Хюррем поблагодарила Аллаха за то, что Михримах даже не догадывается о том, что происходит с её матерью на самом деле. Да, она сидит в покоях, покидая их лишь для того, чтобы под покровом ночи искупаться в хаммаме. Однако отнюдь не потому, что не хочет видеть Фирузе, а из-за того, что боится Мустафу. Какова истинная природа этого страха, Хасеки не знала, но после отбытия Сулеймана в Тебриз чувство тревоги не покидало её ни на миг. Хюррем просто замкнулась в своих покоях, наслаждаясь и убиваясь одиночеством. Со старшими детьми общалась довольно редко, изредка приглашая их присоединиться за обедом или ужином. Лишь с Джихангиром проводила много времени, читая ему книги или просто наблюдая за его играми.       Порывалась написать Сулейману, но всякий раз рассерженно бросала перо и рвала в клочья бумагу. Хюррем сильно страдала, представляя, как повелитель пишет Фирузе любовные послания. Осознание того, что, возможно, эта змея сидит в своей комнате и прижимает его письмо к груди, вводило девушку в безумие. В такие моменты Хасеки готова была отдать всё, лишь бы оказаться рядом с ним, коснуться ласковым взглядом его глубоких небесно-голубых глаз, прижаться, утонуть в его объятиях и никогда не отпускать. Дышать и любить. Любить его, а, значит, жить.        Её любовь — её погибель. Она часто плакала над собственным бессилием, приказывала себе стать увереннее и отважиться написать горячо любимому мужчине, но ничего не получалось. Хюррем страдала от одиночества. Простила ли ту не столь болезненную, сколь оскорбительную пощёчину? Да. Тысячу раз. Несмотря на всю свою силу, которую видят враги, она была слаба. Заложница любви к Сулейману. Госпожа для всех, но навсегда его рабыня. Как ей пережить эту нестерпимую боль, которая каждый раз вспыхивает, стоит лишь вспомнить того, имя которого для неё навеки священно? Как перестать мучиться мыслями о другой женщине в его объятиях? Аллах, всё, что она хочет на самом деле — это раствориться в Сулеймане без остатка.       — Матушка, вы плачете? — Михримах заметила на щеке Валиде одинокую слезинку, которую Хюррем тут же смахнула ладонью и покачала головой для пущей убедительности, что всё в порядке.       — Нет, тебе показалось, доченька.       — Ради Аллаха, не пытайтесь казаться бесчувственной передо мной! Я ведь вижу, что вы страдаете из-за отца. С ним всё будет хорошо, он вскоре вернётся, и вы будете вместе. Навсегда, мама, слышите меня? — Михримах заключила в тёплые объятия Хасеки.       — О, моя дорогая! — Слёзы покатились одна за другой, но к ним ещё добавились и тихие всхлипывания.       Хюррем позволила себе плакать, уткнувшись в плечо дочери. В одно мгновение вспомнилось всё. Придавило тяжестью воспоминаний, заставляя душу противно ныть. В этот момент ей было глубоко наплевать на угрозы Мустафы, на противостояние с многочисленными врагами, вечные ссоры и упрёки от завистников в том, что она по-прежнему никто. Был только он. На нём держался весь её мир. Единственный мужчина, которому она готова простить всё. Её Сулейман. Никто и никогда не посмеет пойти против бессмертной любви мужчины и женщины. Каждый глупец, кто осмелится бросить им вызов, сгорит в пламени, превратившись в пепел, на котором их вечная любовь будет возрождаться вновь и вновь.       — Вот так, — улыбнулась Михримах, увидев загоревшиеся решительностью глаза матери. — Вам не идут слёзы, Валиде. Только смех.       — Спасибо, Михримах. Ты — моя радость, благодаря тебе улыбка будет всегда на моём лице, даже, когда сердце внутри меня разбито.       — Забудьте это, матушка! Мы избавимся от этой гадюки. Вот увидите, Фирузе вскоре будет казаться вам лишь нелепым сном. Рустем-ага придумает способ устранить её.       — Дай Аллах, — вздохнула Хюррем, взяв зеркало, чтобы взглянуть и привести себя в порядок.       После сытного обеда и ободряющих разговоров Михримах попрощалась с Валиде, взяв с неё обещание больше никогда не грустить, и отправилась вместе с Джихангиром к Мехмету, с которым очень хотела поговорить на тему его вмешательства не в свои дела.       Хюррем после ухода дочери принялась за чтение новой книги, а уже вечером всё же решилась написать Сулейману, чтобы в очередной раз рассказать о своих чувствах. Она долго ходила из угла в угол, тщательно подбирая слова, пару раз садилась за письмо, но откладывала бумагу в сторону, считая написанное сухим и безэмоциональным текстом. Собравшись наконец с мыслями, убедив себя в правильности своего поступка, Хасеки принялась излагать свои душевные метания. Над письмом она сидела очень долго, даже отказалась от ужина, приказав Назлы готовить хаммам. Перечитав несколько раз написанные строки, Хюррем довольно улыбнулась и свернула послание, уже завтра прикажет Сюмбюлю отправить его в Тебриз, а затем будет с нетерпением ждать ответа, томимая жаждой скорой встречи с Сулейманом.       Сегодня она решила устроить себе тихий вечер, помечтать и обдумать возможные ближайшие планы, поэтому приказала служанкам её не беспокоить понапрасну, предварительно отправив их спать в гарем. В хаммам взяла с собой лишь Назлы, однако после бани выпроводила девушку также, желая остаться в полном одиночестве, посвятив себя раздумьям.

***

      Все эти дни Мустафа не находил себе места. Каждый раз надеялся увидеть её, но Хюррем не появлялась ни в саду, ни в коридорах Топкапы. Была ли причина этому в его угрозах или же в занятости самой Хасеки мужчина не знал. После отбытия отца всё вокруг словно замерло, теперь уже даже повторяющаяся череда событий изо дня в день могла стать в радость. Шехзаде проводил много времени за рабочим столом, изучая документы, предоставленные повелителем перед отъездом, читал вечерами поэзию, изредка разбавлял своё времяпровождение недолгими прогулками и общением с младшим братом. Мехмет — единственный человек, не считая коротких приказов слугам, с кем Мустафа общался целую неделю.       Возможно, это и к лучшему, что всё происходит именно так? Он сможет остыть в своих чувствах, забыться с помощью многочисленных свитков и отшельничества? Однако почему её уже вскоре стало не хватать? Почему Мустафа так сильно желал увидеть Хюррем, насладиться их вечными спорами и прикоснуться к шёлковой коже, нежность которой до сих пор он всякий раз чувствовал под своими пальцами? Он хотел её для себя до одури, как никого прежде в этой жизни. Но его не хотела она. Мустафа понял, что тот единственный поцелуй, который Хюррем подарила ему, был просто игрой, а не проявлением чувств, как сперва казалось. Хасеки тем вечером была в обиде на повелителя, вот и решила таким образом доказать себе, но вот только что? Что она всё так же, как и прежде, вызывает желание? Что так же красива и беззаботна? Что безнаказанно может вскружить голову своему врагу?       «Вы ошиблись, Хюррем Султан.» — скривил рот в презрительной усмешке Мустафа. Да, он обещал отцу, что его дражайшая жёнушка будет под его защитой. Вот только один момент — от других недоброжелателей, а не от самого Шехзаде.       Жажда обладания была сильнее здравого рассудка. Однако насилие Мустафа счёл совершенно неприемлемым. Вряд ли ему понравятся кровавые следы на лице от её ногтей и исходящее от неё отвращение. Нет, всё должно произойти так, чтобы он смог доказать своё превосходство над ней.       Впервые в жизни он целенаправленно топил грусть в вине. Ему необходимо было убедить себя в том, что поступает правильно, потому что ещё оставались навязчивые сомнения. А вдруг это станет фатальной ошибкой? Пусть так, Мустафа готов пойти на жертвы. Он согласен на любые последствия. Графин вскоре опустел наполовину, а голову наполнила лёгкость. Алкоголь быстро затмил разум, придал решительности и разворошил старые обиды.       «Она вполне заслужила это.» — успокаивал себя мужчина. В дверь настойчиво постучали.       — Войдите!       В покои вошла девушка и поклонилась. Мягко ступая по ворсистому ковру, она пристально наблюдала за Шехзаде. Её взгляд обжигал.       — Зачем ты пришла, хатун?       — Меня отправили помочь вам подготовиться ко сну, — в подтверждение своих слов наложница принялась поправлять подушки на кровати и менять свечи.       Мустафа посмотрел на девушку, отметил её слишком откровенное платье, особенно подчеркивающее декольте, и налил себе ещё вина из кувшина, полностью опустошив его. Наложница намеренно медленно выполняла свою работу, а затем и вовсе каким-то образом оказалась за спиной мужчины. Она положила свои руки ему на плечи и мягко сжала.       — Шехзаде, разрешите мне расслабить вас.       Мустафа сперва хотел возмутиться и выгнать надоедливую девицу, но решил промолчать, сделав в очередной раз глоток вина. Девушка, приняв молчание за согласие, приступила к более настойчивым и смелым действиям, переместив свои руки к запахнутому на груди халату, намереваясь его снять.       — Я так давно об этом мечтала… Ваш приезд в Топкапы — огромное счастье для меня. Моё предназначение — осчастливить вас.       Мустафа презрительно усмехнулся. Сколько раз он слушал эти шаблонные фразы, сказанные томным голоском? Сколько раз к нему в покои приходили рабыни, чтобы взбить подушки, но на самом деле желающие соблазнить его и попасть в постель к Шехзаде? Бесчисленное множество. Покойная Фатьма даже преуспела в этом.       — С чего ты взяла, что я несчастлив?       Девушка от удивления прекратила поглаживающие движения руками, обратно переместив их на плечи. Мустафа не видел выражения её лица, но был уверен, что его вопрос поставил наложницу в тупик.       — Каждому мужчине для счастья нужна женщина. Вы, как я слышала, к сожалению, потеряли сына и фаворитку…       Мужчина одним махом выпил оставшееся вино. Слова надавили на ещё не зажившую рану, отдавшись слабой болью в душе.       — Возможно, ты и права. Однако с чего ты взяла, что эта женщина ты? — Мустафа неожиданно для девушки схватил её за запястье и крепко сжал, та лишь успела тихо охнуть. Идея соблазнения перестала быть такой манящей.       Наложница попыталась вырваться, но мужчина встал из-за стола, не выпуская из захвата её руки.       — Уже не такая смелая? — Шехзаде наступал на рабыню, заставляя её отступать к стене, пока окончательно не уткнулась в твердую поверхность спиной.       — Разрешите мне…       — Не разрешаю. Ты ведь за этим пришла ко мне?       Мустафа наслаждался её помешательством. Стоило спутать намеченный план, и она оцепенела в страхе перед ним. Он насмешливо посмотрел на побледневшее лицо, подрагивающие губы и одним ловким жестом убрал прядь волос девушки. Его сознание, несмотря на большое количество выпитого, было ясным. Ситуация, разыгравшаяся перед ним, становилась всё более интересной.       Он мечтал о совсем другой в его объятиях. Наложница притихла и, казалось, даже не дышала. Мустафа обхватил её нежную шею рукой и впился поцелуем в пухлые губы. Девушка сразу же пылко ответила, обвив руки вокруг мужского торса и прижимаясь всем телом.       — Пошла вон, — разорвав поцелуй и убрав руки за спину, хрипло сказал мужчина.       — Что? Шехзаде, я…       — Убирайся прочь из моих покоев. Немедленно!       Грозный тон был правильно воспринят девушкой. Она испуганно поклонилась и выскочила за дверь.       "Ей нет равных."       Мустафа глухо застонал и прикрыл глаза. Пора действовать, смысла медлить не было.