Надломленные

      Мустафа еле сдержался, чтобы не рассмеяться. Он внимательно посмотрел на отца, дабы понять, всерьёз ли была сказана самая страшная в мире глупость. Но всё же ему не показалось: повелитель источал серьёзность, по причине чего Шехзаде даже опешил. Огромные покои резко сжались в размере до расстояния между двумя мужчинами. Один из которых сильно любил и верил, а другой путался в сомнениях и постоянно искал оправдание своим действиям.       — Вы же знаете, что на самом деле нет ни единой причины думать так. Ваша, — он сможет это сказать как можно правдоподобнее. — Любовь, которая длится годами, прямое тому подтверждение. Разве было когда-либо малейшее сомнение в верности Хюррем Султан до этого момента? Хасеки неоднократно доказывала вам свою безграничную преданность и любовь.       Шехзаде говорил эти слова, а в мыслях у него зудело совсем иное. Хотелось прямо сказать отцу то, что он не заслуживает такой любви. Пока Хюррем боролась за место под солнцем для себя и своих детей, повелитель не брезговал связями с другими женщинами. И нет, это не были невинные плотские утехи, это неверность духовная, что гораздо больнее. Разве принцесса Изабелла развлекала его исключительно на ложе? А Фирузе? Есть подозрения, что отец вовсе питает к ней любовные чувства! И этот человек смел подозревать Хюррем, которая и в мыслях не может допустить связь с другим? Эгоизм в чистом виде.       Сулейман настолько проникся возможной неверностью жены, что начал вспоминать историю о крымском художнике. Да, она, вроде, бы закончилась тем, что он поверил в невиновность Хюррем, несмотря на все слова покойной Валиде, но сейчас почему-то это вновь засело в голове. Как бы он проверил заверения девушки? Свидетелей не было, лишь дневник, принесенный Ибрагимом, который Хюррем так и не прочитала вслух полностью. Валиде говорила, что именно в тетради было доказательство неверности, но улику уничтожила сама Хасеки, если верить словам матери. А без доказательств что-либо предъявить нельзя.       Теперь же единственным, но сомнительным доказательством были слова Тахмаспа. Можно ли им верить? Мог ли Шах преследовать какую-то цель, говоря их Сулейману? С одной стороны — несомненно, а вот с другой… Зачем это ему? Его условия выполнили полностью. Чтобы насолить? Ударить побольнее? Что же, Тахмаспу это прекрасно удалось.       — Почему бы вам просто не спросить, если сомневаетесь? Откровенный разговор — лучший выход из ситуации. — Мустафа последовал примеру повелителя, который опустился на кресло, и занял место на тахте, стоящей рядом.       Сулейман задумался. Слова сына хоть и имели рациональное зерно, но со стороны подобное казалось неразумным. Кто будет признаваться в измене? А играть в «отгадай правду» вовсе не хотелось.       — Нет, это не вариант. Мне сложно даже представить встречу с ней. — Сулейман сжал пальцами шёлковую обивку.       — Если вы даже боитесь взглянуть султанше в глаза, то я ничего больше посоветовать не могу.       Повелитель сверкнул зло взглядом. Слова Мустафы ему не понравились. В них сквозила насмешка и толика пренебрежения. К чему это было сказано?       — Я подумаю над своим решением. Пока и правда не готов к поспешным выводам. Мне нужно всё обдумать и принять.       Мустафа пожал плечами в ответ. Казалось, что отец просто сошёл с ума. Обдумать? Принять? Да что вообще с ним происходит? Неужели он допускает мысль о неверности Хюррем? Тогда говорить о любви уже поздно. Повелитель сделал всё ради этого. В очередной раз Шехзаде убеждается в том, что Хюррем заслуживает большего. Любовь падишаха губительна для неё. Дай Аллах, она сможет осознать это и выпутаться из её сетей. Кроме как надеяться на благоразумие отца, выхода нет.       — Возможно, ты хочешь мне что-то сказать, Мустафа?       — Нет, повелитель, абсолютно ничего. — Шехзаде подвелся с софы, чтобы уйти, но следующий вопрос его остановил.       — Теперь ты вправе вернуться в Манису, чтобы вновь приступить к своим прямым обязанностям. Я тебя и так задержал в столице.       В Манису? Чёрт, как можно за любовными переживаниями забыть о санджаке? Как давно он писал матери и Ташлыджалы? Валиде, вероятно, места себе не находит из-за беспокойства. Сегодня же он напишет ей. Возвращение в Манису означало одно. Расставание с Хюррем. Да, Мустафа обещал оставить её в покое, но чувство того, что он должен быть рядом с ней, не покидало. Осталось только найти предлог и не вызвать лишних подозрений.       — Повелитель, если вы позволите, я задержусь в Стамбуле ещё ненадолго. Хочу пообщаться с Ибрагимом-пашой, поскольку давно его не видел, да и побыть с братьями. Вся эта суматоха не позволила провести с ними достаточно времени.       — Если так, то оставайся, конечно, сколько тебе угодно. Но не возникнет ли проблем в Манисе?       — Благодарю, отец. Нет, всё в полном порядке. Об этом можно даже не беспокоиться. Могу ли я идти?       — Да, ступай.       Мустафа поклонился и тут же выпрямился, словно натянутая струна. Подойдя к двери, он постучал, чтобы ему открыли. Взгляд отца прожигал спину. Неужели заподозрил в чём? Но ведь не должен был. Спокойно дал своё согласие на просьбу. Или же все дело в тех злополучных словах, которые повелителю не понравились? Додумать Шехзаде не успел. Благо, стражники распахнули дверь, и он поспешно вышел, скрываясь от пронзительного взгляда Султана. Последняя минута была настолько напряжённой, что Мустафа даже с облегчением выдохнул, прислонившись к стене, но тут же собрался и направился в свои покои.

***

      — Матушка? Вы меня слышите? — Михримах уже третий раз обратилась к Валиде, но та так и не ответила, продолжая смотреть перед собой в одну точку. Они вместе с братьями пообедали, но тему пропажи Хасеки не трогали. Посвящать младших в это не стоило, поэтому Михримах дождалась, пока Мехмет забрал братьев на прогулку, чтобы спокойно поговорить. Но Хюррем будто ушла в себя после ухода сыновей.       Она не могла поверить в то, что обедает со своими детьми, в своих покоях. Ей казалось, что это всё не на самом деле, что стоит проснуться, и она вновь окажется в плену у Тахмаспа. Убранство покоев… Хюррем обязательно прикажет всё поменять. Видеть красивые, роскошные вещи для неё сейчас было сложно. Первым делом она избавится от всего персидского. От вот этих канделябров, золочёного сундука с драгоценными камнями, ковров. Она заставит слуг убрать весь неугодный ей хлам. Больше никакой напыщенной роскоши в своих покоях Хасеки не потерпит.       — Мама! — Прикрикнула Михримах, не дождавшись ответа на свои предыдущие обращения. Девушка была взволнована поведением Валиде. Потухший взгляд, дрожащие изредка руки и постоянное беспокойство наталкивали на нехорошие мысли. Что же случилось с ней? Почему ранее беззаботная и весёлая султанша превратилась в тень самой себя? Услышать всю историю было страшно, но Михримах должна узнать о том, что довелось пережить её матери, и что довело Хасеки до такого незавидного состояния.       — Я слышу, дорогая. Прости, что не ответила сразу. Задумалась. — Улыбнулась Хюррем. Но улыбка эта была вовсе не свойственна ей. Натянуты лишь уголки губ, глаза же источали грусть. Вымученная и безжизненная эмоция.       — Мы за вас сильно переживали. Как только стало известно о том, что вы пропали, Мустафа начал тут же поиски, а я места себе не находила, — Михримах крепко смяла ткань пллатья руками, пытаясь сдержать навернувшиеся на глаза слёзы. — Мысль о том, что больше не увижу вас, убивала меня изо дня в день. Лишь молитвы о вашем спасении хоть как-то придавали сил и заставляли верить в лучшее. Аллах милостив к нам, благодаря его воле я могу сейчас любоваться вашей ангельской улыбкой, Валиде.       Хюррем задрожала. Её глаза заслезились, а в груди защемило от сильных эмоций. Она даже не могла представить, насколько страдали дети, пока она отсутствовала. Михримах потянулась и крепко обняла мать, вдыхая такой чудесный запах её шёлковых волос, прикасаясь щекой к бархатной коже. Да, она была уже достаточно взрослой, но девушка любила Валиде и не допускала даже того, что может когда-либо её потерять. Хюррем обронила пару слезинок, крепче прижимая к себе дочь. Материнская любовь воистину самая сильная в мире.       — С возвращением, Валиде. — Прошептала девушка и пересела на своё место. — Вы сможете мне рассказать, что с вами произошло? Мустафа сказал, что вас похитили по приказу Тахмаспа. Ему удалось вычислить мерзавку, что подстроила всё это, её казнили сразу же. Айше-хатун сказала, что обманом выманила вас за пределы дворца.       — Всё верно. Она за день до похищения подошла ко мне в саду и сообщила, что есть один влиятельный человек, который хочет мне передать секретную информацию. Я сперва настаивала на встрече в Мраморном павильоне, но хатун была так убедительна в своей лжи… Сказала, что этот вельможа имеет компромат на одного из высших чинов империи, поэтому в целях безопасности не будет так рисковать. Я по глупости поверила ей! Пришла без охраны и служанок. А очнулась уже связанной в карете под надзором прислужника Тахмаспа.       — Валиде, над вами, — голос Михримах задрожал. — Издевались в плену?       Хюррем не ответила, а лишь отвела взгляд, прикрыв глаза. Она не готова рассказать всё то, что ей пришлось пережить. Даже своей родной дочери. Об этом не должен знать никто. Да, она позволила Тахмаспу очернить тело, но эта тайна навсегда останется лишь в её душе. Михримах всё поняла без слов. Если Валиде не хочет рассказывать, то так тому и быть. Однако на сердце стало тяжело. Что же случилось с матушкой, раз она решила умолчать об этом?       — Повелитель был сильно занят на днях? — Хюррем задала вопрос, который её интересовал больше всего на данный момент.       — Вроде, нет. С чего вы это взяли, Валиде?       — Он поручил забрать меня Ибрагиму-паше, а сам не приехал, ссылаясь на неотложность государственных дел, — растерянно ответила Хасеки.       Михримах не собиралась говорить матери о том, что видела, как окрылённая Фирузе выходила из покоев отца уже после его возвращения в столицу. И весьма очевидно она была у него неоднократно. Вот, значит как. Повелитель не поехал за Валиде вовсе не потому, что ужасно занят, а по другой, неизвестной причине. История продолжается.       — Отец просидел все эти дни в покоях. Возможно, действительно, дела империи требовали вмешательства. Почему бы вам не пойти к нему?       — Это будет вечером, Михримах. Я так долго ждала, когда смогу увидеть повелителя! — Хюррем взяла руку дочери и крепко сжала, словно ища поддержки.       — Ваши глаза сияют, когда вы говорите об отце, Валиде. — Как же горько девушке было произносить слова, заведомо зная, что матери причинят боль в очередной раз. Возможно, рискнуть и рассказать о том, как ждал её отец на самом деле? Нет, нельзя. Это убьет Хасеки морально. Осознание того, что даже дети знают о том, что повелитель отдал предпочтение наложнице, сломит её. Пусть все идёт своим чередом.       — Что бы там ни было, я люблю его и верю, что любовь взаимна.       Михримах послала ободряющую улыбку матери и поспешила скрыть глаза, во взгляде которых читалась жалость. Стало не по себе. Девушка решила, что сейчас самое время уйти.       — Валиде, разрешите, я отправлюсь к братьям? Хочу подышать свежим воздухом. А вы как раз начнёте подготовку к предстоящему вечеру.       — Да, ты можешь идти, Михримах. Спасибо тебе за твою поддержку и понимание, — Хюррем приобняла дочь на прощание.       — Всё будет хорошо, мама. Верьте мне. — Уверенно сказала девушка.       Хасеки улыбнулась. Провожая красавицу-дочь взглядом, она думала над тем, действительно ли допускала возможность выдать её замуж за Рустема? Благо, что вовремя одумалась и передумала совершать подобную глупость. Её жемчужина достойна лучшего. Жизнь Михримах обязательно должна быть счастливой, и мужа девушка выберет лишь по любви, а не по холодному расчету матери.       Чем ближе солнце клонилось к закату, тем тревожнее становилось в душе Хюррем. Красные, словно кровавые, разводы на небосводе выглядели зловеще. Султанша прежде не видела здесь такого явления. Тяжёлые, тёмные тучи заслонили солнце, которое так и не выглянуло, окончательно скрывшись за горизонтом. Стало удивительно тихо. Стоя на террасе, Хюррем даже не слышала пения ночных птиц и дуновения ветра. Природа будто замерла. Очевидно, надвигалась гроза.       «Дурной знак», — прошептала Хасеки и скрылась в покоях.       Сегодня она не хотела наряжаться. Попросила Назлы принести простое синее бархатное платье, в которое переоделась сама, без посторонней помощи. А волосы оставила распущенными. В зеркале на неё смотрела уставшая женщина. Потерянный от всех переживаний вес делал Хюррем старше своих лет. Худоба ей категорически не шла. Но всё равно султанша улыбнулась своему отражению. Всё будет хорошо.       На последнем повороте к покоям супруга, Хасеки встретила Афифе-хатун, которая, увидев султаншу, изменилась резко в лице от растерянности.       — Госпожа, приветствую, — поклонилась хазнедар. — Рада видеть вас снова в стенах Топкапы. Я молилась за ваше здоровье.       — Добрый вечер, Афифе-хатун. Я рада, что вернулась в свой дворец. — Ответ получился именно таким, как Хюррем и хотела. Пройдя мимо женщины, султанша направилась дальше по коридору, но хазнедар обогнала её и преградила путь.       — Госпожа, куда вы направляетесь?       — Что ты себе позволяешь, Афифе-хатун? — Строго спросила Хасеки, возмущённая подобной наглостью. — Я иду к повелителю. Освободи мне дорогу сейчас же!       — В покоях повелителя находится Фирузе-хатун, вас не пустят туда.       — Что ты сказала? — Прошептала Хюррем, отказываясь верить в чудовищные слова женщины.       — Султанша, вам лучше вернуться к себе. Повелитель на хальвет позвал свою фаворитку сегодня. Вы сможете прийти к нему завтра.       — Нет. Я пойду сейчас. Уйди с дороги!       — Госпожа! — Только и успела окликнуть Афифе-хатун стремительно удаляющуюся Хасеки. — Аллах, что же будет?       В душе Хюррем бушевал ураган. Так вот они какие, государственные дела! Развлечения со змеёй — это причина, по которой повелитель не приехал, чтобы забрать её из плена Тахмаспа! Хасеки находилась в страхе. В самом ужасном изо всех возможных. Ждала, что Сулейман придёт и успокоит её, пока Хюррем будет рыдать у него на груди в поисках поддержки и любви. Но он приглашает на хальвет эту дрянь. Снова, в который раз наплевав на чувства. Да что там говорить, не поинтересовавшись даже в порядке ли она…       Глаза заслезились от злости и невыносимого чувства боли. Хюррем подошла к двери и приказала её немедленно пропустить, но стражники ответили отказом. Она принялась кричать и угрожать, что разнесёт всё вокруг, если не увидит повелителя, но они были непреклонны. Надежда была лишь на реакцию Сулеймана, который должен был выйти и встретиться с ней, но султаншу ждало разочарование. Султан никак не отреагировал на её крики. Она осталась ни с чем и была вынуждена вернуться в свои покои.       Уже после корила себя за несдержанность и за то, что не додумалась просто его ждать. Зачем показывать то, что именно она настолько жаждет их встречи? К чему эта вся несдержанность и истерика, которые ни к чему так и не привели? То, что Сулейман обязательно рано или поздно придёт сомнений не было. Ведь так? Однако Хюррем горько ошибалась. Повелитель не пришел к ней ни утром, ни вечером следующего дня.       Хасеки не хотела есть, не хотела, чтобы дети видели её в таком плачевном состоянии. Она просто ждала прихода Сулеймана, который к ней явно не спешил, а сама пойти к нему Хюррем не могла. Девушка нервничала все больше и больше. Металась целый день в покоях, словно зверь в клетке. Приходил Сюмбюль, который пытался успокоить, на что Хюррем лишь отмахивалась. За всё это время ей казалось, что она уже сошла с ума. Но, как оказалось, это было лишь начало её безумия.       Лишь через почти два дня, поздним вечером Сюмбюль прибежал и радостно сообщил, что повелитель ждёт Хасеки в своих покоях. Охваченная счастьем, Хюррем приказала принести ей самое роскошное платье и сделать красивую прическу. Она представляла, будто идёт на тот самый, их первый хальвет с Сулейманом. Когда началась история их большой любви. Евнух, глядя на ожившую госпожу, сильно радовался. Наконец-то сбудется то, о чём она бредила всё эти дни. Но девушку ждал неприятный сюрприз. Уже после того, как она вошла в покои, её накрыло ощущение неправильности и плохого предчувствия. Повелитель сухо кивнул на поклон и улыбку, оставшись стоять на месте. Хюррем слегка смутилась, увидев тяжёлый взгляд и полное отсутствие радости её приходу.       Всё же она решила повременить со своими прежними желаниями броситься в его объятия. Хасеки застыла в нерешительности, как и тогда, в их первый раз и просто рассматривала своего мужа. Единственное, но значительное отличие от их первой встречи — поведение повелителя. Он сильно изменился: был бледен, исхудал, а борода отросла и ещё больше покрылась сединой.       Но Хюррем восхищалась им. Его глубокими голубыми глазами, которые сейчас больше походили на мрачное грозовое небо. Тогда она ещё не знала, что предвещает ей эта гроза. Однако какая разница, если он её позвал и Хюррем сможет всё наконец-то рассказать? Догадок о том, что Сулейман может подозревать её в неверности, даже в мыслях не было.       — Прекрасная как и всегда. С преданным и влюбленным взглядом. — Улыбка спала с лица Хюррем, ведь сказанные слова были почти издёвкой.       — Сулейман? — Она постаралась, чтобы её голос звучал как можно спокойней, но это взбесило мужчину еще больше, чем если бы с ходу начать его обвинять в связи с Фирузе.       — Почему ты предала меня, Хюррем? — Словно поток ледяной воды на голову.       — Что? Я передала тебя? Что за нелепость? — Переспросила девушка, не веря в то, что повелитель так «тепло» её встречает.       — Молчи! Даже не смей строить из себя невинность!       Хюррем дернулась как от удара, но взгляд Сулеймана, полный ненависти, заставил её проглотить взаимные обвинения, рвавшиеся из груди. Повелитель играл желваками и своим диким, почти звериным взглядом испепелял султаншу.       — Значит, ты отдалась Тахмаспу? Покорилась ему?       Хюррем вздохнула с облегчением. Ей захотелось рассмеяться. Это ревность, простая ревность. Сейчас она расскажет Сулейману как все было на самом деле, и этот нелепый разговор прекратится.       — Это всё неправда. Сулейман, я люблю тебя и никогда бы не посмела предать нашу … — Она не успела договорить, как повелитель подошёл к ней вплотную и ударил. Уже во второй раз… Тот первый, ещё ярко горел в её памяти, но этот был гораздо унизительнее, даже несмотря на то, что Фирузе не было в покоях. Голова Хюррем дёрнулась назад, а во рту появился солоноватый привкус крови. Она тут же поднесла руку ко рту, а потом посмотрела на пальцы, Сулейман разбил ей губу. Слезы подступали издалека, но девушка уже чувствовала их приближение, поэтому посмотрела на повелителя с упрёком, ожидая, что он начнет просить прощения. Какой же наивной она тогда была! Мужчина смотрел на неё ледяным взглядом, без капли сочувствия. Словно наслаждаясь болью Хюррем. Ей было всё равно на разбитую губу, ведь разбитой оказалась душа.       — Ты моя рабыня! И принадлежишь только мне. Неужели за все эти годы ты так и не смогла этого понять?! — Сулейман произносил каждое слово с невиданной злостью.       В душе Хюррем что-то надломилось окончательно.