The Art of Breaking

(флэшбек) - Тюремщица назвала тебя Ходячим по Снам. - В своих исполненных сладострастия грезах она звала меня и другими именами. Не менее впечатляющими, поверь мне... - Ясно, - Ивонн хмурится, но не словам Ганна, а своим мыслям. Непохоже, что она вообще услышала его провокационную фразу. Вся концентрация - на вопросе: - Что ты можешь делать с грезами других людей? - Что угодно, - с гордостью говорит Ганн. Эльфийка сводит брови еще сильнее, как будто ответ ее разочаровал. - Я хотела попросить тебя об одолжении. Сделаешь так, чтобы мне впредь ничего не снилось? - Как любопытно, - ведьмин сын улыбается, и улыбка обозначает обаятельную ямочку у правого уголка рта. - Что же такого ты видишь в своих грезах, что предпочла бы не грезить вообще? - Брось, - тонкие сухие губы Ивонн кривятся в ухмылке, горькой и безразличной. - Ты ведь знаешь. Ганн порывается что-то сказать(не оправдаться, нет, черт с ним! - но лишь бы не молчать, когда ситуация грозит выйти из-под контроля), но эльфийка быстро продолжает. Ее глаза, черные и лихорадочно блестящие, смотрят на шамана полунасмешливо. - Мне все равно. Я не в обиде. Просто... сделай то, о чем я прошу. В этот момент шаману ужасно неприятно находиться рядом с Пожирательницей. Хочется бежать прочь, не оглядываясь. Как будто он - один из тех глуповатых цветных духов, что рискуют быть поглощенными, путаясь у нее под ногами. Он влез в грезы Ивонн без приглашения. Вор, покусившийся на тайны ее души, похитивший столько болезненных моментов ради мимолетной прихоти, ради кратковременной победы над скукой. Разве нормально реагировать на это с таким безразличием? Ганнаев знает, что должен испытывать стыд, но вместо этого чувствует нарастающую злость на глупую эльфийку. За то, что она банально не наорет на него, не пригрозит расправой, если подобное повторится, не обидится по-девичьи, в конце концов. За то, что ей все равно. - Я мог бы. Но не буду, - твердо отвечает ведьмин сын, складывая руки на груди. - Это преступление против самой природы сна, и нет платы, за которую я согласился бы совершить подобное кощунство. Подумать только, он чувствует страх. Вернее, зародыш страха, едва различимый, но цепкий, как пьявки в окружающих Мулсантир болотах. Пока что лишь сцепленными руками Ганн защищается от болезненного блеска черных глаз, от сведенных бровей, от чуть приоткрытого рта, из которого вот-вот должны политься фразы убеждения... Но Ивонн молчит, переводит взгляд на несколько шагов левее от шамана духов и бледнеет еще сильнее (если это вообще возможно), отчего темные круги под ее глазами просто кажутся черными. Глаза расширяются, испуганно и удивленно, но... слева от Ганна располагается лишь пустующий угол сцены. Весьма удручающее зрелище, если подогнать определенную философию, но чтобы вызывать такую реакцию? Или она опять видит своих призраков? Ганн не раз слышал, как она говорит с ними. Между делом, сама того не замечая. Раздражение незаметно сменяется состраданием в той форме, в которой оно доступно никогда не знавшему любви и привязанности ведьминому отродью. Шаман снисходительно смотрит на эльфийку, спустя секунды совладавшую с внезапной боязнью сцены (при ином раскладе эта шутка показалась бы ему умопомрачительно смешной). Она тоже утыкается в него своими совиными глазами, наполненными невысказанной мольбой. Веки смыкаются – всего лишь на долю секунды, для того, чтобы смыть отчаяние, утопить во тьме, где ему самое место. Чтобы ничего не осталось. Ганн понимает, что не собирается помогать Ивонн в ее самоуничтожении. Грезы – то, что отличает наделенного способностью чувствовать и размышлять человека от бездушного голема. Пока Ивонн худо-бедно контролирует себя, можно поискать способ привести ее в чувство вместо того, чтобы лишать снов, причиняющих боль, но, вместе с тем не дающих забывать о том, кто она такая. Случись это - и все потеряно. Для личности и для Рашемена - сумасшествие отнюдь не способствует контролю над Голодом. Ганн чувствует себя почти благодетелем в этот момент. Ивонн воспринимает его, как палача. В следующую секунду ведьмин сын смотрит в ее удаляющуюся спину. Кара сидит на краю сцены "Вуали", ловко перебрасывая шарик магического огня из руки в руку. Язычки яркого пламени нежно ластятся к ее пальцам, дают причудливые отсветы на мраморной коже лица колдуньи, порождают золотистые блики в аккуратно уложенных рыжих волосах, чуть отросших со времен Мерделейна. Тонкая белая полоска шрама над правой бровью виднеется даже на аристократично-бледной коже. Девушка кривится с презрением. - Ну и дура, - кричит она вслед Пожирательнице Духов.- Мы могли бы его заставить, если бы ты захотела. Ей не отвечают. *** - Ты расстроена? - Ужасно. Как думаешь, стоит попытать счастья в других храмах? Тиру много кто поклоняется. - Догматы для всех едины, и, если в одном храме сочли тебя… не подходящей на роль паладина Тира, то продолжать лишено смысла. - Предполагалось, что ты скажешь что-то более утешительное, - фыркнула Ивонн и как-то ожесточенно воткнула вилку в куриную ножку. Из-за спины послышался смешок Бишопа, располагавшегося за барной стойкой, и эльфийка в который раз мысленно пожелала, чтоб он спился окончательно и перестал мозолить ей глаза. Касавир, казалось, думал примерно о том же, метнув в сторону следопыта быстрый холодный взгляд. И небритая персона была незамедлительно вытеснена из радиусов восприятия паладинов – состоявшегося и несостоявшегося. - Позволь узнать, что именно сказал тебе настоятель? – спросил мужчина, опустив глаза на безжалостно терзаемую куриную грудку, есть которую, судя по всему, никто не собирался. - Полчаса неинформативной речи, смысл которой свелся к тому, что мои поступки всегда будут диктоваться случайными порывами. И мало перекликаться с тем, что предписано в своде правил, - процедила сквозь зубы Рыцарь-Капитан, отодвигая от себя тарелку с искромсанной курицей. - Как будто он знает меня. На самом деле, для того, чтобы сделать эти выводы, не нужно было вести за Ивонн долгих наблюдений. Она спала и видела, как спасает мир, а наяву зорко следила, не нужна ли кому поблизости срочная помощь, нетерпеливо покусывая губы и щелкая суставами пальцев. Она не из тех, кто принимает взвешенные решения, и уж тем более не из тех, кто способен корректировать их в соответствии с кодексами. - Кстати, я все забываю спросить. Почему ты так стремишься стать паладином? - Я всегда хотела помогать людям… - моргнула эльфийка. Прозвучало куда нелепее, чем в голове. Мечта о присоединении к Ордену справедливого Тира пришла в сегодня из детства, и, пожалуй, стоило давно придумать ей обоснование, что звучало бы куда серьезнее, чем «потому что я желаю мира во всем мире». Ивонн замолчала, почувствовав себя крайне глупо. - Ты помогаешь людям куда дольше, чем мы с тобой знакомы, Ивонн Фарлонг. И я не припомню, чтобы отсутствие твоего имени в списках Ордена как-то этому препятствовало, - серьезно сказал паладин, хотя улыбка так и пыталась растянуть его губы. В конце концов, Рыцарь-Капитан была еще ребенком, лишь из превратностей судьбы вынужденным разыгрывать взрослого перед каждым встречным. Она разберется с этим, мужчина был уверен. Уверенность передалась и собеседнице – эльфийка буквально расцвела. Досада никуда не делась, но на сердце стало так хорошо, так светло, как будто сам Тир ниспослал на нее свое благословение. - Спасибо, - сказала она Касавиру, кожа которого вдруг вскипела, словно крутой кипяток, но сразу же стала разглаживаться, обтекая новые черты, формируя новое лицо. Это было лицо человека, которого она знала всю жизнь. Вместе с которым начала свой путь служения Повелителю Костей. Вместе с которым в итоге поплатилась за свою дерзость. За любовь... Стены «Хвоста феникса» стремительно таяли, открывая взору многочисленные колонны и своды серого мрамора. - Не стоит, брат. Я всегда с тобой, - сказал Эреши, высокий лоб которого нотным станом прорезали глубокие морщины, такие неподходящие для его юного возраста. Под ребрами Ивонн сладко заныло чувство, появлявшееся каждый раз, когда она склоняла очередного союзника на свою сторону. Такое раньше происходило довольно часто, не так ли? - Тогда у нас все получится, - с улыбкой прошептала она, теперь Акачи. Отчаявшийся человек с трясущимися пальцами и кощунственными мыслями, безумным улеем роящимися в голове. Сейчас он нервничает, напуган и подвержен малодушным сомнениям, но… законы мира, жреческие догматы, божья воля – важность всего этого меркнет, когда память воскрешает образ печальной кареглазой женщины, с потерей которой он должен был смириться. Волшебный огонь забрал ее тело, но душа, презревшая богов, заточена там, где ее страдания искусственно усиливаются во сто крат. С целью преподать смертным очередной урок. Боги живут, пока в них верят. Боги должны поддерживать эту веру, чтобы не стать воспоминанием, пылящимся в старых записях храмовых библиотек. Боги необдуманно равнодушны к мольбам своих приверженцев. Они и не представляют, на что некоторые смертные готовы пойти ради любви. Ивонн шумно выдохнула, прогоняя воспоминание, и отчетливо произнесла несколько изощренных ругательств, которым когда-то научилась в недолгом, но запоминающемся общении со следопытом. Теперь эта скверна коснулась ее памяти. Девушка предприняла еще несколько попыток вспомнить, чем же закончился тот разговор в полупустой таверне, но все они увенчались неудачей. Лишь снова из бесплотного омута возникали образы, никак с ней не связанные, и мысли, которые никогда ей не принадлежали. В окружившем ее темном царстве не было света. Ивонн тихо рассмеялась. *** (флэшбек) Пока бог медведей приходил в себя, а Сафия и Ганн делились впечатлениями от увиденного, Ивонн ходила по недавнему полю боя, выглядывая в пожухлой траве сверкающие камешки – эссенции духов, оставшиеся после поверженной призрачной армии. После того, как Голод явил себя впервые и поглотил дух Накаты, эльфийка чувствовала себя здоровее, чем когда-либо. Сейчас она пресекла попытку ворсистых щупалец дотянуться до призрачной плоти Окку – и ей казалось, словно неведомая сила несколько раз приложила ее о камни мулсантирских стен. Но, похоже, она поступила правильно. Иначе в критический момент рядом с Окку не возник бы Келгар из клана Айронфистов. Дворф смерил оцепеневшего перед силой Голода бога-медведя долгим взглядом, и, повернувшись к Ивонн, задумчиво произнес: - В Рашемене готовят отвратительно, но разве это повод зариться на такую громадину? Животом будешь мучиться после, малышка. «Какая я тебе малышка», - горько усмехнулась эльфийка теперь, пряча находки в карман. Стоило подойти к Окку, наверное. Он говорил, что готов бросить все свои силы на борьбу с Проклятием. Значит ли это, что бог-медведь желает присоединиться к их отчаянному отряду? Вот было бы забавно.