***
Её состояние было критическим. Хюррем поняла, что стала панически бояться каждого стука в дверь. Всякий раз она нервно вскидывала голову, чтобы убедиться, что вошедший в её покои — не Сулейман. Хасеки страшилась его, потому что знала, что с приходом повелителя её часы будут сочтены. Последние пару дней девушка, закрывшись в покоях, изводила себя в ядовитых мыслях о своей дальнейшей судьбе. Она не общалась с детьми, ведь они бы точно испугались, увидев её печальное состояние, перестала есть и беспокоиться о своём внешнем виде. Отсутствие сна и невроз дали эффект в виде темных синяков под глазами впридачу к некрасивым кровоподтёкам от недавних ударов некогда любящего мужа, дрожание рук и головную боль. Её часто тошнило даже от простой воды. А за эти дни она похудела по причине сильных переживаний и голодания. Хюррем пыталась плакать в надежде, что дав эмоциям волю, ей станет легче, но глаза оставались сухими. Картина рыдающих над её мертвым телом детей вводила в состояние животного ужаса. Она так хотела жить… Когда зверя загоняют в угол, он борется до последнего дыхания. А Хюррем устала бороться. Девушка приняла поражение и смиренно ждала решения о своей участи. Быстрый стук в дверь отвлёк и неприятно насторожил её. В покои, не дожидаясь разрешения, влетел взволнованный Сюмбюль. Хюррем с облегчением выдохнула. Отдышавшись, евнух поклонился и заохал: — Беда, моя госпожа! На лице девушки не дрогнул ни один мускул. У неё проскочила мысль, что Сюмбюль, видимо, узнал волю повелителя. — Говори, — прозвучало совершенно спокойно и смиренно. — Я видел, как Михримах Султан… Отправилась… К повелителю… Хасеки вскочила с тахты, несмотря на одолевающую слабость, и тут же схватилась за голову. В глазах потемнело. Евнух стремительно кинулся на помощь и помог девушке сесть обратно. — Аллах! Да что же вы, султанша… Изводите себя так… — Говори, Сюмбюль, — прошептала Хюррем. — Что было дальше? — Стража не пропустила её в покои. Она громко кричала и звала падишаха. Её слова были полны гнева. Повелитель вышел, и всё же пригласил нашу султаншу на разговор. И без того бледная Хасеки стала белее мела. Она испуганно смотрела на евнуха, который в ужасе схватился за тюрбан. — О чём Михримах хотела поговорить с повелителем? Ты узнал? — Нет, моя госпожа. Я сразу же отправился к вам. Но султанша так кричала… А после того, как наш повелитель вышел сказала, что хочет поговорить с ним. Ой, что же теперь будет? Беда, беда на наши головы! Аллах, дай нам сил пережить этот ужас! Хюррем догадывалась, о чём именно хотела поговорить с султаном дочь. И эти догадки ей совершенно не нравились. Михримах совершила страшную глупость, в которой виновата лишь сама Хасеки. Это она стала причиной беспокойства дочери. Сулейман не потерпит такой дерзости. Пострадает не только Хюррем, а и Михримах, которая хотела заступиться за неё. — Султанша, что мы будем делать? — К повелителю меня вряд ли пустят, — прошептала девушка. — Буду ждать Михримах в её покоях. Помоги мне дойти до них, Сюмбюль. Боюсь, что я слишком слаба и могу упасть в обморок по дороге. Евнух покачал головой и кивнул. Лишние слова отпали сами. Позволив госпоже опереться на себя, он медленно повёл её, жестом приказав служанкам следовать за ними на всякий случай. Мустафа впервые за последние дни увидел Хюррем. Правда, лишь мельком. От увиденного его сердце сжалось. Она шла, опираясь на Сюмбюля, и выглядела болезненно. Даже некогда яркие волосы превратились в тусклые рыжие спутавшиеся пряди. Он знал, что отец не встречался с ней с того самого последнего момента. Аллах, да она убивает себя! Проследив за Хасеки, Мустафа выяснил, что она направилась в покои Михримах, которая вскоре пришла откуда-то вся печальная и заплаканная. Следить за Хюррем дальше не было смысла, поскольку та задержалась в комнатах дочери надолго. К тому же, у входа стоял Сюмбюль, который в любой момент мог увидеть его и заподозрить неладное. Шехзаде хотел пойти к повелителю, чтобы рассказать о казнённой лазутчице Тахмаспа, ведь это и было тем самым доказательством, которое разбивало в пух и прах уверенность султана в измене Хасеки. Однако Мустафа не стремился к воссоединению любящих сердец. Правда вполне могла кардинально изменить ситуацию в невыгодную для него сторону. А он страстно жаждал Хюррем для себя. Поэтому развеивать подозрения повелителя Мустафа не спешил. Надеялся, что обязательно придумает, как спасти Хюррем. Но при этом не допустит, чтобы она в очередной раз простила отца. Всё, казалось, складывалось идеально. Последний разговор с Хюррем глубоко засел в душе Мустафы. Он увидел её настоящую. Не напыщенно высокомерную султаншу, а хрупкую женщину, которая пытается не сломаться под ударами судьбы. Она не жаловалась на повелителя, лишь коротко поведав суть сложившейся ситуации. Мустафа же готов был разорвать отца за кровоподтёки на лице любимой. Хюррем тихо просила не делать глупостей и не губить судьбу. Она ничего не требовала и не знала, как себя вести без привычной маски. Он же пообещал быть всегда рядом, на что Хасеки печально улыбнулась и сказала: — Не обещай того, чего не сможешь выполнить, Мустафа. Но спасибо тебе за поддержку. Он не возразил и не стал доказывать обратное. Зачем? Ведь в своих словах мужчина был уверен сам. А убедить в них ставшую самой дорогой его сердцу женщину ему под силу.Глава двадцать четвертая. Перед бурей.
29 июня 2021 г. в 00:34
Михримах со злостью оттолкнула в сторону Кираза-агу, который вовсю открыв рот, смотрел на удаляющуюся тонкую фигуру султанши, явно не понимая в чём дело. Девушка резко расправила платье, чтобы не растянуться прямо на холодном мраморе из-за тяжеловесной ткани, стесняющей любые, даже малейшие движения. Как же только она устала от всего! Устала от постоянных недомолвок, лжи, интриг, но больше всего — от подавленного состояния любимой матушки.
Внутри Михримах клокотала решительность, грозящая взорваться громким скандалом. Лишь один человек способен дать ответ, почему дражайшая Валиде уже который день ходит как в воду опущенная, и почему её младшие дети должны срочно отправиться во дворец Хатидже Султан без очевидных на это причин.
Стражники, увидев госпожу, тут же напряглись и выпрямились по струнке. Повелителем был отдан строжайший приказ никого не пускать в его покои. Однако молодую султаншу это мало волновало.
— Немедленно пропустите меня! — Грозный тон не предвещал ничего хорошего. Казалось, что воздух вокруг накалился до предела от возмущения и злобы юной особы.
— Госпожа, повелитель велел никого не впускать. Сейчас он со своим гаремом. Мы сожалеем, но выполнить ваше распоряжение не можем.
Сказанное лишь больше раззадорило Михримах и придало холодной решительности. Она не собиралась остаться ни с чем и просто смириться с происходящим. Если ей не удастся поговорить сейчас же с отцом, то от этого дворца камня на камне не останется.
— Вот других и не впускайте. Немедленно отойдите! — Стражники переглянулись, но с места не сдвинулись. Девушка сделала шаг назад и зло уставилась на истуканов. — Я прикажу отсечь ваши головы, если вы не выполните мой приказ! Мне срочно необходимо к повелителю. Вы понесёте наказание за упрямство и неповиновение.
— Ступайте к себе, госпожа. Мы доложим падишаху о вашем визите. Он пригласит вас, когда изволит сам.
Понимая, что стражники просто так её не пропустят, Михримах решилась на отчаянный шаг.
— Отец! — Раздался громогласный крик, от которого тут же зазвенело в ушах. — ПОВЕЛИТЕЛЬ! — Девушка бросилась к двери и изо всех сил принялась стучать кулаками и бить деревянную поверхность ногами.
— Султанша, проявите благоразумие! Успокойтесь и возвращайтесь в свои покои. — Аги не знали, как им поступить. С одной стороны — приказ падишаха, с другой — госпожа явно не собиралась отступать, а намерена получить желаемое. Но слово государя — закон, не соблюсти который они не вправе.
Михримах раздражённо вздохнула. Она не сможет сдаться. Будет стоять до последнего, но обязательно поговорит с отцом! Однако он, по всей видимости, хочет избежать с ней встречи. Чувствует за собой вину? Или же вовсе не считает нужным объясниться? С гаремом… Девушка знала, о ком речь. Подлая гадюка — Фирузе! Это из-за неё страдает Валиде.
Известие о том, что они с младшими братьями должны отправиться во дворец Хатидже Султан и Ибрагим-паши, привело Михримах в недоумение. Её служанка, вошедшая в покои, сообщила, что Афифе-хатун распорядилась помочь им собраться в дорогу. Султанша в гневе потребовала объяснений, но рабыня развела руками, заверив, что ничего больше не знает. Советоваться с Мехметом было пустой тратой времени: старший брат далёк от происходящего, а более от проблем матери. Юноша всегда стоял на позиции мира и возможности разойтись полюбовно. Выбор отца уважал и полностью принимал, хоть и знал, какую боль это приносит Валиде. «Желания повелителя превыше всего, и мы не вправе осуждать его решения, » — часто любил повторять Мехмет. Такая позиция была совершенно чужда Михримах. За счастье любимой матушки девушка готова даже вступить в противостояние с отцом, раз случай того требует. И сейчас наступил момент, когда она готова спросить с падишаха за каждую слезинку Валиде, что та пускала тайком.
Хасеки так и не рассказала дочери всей правды о том, что ей довелось увидеть и пережить в плену Тахмаспа. Ограничилась лишь ужимками и сухими фразами. Михримах подозревала ужасное и напрямую спросила Хюррем, не принуждал ли Шах иметь с ним в близость? На что Валиде ответила тихое «нет». В глубине души султанша надеялась на правду и больше склонялась к этому. Но состояние матушки заставляло сердце сжиматься от жалости: Хасеки после вопроса отвернулась от дочери и посмотрела вверх. Так она всегда делала перед ней, чтобы не допустить слёзы, предательски набегающие на глаза, когда душу опаляет боль. Не хотела казаться слабой перед детьми. Хюррем считала чем-то постыдным показывать грустные эмоции при детях. Слёзы — это признак слабости. А её сыновьям и дочери нужна сильная Валиде, способная в любой момент защитить их и саму себя. Михримах никогда не понимала подобной позиции: искренне желала, чтобы матушка не скрывала боль, а открыто говорила о том, что тревожит. Девушка очень любила Валиде и была к ней сильно привязана, поэтому даже редкие проявления слабости рассматривала исключительно как поведение непоколебимого, твёрдого человека.
Мир удивительно устроен. Или как ещё можно объяснить то, что рождение нежеланной дочери обернулось впоследствии её страстным стремлением защищать мать до последнего? Злость и раздражение юной Хюррем по причине появления на свет не очередного Шехзаде уже позже сменились осознанием связи с малышкой не только плотью, а и более прочной связью — любовью. Сыновей воспитывали воинами, прививали им особые стандарты и всячески ограничивали влияние женского воспитания на них. Совсем другое дело — девочка. Дочь большинство времени проводила возле матери, ещё с молоком впитывая её мировоззрение. И если Шехзаде традиционно отстаивали позицию отца, стараясь своим поведением во всём подражать ему, то Михримах всегда тянулась к Валиде. Будучи маленькой, она почти не видела Хюррем в расстроенных чувствах. Казалось, что матушка совмещает в себе несовместимое — и женскую мягкость, и нерушимую твёрдость характера. Те редкие слёзы, которым она позволяла литься, были последствием действия ли бездействия отца. Другие наложницы, козни Айше Хафсы и Махидевран Султан, вражда с Ибрагимой-пашой… Об этих причинах Михримах узнала уже в сознательном возрасте. Именно тогда девушка дала себе обещание стараться оградить самого родного человека от всех бед, даже если ради этого нужно пойти на жертвы.
История с Фирузе пошла не по привычному сценарию. Самое страшное то, что она возымела слишком долгое продолжение, которое не прекратилось и до сих пор. Знала ли Михримах о том, что тайная наложница, посещающая покои её отца, это та способная к дару целительства, милая (как оказалось, притворно) рабыня? Правильно говорят: если хочешь что-то надёжно спрятать — спрячь под носом у ищущего. Столько времени Фирузе пользовалась доверием Хасеки, её сыновей и дочери! Без зазрения совести смотрела тем, кто был так добр к ней, в глаза и лгала после проведенных ночей в постели повелителя. Тогда Михримах на себе ощутила боль предательства. Валиде в гневе чуть не придушила рабыню, и только внезапное появление Джихангира спасло никчёмную жизнь. Дальнейшие попытки устранения Фирузе терпели неудачу.
Хюррем рассказала дочери о поведении повелителя, когда Хасеки возмутилась низким поступком сокрытия отношений в тайне. Михримах огорчилась: отец не только приказал Валиде оставить фаворитку в покое и не вмешиваться в его дела с гаремом, а и всячески насмехался над султаншей. Насмешки эти были жестокими. Он не только намеренно игнорировал существование Хюррем, избегая с ней встреч и не приглашая на хальвет, но и дал добро на то, чтобы Фирузе продолжала проводить время с Джихангиром, что категорически ранее запретила делать Хасеки. Михримах терпела, искренне надеясь, что отец образумится и осознает сам, какую боль приносит женщине, преданно любящей его. Однако суда не произошло. Повелитель не только продолжил общение с рабыней, а и поставил Хюррем ниже наложницы.
И вот сейчас, стоя под дверьми покоев султана, Михримах поняла, что её терпению пришёл конец. Она должна поговорить с отцом и обсудить его отношение к матушке, а также то, по какой причине её детям велено отправляться к тётушке Хатидже.
— ОТЕЦ! Прояви же свою смелость не только перед врагами в битве, а и перед своей дочерью! Докажи, что ты не страшишься разговора со мной! — Слуги в ужасе уставились на бунтарку, и что она только себе позволяет?! Повелитель даже любимой дочери не спустит с рук такое неуважение. — ПОВЕЛИТЕЛЬ!
Михримах знала, что такое поведение — большой риск нарваться на неприятности. Султан будет разгневан неповиновением и, чего греха таить, открытым оскорблением от родной дочери. Но, что оставалось делать? Он бы продолжил избегать разговора с ней, игнорировать её в надежде, что Михримах перегорит и отступит. Девушка нервно измеряла шагами расстояние между стенами. Стражники, смирившись с напором, отрешённо смотрели на госпожу, предугадывая, что все эмоции растрачены впустую. Вряд ли повелитель выйдет для разговора, подождёт, пока вулкан остынет. Однако они ошибались. Падишах, подобно грозовой туче, вышел из покоев и гневно уставился на дочь, которая уже и сама поверила в своё поражение. Как это обычно бывает в таких ситуациях, приготовленная заранее речь вылетела из головы. В первые секунды Михримах просто смотрела в словно покрытые коркой льда глаза отца и не знала, с чего начать. Всё же чувство регламента победило, и прежде она склонилась в поклоне. А затем, собравшись наконец с мыслями, выдала:
— Отец, я хотела серьёзно поговорить с вами.
— Именно поэтому ты посмела ослушаться моего приказа? Разговор подождёт до завтра. Ступай немедленно в свои покои, — строго сказал Сулейман и развернулся, чтобы скрыться в своих покоях.
— Я ни шагу не ступлю с этого места, пока не получу ответ на свой вопрос, повелитель! И, если же вы проигнорируите меня, продолжу кричать и ломиться в дверь.
— Иди к себе, Михримах! — Султана охватило раздражение из-за дерзости и неповиновения дочери. — Не делай глупостей, о которых можешь пожалеть.
— Большей глупости, чем сделали вы, отец, я не допущу. — Вскинула голову девушка, выдерживая свирепый взгляд падишаха. — Разве я часто что-либо у вас прошу? Это всего лишь короткий разговор. Неужели страсть к рабыне затмила уже даже ваши отцовские чувства? — Султанша понимала, что ходит по лезвию ножа, и за подобные слова повелитель вправе не только прогнать с его глаз долой, а и выгнать со дворца. Но сделать шаг назад означало проиграть и предать матушку. Нет уж, Михримах доведёт начатое до конца. Мысленно дав себе пинка за трусость, она уставилась на отца так, словно желает прожечь в нём дыру.
За углом бесшумно хватался за голову Сюмбюль. Ему срочно необходимо бежать к госпоже, чтобы предотвратить возможную беду, но и бросить сейчас Михримах Султан одну в таком положении он не мог. Стараясь не издать посторонних звуков, он потихоньку выглянул из-за угла и прищурил глаза.
— Кому и что ты хочешь доказать? Такое поведение лишь усугубит и без того сложную ситуацию!
— Я не собираюсь кому что-либо доказывать, повелитель, а лишь хочу поговорить с вами. Прошу вас всего о паре минут, разве это так много?
Сулейман окинул взглядом дочь. Такая же упрямая, как и её мать. Его первым желанием было прогнать, но осознавая, что Михримах говорит правду о намерении стоять до конца, он передумал.
— Хорошо, я выслушаю тебя. Однако не здесь, а в своих покоях.
Михримах только и успела прошептать «спасибо», как повелитель скрылся за дверью, заставив девушку последовать за ним. В комнате Фирузе нигде не наблюдалось. Однако Михримах заметила накрытую трапезу на двух персон. Очевидно, что наложница скрылась от неё на балконе. Бесстыдница! Даже в глаза побоялась посмотреть. Повелитель резко развернулся и, проследив за взглядом дочери, которая рассматривала с презрением пару тарелок, спросил:
— Какова причина того, что ты потревожила меня и устроила скандал с моими стражниками? Разве они не ясно дали тебе понять о моём распоряжении? Где твои манеры и почтение?
— А по какой причине вы, отец, отправляете меня с братьями к Хатидже Султан? Я хотела бы услышать объяснения, — пропустив мимо ушей больше риторические вопросы султана, ответила девушка.
— Мои приказы не требуют объяснений. Их следует лишь выполнять! Тебе стоит наконец запомнить это, Михримах. Я достаточно терпелив к твоему неповиновению, ибо списываю всё на возраст и характер. Но придёт время, когда чаша моего терпения переполнится.
В такие моменты она почти ненавидела своего отца. Благодетельная нисходительность, что может быть более отвратительным явлением? Повелитель отзеркалил её действия и также пропустил вопрос, за ответом на который она и пришла. Если нужно повторить, Михримах с удовольствием это сделает.
— Почему мы должны отправиться на Ипподром? — Прозвучало несколько раздражённо, но на любезности нет ни времени, ни желания.
— Потому что так приказал я! Ни один из твоих братьев не выступил против моего распоряжения.
— А мне плевать на бездействие моих братьев! Если из всех детей матушки я единственная, кого по настоящему беспокоит её счастье, то так тому и быть. Отец, за свою Валиде я буду стоять до последнего и не побоюсь никого.
— Михримах, что ты такое говоришь? Слышишь ли ты себя? Или же забыла, что перед тобой сейчас стоит не только твой отец, а и повелитель?
— Я помню об этом, повелитель, — стискивая ткань платья в кулаке, спокойно ответила девушка и продолжила с упрёком: — Пожалуй, это вы забыли, что Хюррем Султан не только моя Валиде, а и Хасеки! Сколько это будет продолжаться? Сколько ещё прольёт слёз моя матушка? Когда закончатся эти издевательства? Где же ваша любовь, о которой поэты слагали столь красивые строки? Притаилась, будто гадюка, на балконе ваших покоев? — Последние слова Михримах нарочито громко произнесла, чтобы Фирузе услышала.
Обстановка накалилась до вполне ощутимого предела, готового в любой момент взорваться ярким гневом. Сулейман с каждым произнесенным дочерью словом мрачнел всё больше. Последние слова и отвращение в голосе
Михримах ужалили его гордость настолько глубоко, насколько вообще может ранить дочь отца. Он не знал, что ей ответить. Просто не нашёл подходящих слов. Оправдание? Здесь о нём и речи быть не может, учитывая во внимание последние события. Сожаление? Нет, Сулейман ни о чём не жалел. Ни о каждом своём поступке, кроме, пожалуй, безграничного доверия тем, кто так легко может предать.
— Это наши с твоей матерью проблемы, не вмешивайся, — отстраненно сказал султан, повернувшись к Михримах спиной, в одночасье сгорбившись и опершись о стол, показывая, что дочери следует уйти.
— Почему вы так жестоки? Что Валиде вам сделала? За что вы её наказываете? За то, что всегда преданно вас любила, как никто другой?
— Тебе ничего неизвестно, Михримах. Уйди сейчас же! Я не желаю больше видеть тебя в своих покоях!
— Как долго вы будете заставлять страдать мою матушку? Вы думаете, что я ничего не вижу? Что, подобно братьям, сделаю вид, что ничего не происходит?! Вы ошибаетесь! — Перешла на крик Михримах. Мысли о последствиях окончательно отошли на второй план, в груди горело желание отстоять свою правоту.
Сулейман даже не взглянул на дочь, продолжая сжимать спинку стоящего возле письменного стола стула. Михримах сверлила взглядом спину отца, стараясь успокоить нервы и оставить в покое многострадальную ткань платья, которая уже издавала треск, грозясь разорваться.
— Твоя мать предала меня! Предала вас! — Резко повернувшись к дочери, закричал мужчина, громко вздыхая. — Её плен был на самом деле продуманным планом двух любовников! Она покорилась Тахмаспу и возлегла с врагом на ложе!
Михримах отшатнулась от грозного крика, полного ненависти и боли. На отца было страшно смотреть: искаженное злобой исхудавшее лицо, стиснутые в оскале зубы и безумный взгляд раненого животного. То, что она услышала, не укладывалось в голове. Бред. Пустые слова, в которые девушка не поверила, потому что прекрасно знала свою Валиде. Обвинение повелителя слишком серьёзно. Измена — ужасный грех, расплата за который — смертная казнь. Михримах часто задышала и схватилась за грудь. Внутри всё защемило и сжалось от боли. От собственного бессилия и испуга за жизнь матушки.
— Я никогда не поверю, — прошептала девушка, глядя в ставшие блеклыми и безжизненными глаза отца. — Мама не могла. Нет. Её любовь слишком сильна…
— Ты думаешь, что я хотел верить в это? Нет! Но есть доказательство — письмо от Тахмаспа твоей матери, которое подтверждает её измену. Она уничтожила всё, Михримах! Растоптала разом нас, меня, мою любовь к ней, тебя и твоих братьев! Неужели она не сказала об этом ни слова?
— Это могла быть фальшивка. Письмо — не доказательство…
— Тогда что? Что докажет мне обратное? Что она не наслаждалась обществом Тахмаспа? Открой глаза и признай, как бы горько не было, что её вина очевидна.
Михримах прикрыла глаза, чтобы не заплакать. Здесь, перед отцом, свято верящим в предательство Валиде, и перед его наложницей, наверняка потирающей руки от осознания победы над величественной соперницей. Как же далеко всё зашло! И разрушенное уже
невозможно исправить. Вечная любовь повелителя и Хасеки перед ударом судьбы и врагов оказалась смертной. И предала не Валиде, нет. Михримах была уверена в невиновности матушки. Предал отец. Он поверил врагам. Своими руками уничтожил всё. Как жаждала Махидевран Султан. Как стремилась покойная Айше Хафса. Как сделала простая рабыня Фирузе, которую повелитель предпочёл своей Хасеки.
— Именно поэтому вы высылаете нас из дворца? — Слабо отозвалась Михримах. — Что будет с моей мамой?
— Общение с вами для неё теперь под запретом. Вы не увидите её больше. Насчёт дальнейшей судьбы моей бывшей жены… — Сулейман запнулся на этих словах: впервые после встречи с Тахмаспом он назвал Хюррем женой. — Я вскоре приму решение.
— Вы прикажете казнить Валиде? — Полным ужаса голосом спросила Михримах, перестав сдерживать слёзы. Она прекрасно знала, как карается измена повелителю.
— Ты отняла и так достаточно моего времени, и рассказал тебе всё, о чём спросила меня. Теперь иди и собирайся с братьями в дорогу. — Вновь нацепив маску полного равнодушия, ответил Сулейман.
— Отец, вы не сделаете этого! — Девушка упала в ноги султана, крепко схватив шёлк кафтана. — Умоляю вас! Одумайтесь! Всё, что угодно, но не казнь! Я не переживу потерю Валиде, убью себя сразу же!
— Михримах, уйди прочь! Шантаж на меня не подействует! Предатели получат по заслугам. Наказание будет под стать их греху.
— Но, повелитель, где ваша хвалёная справедливость?! Вас так просто одурачили враги! — Лепетала Михримах, взывая к здравому смыслу отца. Однако удача была явно не на её стороне. Сулейман лишь рассердился и громко позвал стражу.
— Немедленно выведите из моих покоев Михримах Султан! Я не желаю больше здесь её видеть.
Стражники двинулись в сторону рыдающей девушки:
— Госпожа, вам лучше самой подняться и уйти, иначе мы вынуждены будем сделать это силой.
— Нет! Я никуда не пойду! Отец! Не смей прогонять меня! — Закричала Михримах в ярости, продолжая сидеть на коленях и хватать кафтан повелителя.
— Если ты сейчас же не возьмёшь себя в руки и не выполнишь мой приказ, то уверяю, пострадает в первую очередь твоя мать. За то, что не соизволила воспитать тебя как следует и не научила повиноваться своему повелителю!
Слова подействовали на девушку как поток ледяной воды. Сперва она, не поверив ушам, внимательно посмотрела на отца. Его выражение лица выражало серьёзность и решительность. Униженная и оскорбленная ответным шантажом повелителя, ей не оставалось сделать ничего, кроме как подняться с колен, слегка пошатываясь, и, взглянув на отца в последний раз, выйти под конвоем стражников из покоев. Сулейман не увидел опущенную голову дочери и её непривычно ссутулившуюся фигуру, а предпочёл отвернуться вовсе. Злость закипала всё больше, и он не хотел делать больнее Михримах. Пусть даже и словесно. Мужчина знал, что его последние слова чрезвычайно сильно ранили её. Что она любит Хюррем так, как и близко не любит его. Но он должен был сказать всё, чтобы дочь знала, к чему стоит готовиться.
После того, как стражники закрыли дверь, Сулейман почувствовал, что задыхается. Резко выбежав на балкон, он принялся жадно хватать прохладный, морской воздух, не обращая внимания на засуетившуся возле него Фирузе. Наложница нежно коснулась ладонью его плеча, безмолвно задав вопрос «с вами всё в порядке?». Султан ответил, крепко сжав тонкую кисть, после чего запечатлев короткий поцелуй на мягкой коже.