Внимание! Глава содержит сцены насилия!
***
— Михримах, ты не хочешь объясниться? Что происходит? Что вы от меня хотите скрыть? Почему я должен узнавать всё последним? — Позже, Мехмет. Я прошу тебя. — Девушка потирая виски, металась по покоям. Юноша смотрел на метания сестры и не знал, чем помочь в данной ситуации. Да и какая помощь, если его не посвятили в происходящее?! Валиде сказала, что Михримах всё расскажет, но она продолжает скрывать тайну. — Хорошо, и что нам делать? Я понял лишь то, что с матушкой беда. Девушка прикусила костяшки пальцев и закивала. Разве она могла поведать Мехмету о всех страданиях мамы? О чёртовой Фирузе, околдовавшей отца, который теперь не видит очевидных вещей? О его предательстве? Старший брат хоть и любит Валиде, но в вопросе с фавориткой остаётся при своем мнении: повелитель имеет полное право быть с этой наложницей, согласно вековым законам. И как побороть упрямство и донести Мехмету, что их Валиде — это закон? — Не знаю, брат. Я сама скоро с ума сойду от переживаний. Ещё и этот отъезд… Как же только не вовремя! — Михримах нарочно сказала завуалированно, чтобы Мехмет думал, что происходящее не более, чем простое совпадение. — Да ещё и ты молчишь, Михримах! — С обидой в голосе произнёс Шехзаде. — Поэтому в данной ситуации я не советчик, поскольку ничего не знаю. — Не обижайся, Мехмет. Так нужно. Вскоре ты обо всем узнаешь. Я обещаю тебе. — Примирительно ответила девушка. — Джихангира собрала в дорогу, а что с Баязидом и Селимом? Ты проверил, всё ли у них готово? — Полностью собранные уже. Ждут, когда будем выезжать. Ты, я смотрю, — юноша окинул взглядом два вместительных сундука, которых раннее в комнате не наблюдалось, — тоже готова в путь. Зачем только с собой брать абсолютно всё? Я уверен, в них, — Мехмет ткнул пальцем. — вещей на год, не меньше. — Всего пару нарядов, — закатила глаза Михримах. — К тому же, мы не знаем, насколько задержимся в гостях у Хатидже Султан. — В гостях? Как по мне, это вынужденная ссылка. Когда отправляемся в дорогу? Девушка развела руками и подошла к окну. На улице бушевала непогода. Небо, которое ещё утром радовало яркими голубыми красками, затянуло чёрными, тяжёлыми тучами. Кусты и верхушки деревьев качались от порывистого ветра. Было очевидно, дело идёт к дождю. — Скоро начнётся ливень, — отметила Михримах, оставив в покое кружевной занавес. — Куда уж тут ехать? Надеюсь, отец проявит благоразумие и не отправит нас в дорогу в такую ужасную погоду. — Значит, вынужденная поездка — это приказ повелителя. — Мехмет присел рядом с сестрой на тахту. Девушка слабо кивнула, подтверждая его слова. — И с какой же целью? — Матушка и отец сильно поругались. Из-за Фирузе. Подлая змея внесла раздор в их идиллию. Если бы не она… — Ты просто так хочешь думать, — Мехмет прервал полную гнева речь сестры. — Вся идиллия была надумана нами. Далеко не так гладко шли отношения Валиде и повелителя, как казалось. Фирузе — это не причина, а следствие. Отец тогда сильно разозлился на матушку из-за покоев покойной Валиде Султан и держит обиду до сих пор. — Не говори глупостей, Мехмет! — Вспылила Михримах. — Сам хоть подумай: Фирузе — это месть отца маме из-за каких-то комнат? Бред! Если и искать истинную причину их разлада, то нужно смотреть гораздо глубже… На последних словах в покои резко постучали. После громкого «да» от Мехмета вошёл Сюмбюль и поклонился. — Шехзаде, — поклон, — Султанша, — поклон. — Повелитель просил передать, что ваша поездка на Ипподром откладывается по причине плохой погоды. Скорее всего, вы отправитесь уже завтра. — Мы так и подумали, Сюмбюль-ага. Сейчас не время для путешествий, тем более, едем с Джихангиром и Михримах. Они должны быть в полной безопасности и комфорте. — Как себя чувствует Валиде? — Девушка махнула рукой на брата. — Дай Аллах, нашей госпоже станет лучше. Она сейчас отдыхает. Я предлагал позвать лекаря, но Хюррем Султан отказалась. — Не спускай с неё глаз, Сюмбюль. Обо всём докладывай мне. Если матушке станет, не приведи Аллах, хуже, то немедленно позови лекаря. Меня тревожит её состояние. — Как прикажете, госпожа. Буду подле султанши день и ночь. — Хорошо, ступай. С этими словами евнух поклонился и вышел за дверь, оставив Михримах и Мехмета обдумывать дальнейший план их действий. Одна голова хорошо, а две намного лучше.***
Хюррем стояла на балконе под проливным дождём. Косые, тяжёлые капли били в лицо, но ей было всё равно: прохлада помогла внести немного ясности в мысли. Плохая погода поспособствовала тому, что повелитель отложил поездку детей на Ипподром. Хасеки не знала, радоваться или огорчаться этому. С одной стороны — сыновья и дочь рядом, но с другой… Как они вынесут вынужденную разлуку с матерью ещё во дворце? Она многое не успела сделать. Хотелось вести беседы с Мехметом и Михримах, радоваться и веселиться с Джихангиром, наблюдать за каждым достижением Баязида и Селима. Всё это уже вскоре отнимут у Хюррем без права на оправдание. Возможно, стоило послушаться Сюмбюля и позволить позвать лекаря? Нет. Сейчас ей это не поможет. Да, она ужасно себя чувствует и при ходьбе готова упасть в обморок, но её в первую очередь беспокоило благополучие детей, а уже после — её здоровье. При этой мысли возникло стойкое желание сорваться вниз: упасть на мокрый гравий и навсегда перестать чувствовать боль. Украдкой, словно боясь, что её застанут за постыдным делом, Хюррем взглянула на балкон Мустафы — тот был пуст. Зудящая головная боль вернулась с ещё большей силой: что она делает? К чему эта слежка и мысли о Шехзаде, который в насмешку сказал ей слова, в которые хотелось верить? Внезапно возможная догадка будто острая игла кольнула сердце. А что, если это тщательно спланированный ход против неё? Мустафа подстроил тонкую игру и расставил ловушку, в которую Хасеки так глупо попалась? Нет, она не воспылала страстью и любовью к своему врагу, но они так часто оставались один на один… Подосланный «случайный» свидетель мог рассказать многое о весьма интересных отношениях жены правителя и его сына. Хюррем отшатнулась от перил и обняла себя руками. Абсурд! Такие игры в духе покойной Айше Хафсы или Махидевран, но не самого Мустафы. Как бы сильно его можно было ненавидеть, но невозможно не признать гордости Шехзаде — опуститься до такого он не мог. Противный голосок ехидно напомнил Хюррем о шантаже, которым хотел воспользоваться Мустафа, чтобы заполучить её. Хасеки затрясло: аргументы излишни. Подстроить ловушку он мог. Пребывая в ужасе, султанша опустилась на холодный мокрый пол. Слова зазвенели набатом в её голове. Измена карается особенно жестоко… Пострадаешь не только ты, но и твои дети, ведь теперь нет гарантий того, что они представители династии Османов, учитывая любвеобильность их дражайшей матушки… Хюррем прикрыла дрожащей рукой рот, чтобы не взвыть во всю силу. Как можно быть такой беспечной? Мустафа сказал отцу, что не поверил в измену. Но это только с его слов! Что, если письмо Тахмаспа — дело рук самого Шехзаде? Тогда её просто растоптали и уничтожили самым низким способом. Хасеки рассмеялась и ударила кулаком о мрамор. Полученная боль была несравнима с той, что бушевала в душе. Хюррем непозволительно долго добивалась такого сильного влияния, чтобы в один миг враги, воспользовавшись её глупостью, получили настолько лёгкую победу. Сейчас султанше было не так обидно за саму себя, как за детей, чьей главной поддержкой и опорой она являлась. И самое страшное во всей ситуации то, что Хюррем совершенно не знала, что делать дальше.***
Сулейман сделал глоток вина. Комната поплыла перед глазами. Он чувствовал, что сильно охмелел, но останавливаться даже не думал. Голова стала тяжёлой и пустой — мужчина лишь следил за тем, как Фирузе подливает раз за разом вино из кувшина в кубок, после чего султан опрокидывал его в себя. Повелителя страшно раздражало абсолютно всё: сложившаяся ситуация, предательство, реакция дочери. Разве заслуживает скверная мать такой самоотверженности своих детей? Михримах поразила его до глубины души. То, с какой уверенностью она отстаивала честь своей Валиде, не сравнить ни с чем. Даже он, Сулейман, никогда не защищал свою мать, Айше Хафсу, перед грозным отцом. Хрупкая Михримах не стала ждать и молча терпеть — учинила скандал и бесстрашно отчитала самого повелителя. У мужчины не было никаких сомнений: к поведению дочери Хюррем не причастна. Михримах сама решила обвинить его и отстоять позицию матери. Сулейман сжал кулаки от злости, клокочущей внутри и накатывающей, словно волны на берег Босфора. Хюмейра внимательно следила за реакцией султана. Эффект превзошел все ожидания: Хюррем осталось жить совсем недолго. Письмо попало прямо в цель. Уже вскоре соперница будет повержена, а Хюмейра лишь немного приблизит этот волнующий момент, надавив на открытую рану Сулеймана. — Повелитель, вас что-то тревожит? — Ласково прошелестела девушка, погладив широкую мужскую ладонь, и проникновенно заглянув в поблекшие от горя глаза. — Моя дорогая Фирузе… Ты одна приносишь мне радость и не даёшь лишиться разума. Если бы знала, как я тебе благодарен… — Ваша любовь — самое ценное для меня в этом мире, господин. Всегда помните о том, что я принадлежу вам всей своей душой и телом. Лишь вы один владеете ими. — Наложница обольстительно улыбнулась и приложила руку Сулеймана к своей щеке. Мужчина нежно провел пальцем по мягкой коже, затем наклонился и поцеловал желанные губы. Хюмейра мысленно скривилась от отвращения. Целовать султана было тяжело и скверно, а уж в его пьяном виде и подавно… Как же она мечтала о настойчивых ласках совсем другого мужчины! Прервав на мгновение поцелуй лёгким поворотом головы, разминувшись с губами повелителя, от чего они скользнули по щеке, девушка томно прошептала: — Вы настоящее воплощение мечты всех женщин. И как только могла султанша променять ваши сильные чувства на мимолётное наслаждение с другим? Да ещё и с вашим заклятым врагом… Сулейман помутненным взглядом посмотрел на рабыню. Хмель выветрился из головы, позволяя неистовой злости завладеть разумом. Мужчина слегка оттолкнул Фирузе, которая старательно изображала вид сочувствующей и до дрожи преданной особы. События последних дней вихрем пронеслись перед падишахом, и он вскочил на ноги, после чего стремительно вылетел из покоев. Девушка успела лишь прокричать вслед «повелитель», на что тот не обратил никакого внимания. «Удачи, вам, госпожа, » — Хюмейра злорадно ухмыльнулась и кинула в рот винограднику, с удовольствием наслаждаясь сладким соком раскусанной ягоды. Хюррем услышала сильный грохот распахнутой настежь двери, и дремота тут же покинула её. Султанша резко подвелась в постели и опасливо взглянула на вошедшего. Она не слышала диких криков, по её лицу катились слёзы, а сердце билось в мучительной агонии от сильного страха. Перед ней стоял Сулейман. Не тот, в которого она когда-то влюбилась без памяти, не отец её пятерых детей и мужчина из снов и мечт. Он явился к ней прямиком из самых ужасных кошмаров. Сулейман пришел её убивать. Хасеки поняла это по его лицу, когда посмотрела в обезумевшие от гнева глаза своего палача — в них читался приговор. Тогда она поняла, что ей абсолютно все равно. Хюррем умерла вслед за юной Александрой. Погибла душа, а на кровати лежало только тело с испуганным, как у загнанного матёрым хищником маленького зверька перед ожиданием неминуемой смерти, взглядом. Сулейман растоптал её душу. Он выбил дверь в покои ногой, от чего раздался страшный треск. Хюррем думала о том, что, возможно, её спасут слуги. Если успеют. Если смогут. Если решат пойти против своего повелителя. Все дальнейшие события запомнились султанше очень размыто. Она отчётливо помнила лишь одно — начался настоящий ад. Её память послужила ей хорошую службу, поскольку на самых жестоких моментах были только провалы, а не подробности. Сулейман вовсе не бил, он убивал. Его удары сыпались на Хюррем бесконечно, и она даже перестала чувствовать чудовищную боль через какое-то время. Сил даже к малейшему сопротивлению не было, оставалось только тихо хрипеть, пока тяжёлые кулаки нещадно избивали градом всё тело. Сквозь пелену бесконечной боли Хасеки слышала слова палача: — Я убью тебя, Хюррем! Слышишь? Своими руками убью тебя за измену. Но больше никто и никогда не скажет мне, что моя жена легла под Тахмаспа! Твоё, пусть и оскверненное тело, принадлежит лишь мне! Хюррем, превозмогая боль, рассмеялась. Сейчас от Сулеймана слово «убью» означало почти что «люблю». Она таки добилась эмоций от него, шайтан его раздери! Пусть и они уродуют сейчас её тело. Избиение не удовлетворило жалкую натуру настоящего господина, и он решил закрепить результат единственно известным оружием мужчины против женщины — изнасилованием. Сулейман заметил на спине вырывающейся жены, которую он ткнул лицом в подушку, странные шрамы, но не придал им особого значения и схватил Хюррем за волосы. Она не знала, что может быть так больно. Не знала, как больно от того, когда тебя уничтожает тот, кого любишь до беспамятства. Проникновение в тело было настолько болезненным, что оставалось раненым зверем выть в подушку. Звать на помощь? Кто посмеет остановить повелителя? Да и допустить, чтобы её увидели в таком состоянии, Хасеки не могла даже под предлогом смерти. Её наслаждение и память об наивысшем экстазе, достигнутым с этим мужчиной, стиралась кровавой болью его жёстких толчков. Сулейман врывался в слабое тело яростно и безжалостно. Когда акт насилия над бесчувственной жертвой надоедал, он снова избивал, а затем опять принимался насиловать. Таких мерзких и жестоких «утех» Хюррем не знала в своей жизни. Всё, что можно было осквернить, Сулейман опробовал самым жестоким образом. Где грань между насилием и настоящим убийством? Для Хюррем в ту ночь она стёрлась. Ей хотелось умереть. Просто, чтобы мерзавец закончил своё ничтожное дело и оставил её изуродованное тело, на котором не осталось живого места, в покое. Пусть задушит, перережет горло, но убьёт её окончательно… Вся экзекуция длилась слишком долго. Он, словно издевался в очередной раз над ней, понимая, что выполнит обещание и убьет, а значит, не сможет причинять больше боли, поэтому оттягивал последний момент. Хюррем забыла, плакала ли она, умоляла ли пощадить и оставить её в покое. Она помнит лишь, что Сулейман был безразличен к мольбам. Он схватил длинные локоны, со всей силы вдавил её лицо в подушку и продолжил насиловать, проникая сзади в растерзанное тело, безразлично глядя на следы, оставленные по приказу Тахмаспа. Даже, когда он наконец-то с громким стоном достиг вершины, то не остановился. Хюррем собрала остатки жизненных сил и слабо крикнула: — Убей меня, дьявол! Слышишь? Убей! Всё остальное для неё было уже как в тумане. Султанша не видела обезумевшего взгляда и слёз Сулеймана, когда тот в ужасе смотрел на совершённое им страшное деяние. Она не слышала его полного горя и страха за жизнь любимой, искалеченной своими руками женщины «Хюррем». Всё наконец-то затихло. Померкло, захлебнулось, утонуло. Хюррем мерно раскачивались на волнах кровавой боли и просила у Аллаха смерти, пока окончательно не провалилась в пучину забвения. Она — ничто. Маленькая девочка, которая улыбаясь, бежит навстречу маме, широко раскинув руки для объятий. На крики соизволили прибежать служанки, которые, увидев страшную картину, вскрикнули, и даже не спросив разрешения повелителя, одна из них кинулась за лекарем, а другая подбежала к бесчувственному телу госпожи. Сулейман возвратился в свои покои с окровавленными руками и обезумевший от содеянного он закричал, глядя на испуганную Фирузе. — О, Аллах, я убил её! Убил… Наложница незаметно вздохнула с облегчением, но продолжила настороженно наблюдать за агонией мужчины, находясь на безопасном расстоянии от него. Мало ли что ещё взбредёт ему в голову. Сейчас он в таком состоянии, что вполне может убить и саму Хюмейру. Всё же наркотик и алкоголь — действуют совершенно непредсказуемо. — Кого, повелитель? — Осторожно спросила девушка. — Свою любовь. Свою Хасеки. Мою Хюррем...