Надломленные

      Сердце колотилось в груди Хюррем, отбивая сумасшедший ритм. Волнение накатывало противным чувством, свербящем где-то внутри. Султанша медленно присела на тахту, опираясь спиной на мягкие подушки. Сюмбюль, удостоверившись, что госпожа в относительном порядке, отправился ждать прихода Михримах под дверью.       Хасеки огляделась. В покоях дочери было очень уютно, даже, пожалуй, больше, чем в комнатах самой Хюррем. Связано ли это с тем, что султанша сама прожила здесь столько лет? Пожалуй. Всё же это первые, значимые для неё, покои, где на свет появились пятеро её детей. Михримах хоть и намеревалась, но мало что изменила здесь. Интерьер остался практически идентичен тому, что был по прежней хозяйке, за исключением некоторого декора. Сейчас, находясь в томительном, беспокойном ожидании своего ребёнка, султанша отметила непривычные для неё детали: на стенах появились яркие фрески, дорогая драпировка украшала когда-то серые стены, на малочисленных резных полочках стояли небольшие шкатулки и роскошные канделябры. Сменилась и тканевое оформление: яркие цвета уступили более спокойным и приглушенным оттенкам. Книг, которые у Хюррем всегда лежали на письменном столе и полках, сейчас не наблюдалось. Султанша мягко улыбнулась: её дочь не стремится к знаниям, посвящая больше времени своей красоте и внешнему виду.       Вспомнилось недавнее желание выдать свою жемчужину за Рустема. Как же хорошо, что согласия он так и не получил! Её нежная Михримах достойна куда большего, чем просто быть пусть и значимой, но всё же шахматной фигурой в руках игрока, по совместительству являющегося родной матерью. Какой бы поворот приняла ситуация, избавься Рустем от Фирузе? Было бы всё совершенно иначе или отношение Сулеймана — это обыкновенная закономерность, повлиять на которую невозможно? Пожалуй, на этот вопрос, ответ знает лишь Аллах. Но в любом случае — о браке не может быть и речи. Ничто не стоит счастья любимой дочери.       Двери распахнулись и явили взору Хасеки заплаканную Михримах, которая, увидев Валиде, вскрикнула и кинулась в тёплые объятия матушки.       — Мама… Я так переживала за вас. Как ваше здоровье?       Хюррем нежно погладила дочь по волосам и отстранилась, заставив её присесть рядом:       — Позже, дорогая. Ты только что ходила к повелителю?       — Аллах, откуда вам известно об этом? — Глаза Михримах округлились от удивления.       — Мне сообщили. Я хочу услышать, почему ты так поступила. И что именно обсудила с отцом? — Даже несмотря на слабость и апатию, тон голоса Хасеки был твёрд и решителен.       — Валиде, — всхлипнула девушка. — Сколько вы ещё будете скрывать свои тайны? Сколько будете прятать боль, сходя с ума в своих покоях? — Хюррем открыла рот, чтобы возразить, но Михримах лишь покачала головой, окинув мать внимательным взглядом, показывая тем самым, что возражения будут неуместны. — Я пошла к отцу, чтобы узнать, по какому поводу меня и братьев отправляют во дворец Хатидже Султан.       — Что? Когда тебе стало известно об этом? Я впервые слышу, что вас отправляют…       — Мама, да очнитесь вы наконец! — Девушка раздражённо прошипела, пытаясь привести Валиде в чувство. — Повелитель рассказал мне о вашей связи с Шахом, — Хюррем вздрогнула и опустила глаза на свои дрожащие руки. — Конечно же, я не поверила в эту не имеющую под собой никаких оснований вражескую клевету. Однако отец… Он поверил, Валиде! Вы в большой опасности. Отлучение детей от вас — это лишь преддверие вашего наказания. Я не хочу об этом говорить, но вполне возможно, что повелитель прикажет… — Голос Михримах задрожал, и она зарыдала вновь, продолжив сквозь всхлипы: — Нет, я не могу говорить об этом вслух.       — Казнить меня, — закончила Хюррем шепотом.       Михримах вновь крепко обняла Валиде, не в силах сдерживать разрывающие душу эмоции. Она не могла принять тот факт, что, возможно, видит мать в последний раз, что вскоре их с братьями отправят из Топкапы, где произойдет убийство невинной жертвы гнусных интриг и заговоров. Нет! Не бывать этому! Михримах, если потребуется, силой будет отстаивать честь своей матушки.       — Нет, Валиде, не смейте даже думать о таком и тем более — произносить такие страшные вещи вслух! Я никогда не оставлю вас в беде, слышите? Мы с Мехметом обязательно что-то придумаем. Даже если нужно будет пойти против повелителя, я сделаю это. Умру, но не смирюсь.       — О, моя любимая доченька! — Хюррем не могла больше сдерживать слёзы и заплакала, сжимая руку Михримах своей ладонью.       Султанша судорожно вытерла слёзы и посмотрела на дочь. Как же ее девочка повзрослела! И как только можно было желать вместо неё сына? Она — опора и поддержка Хюррем. Единственная из детей, которая не побоялась пойти против воли отца, чтобы защитить Валиде. Её безгранично любящая и смелая Михримах придала сил и ободрила, заставив поверить в лучшее.       — Матушка, а где Джихангир и остальные братья? Вы с ними также не общались?       — С ним Назлы. Я не видела сыновей после нашего совместного ужина в день моего прибытия во дворец. Не хотела их посвящать в свои проблемы да и пугать своим не особо цветущим видом тоже…       Михримах понимающе кивнула и после жеста «сейчас вернусь», подвелась и вышла из комнаты, чтобы приказать служанкам немедленно принести обед в свои покои. После недолгой возни и шума за дверью Хюррем увидела, как входит дочь и вновь направляется к ней.       — Извините, матушка, я приказала принести нам трапезу. Обед лишним не будет, а судя по вашему виду вы не особо жалуете себя такой необходимостью. У нас как раз есть время поговорить.       Хасеки поняла, что спорить с Михримах бесполезно, поэтому коротко кивнула, хоть и понимая, что голода совсем не чувствует. Неловкая пауза заставила вновь отвлечь внимание от дочери и заняться разглядыванием открытой позолоченной шкатулки с украшениями, так удачно расположившейся на столике у тахты.       — Я понимаю, что вам очень больно, и вы не хотите «перекладывать свои проблемы» на детей, но, пожалуйста, Валиде, что с вами произошло в плену? Я перебрала много вариантов, в голове всплывали самые ужасные картины… Помню, что вы отрицали изнасилование, но тогда почему огонь ваших глаз вмиг погас? — Михримах изучающе посмотрела на Хасеки, которая старательно пыталась скрыть свой взгляд, но сдалась и взглянула на дочь. — Погодите, матушка, что это такое?! — Воскликнула громко девушка, убирая пряди рыжих волос от лица матери. — Этого кровоподтёка не было! Оте… Повелитель посмел ударить вас?!       Хюррем мысленно посчитала до трёх и вздохнула. Да, быстрого разговора не получится. Нужно было тщательнее скрывать синяк, но уже поздно. Главное, чтобы дочь в очередной раз не наделала глупостей. Михримах, глядя на метания Валиде, вскочила с намерением в очередной раз идти к султану, теперь уже и вправду для обвинений и скандала. Однако её вовремя остановила Хюррем, крепко схватив за руку и покачав головой печально улыбнувшись.       — Я знаю, что ты хочешь сделать, но прошу тебя, не иди на поводу у эмоций.       — Почему, Валиде? Он поднял на вас руку! Разве можно это оставить просто так? Повторяю: я не узнаю вас. Куда подевалась та смелая и величественная Хасеки?       — Она умерла в покоях Тахмаспа… — выдохнула со злостью Хюррем.       Султанша долго обдумывала возможность рассказать Михримах о произошедшем с ней, но часто склонялась к тому, что нужно молчать. Однако скрывать тот ужас, что она пережила, ровно как и лгать дочери, Хюррем не хотела. Это было выше её сил и возможностей: ситуация приняла опасный оборот, а значит, необходимо искать пути решения. И если нужно, она сумеет пережить всё заново, поведав свою историю.       — Что… — Начала тихо Михримах, готовая в любой момент получить отказ Валиде говорить дальше. — Вам станет легче, если вы поделитесь со мной. Я же вижу, матушка, что вас что-то гложет. Так позвольте же себе снять с души этот груз!       — Я даже не знаю, с чего начать. Знаю лишь, что произошедшее сильно ударило по мне, и вряд ли смогу полностью оправиться от того кошмара, который мне довелось испытать в плену.       Михримах в ужасе прикрыла ладонью рот. Хюррем вздохнула полной грудью и, набравшись сил, продолжила:       — Я не лгала, когда говорила о том, что Шах не принуждал меня к близости, он сумел сломить мою волю другим способом. Меня жестоко избивали, Михримах. Тахмасп… — Хасеки задумалась, замолчав. — Однако это всё равно не было так морально больно, как то, что сделал твой отец. От врага ожидаешь ненависти, от любимого человека — понимания. Меня же предал тот, кому я доверилась. — Хюррем смахнула рукавом набежавшие на глаза слёзы. — Аллах, меня пороли плетью у позорного столба до потери сознания за нежелание покориться! Шах предлагал поддаться ему, уступить, предать повелителя. А когда понял, что меня вовсе не прельщают его обещания, сорвался с цепи. На моих глазах он брал силой девушку, которая помогла мне выжить и не сойти с ума. На утро я обнаружила её мертвой: тяжело переживая случившееся, она покончила с собой, перерезав себе горло.       Михримах вскрикнула и тяжело задышала. Хасеки провела рукой по плечу дочери успокаивающим жестом.       — Меня убил Тахмасп руками невинной жертвы. Перед глазами отчётливо стоит кошмарная картина насилия, а уши закладывают крики и мольбы этой девушки. Я не помогла ей… Позволила надругаться над той, кто спас меня, не уберегла её жизнь.       Хюррем задохнулась от негатива, разом обрушившегося на неё. Она превратилась в истеричку, не способную держать себя в руках даже перед детьми. Оправдывать своё поведение не хотелось, находить десятки причин, винить Сулеймана, Фирузе и Тахмаспа. Это было бы очередным обманом в мире, и без того пропитанном ложью. Хюррем раньше думала, что когда от тебя зависят чужие жизни, все личное отступает на задний план. Остается лишь высшая цель. Тайное предназначение каждого, кто рождается в этом мире. Когда понимаешь это, то больше никогда не ошибаешься. Она ошиблась. Первый раз, когда личное поставила превыше жизней недругов, второй раз — допустив смерть Айзере.       — Вы не виноваты! Не вздумайте себя винить в произошедшем. Я не знала эту девушку, да, мне, безусловно, жаль, но эта жертва во имя вашего спасения. И убивая себя, вы предаете память о ней.       Хюррем была удивлена такими мудрыми словами совсем ещё юной дочери. Михримах успокаивающе улыбнулась.       — У нас осталось ещё немного времени, матушка. Возможно, вы расскажете о том, что произошло между вами с отцом? Я пойму, если вам больно…       — Он в очередной раз поверил лжи против меня. Я устала оправдываться и доказывать. Фирузе победила. Признаю своё поражение.       Михримах искренне удивилась словам Валиде. Уж если она признала победу соперницы, то дела действительно плохи.       — Матушка, это так на вас не похоже. Неужели эта змея оказалась настолько сильна, что вы решили сдаться?       — А разве мне есть, за что бороться? — Улыбка Хюррем была грустной и вымученной. — За вечные издевательства повелителя? За его безразличие ко мне? За что бороться, Михримах? Если ты говорила с отцом, то сама узнала его истинное отношение ко мне. Сулейман — великий и сильный правитель, но совершенно противоречивый человек, который беспокоится лишь о своём благе.       — Но ваша любовь…       — А что любовь, Михримах? Что это? Увлечение? Желание? Похоть? Обожание? Повиновение? Привязанность? Я могу перечислять долго, но смысл не поменяется от того — падишах предал и перечеркнул наши чувства. И вина даже не столько в Фирузе, как в моей слепоте, — Хасеки, заметив замешательство дочери, продолжила: — Я долго думала над тем, почему мне приходилось терпеть унижения от моих врагов, почему Сулейман усердно не вмешивался в происходящее и великодушно позволял мне разбираться со всем этим самой. Я была сильной, Михримах, решительной. Тогда мною воспринималось его бездействие как нечто само собой разумеющееся, ведь кто станет идти против матери или родных людей? Но время всё расставило на свои места и заставило признать то, повелитель просто не хотел помогать мне.       — Но… — Михримах умолкла, увидев, как Валиде покачивает головой, призывая к молчанию.       — Постоянно лишь утешал. Однако защитить даже не пытался. Я устала быть сильной. Устала вечно защищаться от врагов. Устала жить в ожидании подлости. Я хочу быть счастливой, доченька. Это мое самое сокровенное желание.       Михримах прикусила губу и понимающе кивнула, глядя в печальные глаза матери. Прекрасная идиллия вечной любви рушилась прямо на глазах. Аллах, сколько же горя выпало на жизнь её Валиде! Она совершенно права в своём стремлении обрести спокойную жизнь. Да только повелитель вряд ли разделяет эти стремления.       — Я не знаю, матушка. Не знаю, что делать, — обречённо сказала девушка. — Нас разлучают, отец в гневе и настроен решительно, вы оказались в ужасном положении.       — Единственное, что вы должны сделать — послушаться отца и отправиться на Ипподром.       — И оставить вас здесь одну без всякой поддержки?! — Михримах вскочила на ноги и принялась измерять комнату шагами, потирая в ярости виски. — Должен же быть какой-то выход!       В дверь постучали, и после громкого приказа девушки войти, в покои влетели две служанки с подносами, тут же принявшись сервировать стол для султанш. Михримах угрюмо молчала, выдерживая паузу, и наблюдала, как рабыни расставляют перед Хасеки блюда и напитки. Когда стол был накрыт, Хюррем со злостью сказала:       — Чего стали? Чтобы подслушивать? Выйдите немедленно из покоев!       Сгорающие от любопытства служанки испугались, встрепенулись и, низко поклонившись, выскочили за дверь.       — У вас прирождённый дар отдавать приказы, мама. — Улыбнулась Михримах и села на подушку, пододвинув к себе тарелку с пловом.       — Не давай спуску этим девицам. Слуги должны знать своё место, иначе в противном случае — они с лёгкостью переметнутся во вражеский лагерь.       — А как же Сюмбюль? Вы по-особенному благосклонны к нему.       — Сюмбюль не слуга, а моё доверенное лицо. Он один из немногих, кому я доверяю не только дела гарема, но и свою жизнь. — Ответила Хюррем и принялась вяло ковырять ложкой в своей тарелке.       Михримах, заметив, что Валиде не притронулась к кушанью, спросила:       — Матушка, почему вы не отведаете ваш любимый плов с перепелами? Я специально заказала его для вас.       — Совсем нет аппетита.       Хюррем хотела было отставить от себя тарелку, но увидев огорченный вид дочери, всё же заставила себя съесть хотя бы половину. Плов на вкус ей казался совершенно пресным, хоть Хасеки и знала, что это не так, ведь Шекер-ага всегда щедро добавлял специй в её столь любимый рис. Да и Михримах с большим удовольствием поедала плов.       Отпив немного хошафа, Хасеки решила, что время пришло. Она молча подвелась и под удивленный взгляд дочери осторожно прошла к двери, чтобы позвать Сюмбюля. Поддержка дочери прибавила сил.       Евнух вошёл, поклонился султаншам и обратился к Хюррем:       — Госпожа моя, чего изволите?       — Сюмбюль, приведи сейчас же сюда моих сыновней. Хочу их увидеть.       Объяснений и лишних слов не требовалось. Хасеки молча кивнула, подавая тайный знак уверенности евнуху. Тот всё понял и моментально ответил:       — Как прикажете, султанша, сию минуту будет выполнено.       Ожидание давило тяжких грузом на Хюррем. Она не знала, что скажет детям, не знала, как посмотрит им в глаза и уж тем более не знала, где найти силы, чтобы обнять напоследок Джихангира, интересы которого посмела поставить ниже своих. Михримах всячески успокаивала и подбадривала Валиде словами о том, что разлука — это временная мера, и долго она не продлится, что повелитель образумится и попросит прощения за своё глупое поведение. Хасеки в ответ лишь улыбалась, не желая расстраивать дочь. Пусть думает о хорошем, а узнать плохое всегда успеет.       Через время первым в покои сестры вошёл Мехмет. На его лице добродушную улыбку сменила грусть и усталость. Увидев Валиде, губы которой дрожали, а глаза были на мокром месте, он кинулся целовать её руку.       — Матушка, о, Аллах! Как же я счастлив вас видеть! Вы даже представить себе не можете, что я чувствовал, когда не имел возможности увидеть вас в последние дни. Что? Что с вами случилось? — Мехмет преданно смотрел Хюррем, отмечая её плохое состояние. Его сердце разрывалось от сожаления и желания помочь самому родному человеку.       — Плохо себя чувствовала, сынок, — Хасеки не смогла взять на руки Джихангира, который без лишних слов обнял мать, уткнувшись в ткань её платья, и засопел. Оставалось только бессильно поглаживать мягкие волосы ребёнка. Баязид также подошёл и обнял Валиде, Селим ограничился поклоном и совершенно безэмоциональным поцелуем её руки. Михримах удивилась такой отстранённости брата, но промолчала, поджав губы. Девушка не желала расстраивать бессмысленными спорами матушку, а, кроме того, ещё и прекрасно знала скверный характер Селима.       — Вы заболели, мама? — Спросил Мехмет, отмечая болезненный вид Валиде, который ухудшился со времён их последней встречи за общим ужином после освобождения из плена.       — Мне не здоровилось, — ограничилась коротким ответом Хасеки. — Рада вас всех видеть.       — Валиде, вы как-то странно говорите…       — Мехмет, послушай меня и не перебивай, пожалуйста. Ты с братьями и Михримах сегодня же отправитесь во дворец Хатидже Султан.       Хюррем положила ладонь на плечо сына. Юноша свёл вместе брови, выказывая таким образом непонимание и возмущение. Эта привычка передалась ему от отца. Почти молодая копия повелителя.       — Но зачем это…       — Никаких но, Мехмет, — резко оборвала вопрос сына Хасеки, осадив того тяжёлым взглядом. — Подробности, если захочешь, узнаешь у Михримах. Сейчас же вы должны идти собираться в дорогу. Я прошу тебя, сынок, проследи за братьями, в особенности — за Джихангиром. Он ещё совсем малыш и многого не понимает, но я не хочу, чтобы мой львёнок грустил.       — Мама, вы поедете с нами? — Тонким голоском поинтересовался Джихангир. Хюррем с большим трудом присела, став одного уровня с ребёнком, и крепко обняла его.       — Нет, мой хороший. Я, к большому сожалению, останусь во дворце. Но с тобой будут твои братья, Михримах и Назлы. Они не позволят тебе скучать обо мне. Увидишь, пройдет немного времени, и мы будем вместе.       — Почему вы не можете поехать с нами? — Малыш рассерженно топнул ножкой. — Я не хочу опять засыпать без вас!       — Потому что так нужно, Джихангир. Многое в этом мире не зависит от нас, а наши желания не всегда имеют свойство исполняться. К тому же, ты едешь не один. Рядом с тобой будут близкие люди.       — Но не вы… — Грустно ответил Джихангир, готовый заплакать. Мехмет подхватил маленького брата на руки и что-то прошептал, на что ребёнок энергично закивал и, тяжело вздохнув, успокоился. Хюррем благодарно улыбнулась старшему сыну. В душе разлилось тепло — её дети — настоящий дар, данный судьбой.       — Мы будем с нетерпением ждать вас, матушка, — сказал Баязид и поцеловал руку Валиде. Селим также не сдержал эмоций после возражений Джихангира, подошёл и крепко обнял Хюррем. Когда обнимаешь родных детей, забываешь обо всем на свете: о печали, о боли, о предательстве и о том, что ждёт тебя впереди. Есть только стук сердца дитя и матери, но этот звук воистину волшебен.       — Идите, вам пора отправляться в дорогу.       Мехмет сделал вид, что не заметил синяка на лице Валиде, когда та случайно смахивала в сторону волосы. Проанализировав состояние матушки после освобождения из плена, он пришёл к выводу, что кровоподтёк новый. Или же это ошибка и синяк был и раньше, чего сам Мехмет не запомнил? В любом случае — ответы на все вопросы знала Михримах. Конечно, юноша огорчился тем, что Валиде доверила свои секреты именно дочери, а не старшему сыну, который отдал бы жизнь, чтобы защитить любимую матушку, но это действительность, и от неё не уйти.       Мехмет с Джихангиром на руках поклонился и, кинув короткий взгляд на Хюррем, позвал братьев, чтобы собираться в дорогу. Михримах беспомощно метала взгляд то на матушку, то куда-то вовсе в сторону. Пришло время уходить. Отступая самой последней шаг за шагом назад, к выходу, девушка со слезами на глазах поклонилась Валиде и без слов выскочила из покоев, чтобы не разрыдаться во всю. Видеть состояние убитой происходящим матери было выше её сил.       За дверью Михримах покачала головой и не позволила Сюмбюлю прикоснуться к ней, чтобы помочь.       — Султанша…       — Не нужно, Сюмбюль. Иди к матушке, ей нужна твоя помощь. — Расстроенно произнесла девушка и побрела по коридору. Она шла, не разбирая дороги, и смахивала рукавом платья слёзы. Дойдя до поворота, Михримах почувствовала, как её ноги подкосились, и она обперлась рукой о стену, медленно оседая.       — Госпожа! — Малкочоглу Бали-бей направлялся в покои повелителя, но, увидев султаншу в плачевном состоянии, сразу же ринулся к ней. — Что случилось? Вас посмели обидеть?       Михримах схватилась за протянутую руку, подвелась, подняла глаза на мужчину и громко всхлипнула. Бали-бей стоял и внимательно смотрел на юную султаншу. Огорченная, но не менее красивая оттого, она судорожно размазывала слёзы шёлковой тканью платья по покрасневшему лицу.       — Я в порядке, — сухо ответила Михримах, отдернув ладонь от мужского предплечья.       — Вряд ли ваше состояние можно так охарактеризовать. Вы выглядите глубоко опечаленной.       — Даже если это и так, то чем ты мне поможешь? — Девушка расправила плечи и внимательно посмотрела в карие, почти черные глаза без всякого смущения. Малкочоглу опешил. Такой реакции от госпожи он не ожидал. Её слова были пропитаны твердостью и решительностью, а интонация, с которой она их произнесла, вовсе не ассоциировалась с нежностью образа Михримах.       — Расскажите мне, что вас тревожит, и вам станет легче.       — Ты хочешь стать моим другом, Бали-бей? — Язвительно спросила девушка. — Именно поэтому совсем не обратил внимания на разгром, который я устроила, чтобы попасть к отцу?       — О чем вы говорите, госпожа? Я отлучался по распоряжению нашего повелителя и сейчас направляюсь к нему, чтобы доложить о результатах.       — Не обращай внимания, — вздохнула Михримах. — Я немного не в себе из-за последних событий.       — Вы ещё не оправились после похищения Хюррем Султан? Всё обошлось, и Хасеки вернулась цела и невредима. Не убивайте себя…       — Ты ничего не знаешь, Бали-бей, ты ничего не знаешь… — Повторила девушка и глубоко вздохнула. Как же она хотела, чтобы мужчина обнял и успокоил её! Малкочоглу Бали-бей — её детская мечта и любовь, которую Михримах забрала с собой и в юношество. Да и разве можно было в него не влюбиться? Смелый, статный, красивый. Мужчина девичьих грёз. Однако сейчас Михримах засомневалась в своих чувствах — а не восхищается ли она всего-навсего прекрасным образом? И можно ли назвать детские мечты настоящей любовью? Девушка выбросила все ненужные мысли из головы, сосредоточилась на проблеме Валиде и, не обращая внимания на Бали-бея, прошла мимо, направляясь к младшим братьям, чтобы проследить, как они готовятся к отъезду.       Малкочоглу впервые в жизни не знал, что ответить. Он сосредоточено смотрел в спину удаляющейся девушки и неожиданно для себя понял — ему категорически не понравились слёзы на лице Михримах Султан, которые портили её нежную красоту.