An Exercise In 'Worthless'

      Наутро будильник Дина срабатывает чересчур рано — рано, учитывая вчерашнее очень взрослое решение устроить марафон «Звёздных войн» до четырёх утра и пить и веселиться так, как он не веселился как минимум год — но работа есть работа, и ему надо оказаться там до десяти утра, чтобы открыться.       Он проводит рукой по лицу, потирает отросшую щетину. Дин не совсем понимает, как ему удалось сбросить большую часть одежды прежде чем вырубиться, но он не станет утруждать себя тем, чтобы надеть её — путь до ванной через коридор не стоит таких усилий. После умывания и чистки зубов он чувствует себя человеком, когда понимает, что на кухне что-то шкварчит, что означает завтрак, и, господи, спасибо.       — Чёрт возьми, Сэмми, ты же никог…       А потом он замирает, как ёбаный олень при свете фар, потому что это не Сэм.       Кастиэль застыл точно так же, с вилкой в руке и чем-то шипящим на плите позади него, но важно не это, а то, что Дин чувствует себя просто, блять, голым без футболки и штанов — не потому что он стесняется своего тела (о-о-о, не-е-ет, он знает, что он та ещё штучка), а потому что без одежды Кастиэль может видеть его татуировки.       Он понимает, что сутулится и выгибается, словно взбешённый кот, и что Кастиэль точно воспримет это неправильно, если он не даст этому какое-либо объяснение.       «Прости, это реально круто, что ты, вероятно, или вломился сюда, или переночевал здесь, но ты можешь увидеть мои тату, и меня это пугает. Самую малость».       Дин делает глубокий вдох, засовывает свою панику в Очень Взрослую Коробочку Для Паник и подходит к плите. Кастиэль всё ещё пялится на него так, словно вот-вот взорвётся, но Кастиэль смотрит на него, на его лицо. Дин отлично знает, каково это, когда человек пытается не смотреть на твоё тело, но это нечто другое. Что-то тёплое приливает к его груди.       — Бекон, яйца и тост? Блин, чувак, — он улыбается ему. Или по крайней мере пытается. — Если я тебе заплачу, ты будешь готовить мне это каждое утро?       — Это похмельный завтрак, — отвечает Кастиэль более грубым голосом, чем обычно, и теперь Дин совершенно точно готов сказать, что он выглядит потрёпанно.       — Ты спал на диване или где? — спрашивает он, пытаясь вести себя как ни в чём не бывало, потому что последнее, что он помнит с прошлой ночи, это то, как Сэм позвал Кастиэля в свою комнату, чтобы сверить что-то в одной из его книг или записок или… чего-то. Кастиэль утвердительно угукает.       — Сэм принёс ещё один плед и несколько подушек, — Дин достаёт из шкафчика две тарелки (Сэма не будет примерно, ну, до полудня), выуживает пару наиболее сухих чашек из сушилки и начинает делать кофе.       — Кстати, «мандала» — это санскритское слово, — осторожно говорит Кастиэль. Дин только мельком косится на него и встречается с ним глазами на долю секунды, прежде чем заняться фильтром для кофе. Он застенчиво прячет татуированный локоть.       — Да, я в курсе, — отвечает он, и внезапно напряжение возрастает до предела. — Традиционные мандалы, они… — он разворачивается, делает два шага к коридору, снова разворачивается к Кастиэлю, а затем делает полшага обратно в кухню. — Я… окей, просто уточняю, у меня нет, типа, всяких загонов насчёт отсутствия одежды, просто никто ещё не видел…       — Дин, всё нормально, — тихо и спокойно произносит Кастиэль. — Я вмешиваюсь. Ты не должен открывать душу каждому, кто тебя видит.       Что, естественно, окончательно сбивает Дина с толку.       «Оу».       Он никогда не думал о них как о своей душе. Все они — это часть него, и он не может представить свою жизнь без Воннегута, спокойно наблюдающего за всем вокруг с его предплечья, без идеальных линий на его боку, без лучистого солнца — такого же, как у Сэма. Он никогда не думал о них как о своей душе, но сейчас, когда он всё обдумал, это чистая правда.       И вот он, на своей кухне, обнажает свою душу перед Кастиэлем.       И это нормально.       Кас коротко улыбается ему и вываливает долбаную гору яиц на тарелку.