The Art of Breaking

Ивонн отпирает дверь старым, местами заржавевшим ключом и оказывается в своей комнате. Тут же слышится призывный, настойчивый шорох, и пространство распахивается темным зевом – порталом в Теневой Мулсантир. Но эльфийке сейчас не до этого. Первое, что она сделала после того, как с проклятием Лесовика было покончено и лодочка, зачарованная на слово «Уэндесневен», причалила к Мулсантирским докам, - направилась в «Баркас» за новой порцией зелий. И сейчас она, мурлыча себе под нос какую-то глупую гробнаровскую песенку, любовно расставляла новые баночки на столике перед зеркалом, опуская их аккурат в круглые, не успевшие запылиться островки от донышек предшественниц. На самом деле, Ивонн уже чувствует, что зелья ей больше не понадобятся. Никакого грустного фатализма, просто… - А, помнишь наши беседы, - довольно тянет Сэнд, прикрывая за собой дверь и входя в комнату. Девушка смотрит на него, не спеша приветственно улыбаться. – Что ж, я рад. Не люблю говорить впустую. Фарлонг вздыхает, получается как-то слишком горестно. Но Сэнд, вне сомнений, прав. Она ничего не забыла. В том числе, что даже самые безобидные зелья при длительном стабильном употреблении вызывают… - …Привыкание и, как следствие, иммунитет, - кивает волшебник, вольготно раскинувшись в кресле, укрытом бурой медвежьей шкурой. – У нас уже были с этим проблемы, не так ли? - Это в прошлом, - сухо отвечает Ивонн, не прекращая расставлять скляночки с мутновато-зеленым и землисто-жемчужным растворами. Педантично, чтобы стеклянные бока не вылезали за границы «островков» на пыльную столешницу. Сэнд мягко смеется. Хотя… он никогда не смеется. Посмеивается, тихо, с толикой издевки. Сразу чувствуешь себя маленьким и несмышленым, тушуешься и неосознанно пытаешься искать оправдания своей глупости, чувствуя себя оттого лишь глупее. И злишься. - Я тоже в прошлом, девочка, - говорит эльф. – Все мы в прошлом. Но… ты так решительно обрекаешь себя на мучения, что я могу разве что позавидовать твоей настойчивости. Эльфийка хмурится и делает вид, что не слушает. Это невыносимо сложно. - То, что ты делала с собой до этого момента – сплошь нерациональная трата сил и ресурсов, - Сэнд поднимается с кресла, оправляет на расшитой серебром темно-синей мантии складки. – Теперь тебе придется придумать что-то поинтересней, чем, хм, это, - пренебрежительно махнув широким рукавом на призеркальный столик Ивонн, волшебник направляется к выходу. Девушка опустила голову, прислушиваясь к себе. Показалось, сердце не бьется. Но только показалось – из-под ребер что-то сильно, даже слишком колотилось в приложенную для проверки ладонь. При удачном раскладе действие последних лекарств скоро пройдет. И Голод снова попытается взять над ней контроль, его пробуждение раскроет многие с трудом затянувшиеся раны, покопается как следует в ее внутренностях, вбирая в себя ее жизненную силу вместо эссенций духов, и оставит в покое. А затем ее, умирающую от внутреннего кровотечения, обнаружит кто-нибудь из спутников, или Магда, или кто-то из актеров… - У тебя кровь, - говорит Сэнд голосом Ганна. Ивонн вздрагивает и быстро смотрит на дверь. В проеме стоит ведьмино отродье собственной персоной, ни тени улыбки на лице. Он прислоняется спиной к дверному косяку и складывает руки на груди, смотрит на нее ожидающе. Никакого Сэнда. Ушел. Однако, легче Ивонн не становится. В каком-то смысле, короткие беседы с Ганнаевом, происходящие так часто в последнее время, кажутся испытанием посложнее встреч со спутниками. Фарлонг вовсе не хотелось бы оставаться с Ганнаевом наедине. В последнее время его… неоднозначная манера говорить, просто смотреть или даже улыбаться вызывает у нее куда больше эмоций, чем следовало. Хочется оградиться от всего этого неприступной стеной. Рядом с ведьмаком, насквозь пропитанным сладким ядом концентрированных грез, Ивонн чувствует себя в опасности. Ей очень хочется верить, что это именно чувство опасности заставляет ее нервничать даже сквозь искусственно добытое равнодушие, проникшее в саму ее суть. - Ты можешь видеть… их? – Ивонн не хочет молчать, поспешно отворачивается и зачем-то поправляет расставленные скляночки со своими лекарствами. Пронзительный взгляд Ганна преследует ее в отражении. Эльфийка не собирается дожидаться вопросов от него – задает их сама, не желая оказываться под увеличительным стеклом в который раз. - Ты о порождениях своего сознания? Я не вижу их… я чувствую. Чувствую твои эмоции и силу твоих воспоминаний, на которые эти эмоции проецируются. Это позволяет делать какие-то выводы, не буду скрывать, - ведьмино отродье отрывается от дверного косяка, проходит в комнату и бесцеремонно опускается на аккуратно застеленную кровать. - Сядь рядом со мной, - приказывает Ганн. Сама не понимая, почему она так безропотно выполняет то, о чем он просит, Ивонн отходит от зеркала и осторожно приземляется на кровать рядом с ведьмаком, подбирая под себя ноги. Она заставляет себя смотреть ему в лицо, странно-привлекательное, но в то же время отталкивающее, по которому никогда не понять, о чем он думает. Сейчас Ганнаев даже привычной язвительной улыбки не нацепил, и девушка чувствует себя потерянно, как будто из знакомого пролеска ненароком вышла в пугающие темные дебри. - Я хочу помочь тебе, - говорит шаман духов и накрывает своей ладонью ее руку. Ивонн смотрит не эту руку, глупо моргая, чувствуя ее вес, но совершенно не ощущая тепла. - Ты мне помогаешь, - медленно отвечает она, опуская взгляд. – Или забыл, сколько магии обычно тратишь на то, чтобы подлатать меня в дороге?.. - Борьба с симптомами, даже самая самоотверженная, не способствует полному излечению, - наконец, Ганн улыбается. И убирает руку. Огонек, появившийся было в темных дебрях Ивонн, гаснет, вновь оставляя ее наедине с неизвестностью. – Я не хочу, чтоб твоя болезнь прогрессировала. «Я не хочу» звучит упрямо, эгоистично, и от этого раздражающе, но в следующий миг Ивонн Фарлонг понимает, что Ганнаев говорит о ней. Кажется, подлая тьма завела ее в трясину. - И я, кажется знаю, как это прекратить, - продолжает шаман как ни в чем не бывало. - Я не собираюсь поглощать духов. - Тебе не придется, - улыбка Ганна меркнет, когда он протягивает руку к ее лицу и заправляет за острое ухо непослушную темную прядь. Он чувствует, как пылает аура Пожирательницы, почти слышит ускорившийся стук ее сердца и шорох собирающихся на покрывале мелких складок, когда непроизвольно немеют и сжимаются ее холодные пальцы. И на какую-то долю секунды Ганн искренне забывает о настоящей причине, по которой он делает все это. Прежде, чем Ивонн успевает испугаться и попытаться отстраниться, ведьмак быстро приближается к ней и так же быстро прикасается губами к ее губам. Это длится не больше секунды – и прекращается совершенно не из-за протеста девушки. Ганн сам отстраняется, изучающе глядя на нее. Эльфийка растерянно смотрит на него, не зная, как отреагировать на случившееся, ей требуется время, чтобы вспомнить, кто такой Ганн и какой сущий пустяк, мелочь для него – ни с того ни с сего поцеловать девушку. Перед глазами на мгновение всплывает образ бледной потерянной дочери Джанника, отринувшей реальность из-за минутной прихоти ведьминого отродья, но видение тут же разрушается мягким тембром его голоса. - Ну что? – подсказывает ведьмак, улыбаясь вновь, озорно, хоть и как-то через силу. - Не знаю, - отвечает Ивонн, более не чувствуя испуга и напряжения, свойственного добыче пред ликом самого опасного охотника. Но если он попытается свежевать ее живьем – она и пальцем не пошевелит, чтобы его остановить. Капелька крови доползает до верхней губы, эльфийка чувствует это и машинально слизывает ее. Ощущение того, что подобное с ней уже происходило, теперь норовит забросить ее в неспокойный ворох чужих воспоминаний, где молодой жрец Костяного Лорда удивляется, когда надменное выражение лица его Красной волшебницы сменяется чем-то трогательно-ранимым, а ее губы оказываются вдруг так близко, что сопротивляться становится просто невозможно… - Я все еще здесь, - терпеливо напоминает Ганн, в который раз возвращая Ивонн в реальность. – Ты ничего не почувствовала, верно? - Тебя это, должно быть, разочарует, - хрипло смеется эльфийка, которая с большим удовольствием заплакала бы – если бы могла, - но обезболивающее, которое я принимала, действительно сильное. Кажется, организм привык к нему настолько, что кроме боли теперь игнорирует и смену температур. Окати меня огненным дождем – я даже не вскрикну. Ганн улыбается вновь… добродушно. Кажется, Ивонн слишком много внимания уделяет его мимике – но достаточно, чтобы видеть, что улыбка эта, без капли яда под оболочкой, - не принадлежит ему. - Идем со мной, - Ганнаев снова берет ее за руку и встает, увлекая девушку за собой. Эльфийка снова повинуется, смирившись с его неожиданной фамильярностью и чувствуя себя отчетливо не в своей тарелке. Сын ведьмы ведет себя так, словно какую-то минуту назад не было того поцелуя, но Ивонн знает, что он был – короткий, невесомый, наверное, теплый. И все равно Ганн заражает своей необъяснимой забывчивостью – и девушка просто молчит, когда беспокоящий вопрос уже вот-вот готов сорваться с ее языка. *** (флэшбек) Лицо Каэлин бледно, а челюсти сурово сжаты. Кажется, полунебесная еще сильнее осунулась за время своего дозора. Но она не жалуется. Он смотрит на Ивонн с немым упреком. - Ты давно здесь не появлялась, - говорит священница, принимая из рук эльфийки сверток с едой. - Были дела, - уклончиво отвечает Ивонн, присаживаясь рядом на плиты. Девушка тут же шипит от боли: Голод предпринимает короткую попытку взять над ней контроль, но воли эльфийки пока еще достаточно, чтобы ему противостоять. Каэлин читает заклинание исцеления, и тупая боль в груди Ивонн проходит. Они часами сидят перед Вратами Предателя, мало говорят и иногда бросают друг на друга взгляды: эльфийка – сомневающийся, полунебесная - выжидающий. Ивонн – идеальный предмет для сострадания, жрица Ильматера понимает это, как никто другой. И сострадает. И говорит о том, что Стена Неверующих – слишком тяжелое наказание. Что она должна быть разрушена. Что Ивонн должна понимать это как никто другой. Ивонн смотрит на Каэлин, инстинктивно пытаясь оградиться от ее слов сухими кивками и пожиманием плеч, жалея, что рассказала полунебесной о своих видениях. Тогда, в самом начале, поделиться с кем-то ей было просто необходимо, а сочувствующий взгляд волшебных глаз Каэлин вызывал доверие… Теперь священница видит в ней едва ли не перерождение Акачи, которое должно возглавить новый Поход Предателя и довести начатое до конца. Ивонн молчит, пропуская мимо ушей пламенные речи полунебесной. У нее никогда не было матери, но она множество раз наблюдала, как тетка Ретта капает на мозги Бивилу, и как многочисленные повторения одних и тех же вещей выводят парня из себя. Она и не приходила бы сюда, на нижние уровни призрачного храма, не сидела бы подолгу с горящей своей великой миссией Каэлин… У Ивонн Фарлонг нынче и своих проблем хватает. Тени ее прошлого плотно цепляются за нее, не позволяя и шагу ступить в одиночку. Но, все-таки, становится намного легче от крепнущего с каждой их встречей понимания: она не единственная здесь сумасшедшая. *** Ивонн недоуменно смотрит на невидимый купол, сотканный Ганном из тончайшей, изредка потрескивающей магии. Она касается его осторожно пальцами, чувствует, что подушечки упираются в плотную поверхность и убирает руку. Смотрит недоуменно на кончики пальцев – они стремительно краснеют… - Да, забыл предупредить, - отрывается от медитации ведьмино отродье. – Не трогай купол – его стены раскалены. - Спасибо, - хмыкает Ивонн, наблюдая появление волдырей. Ганн вновь закрывает глаза, бормочет что-то на древнем рашеменском наречии, и ничего не происходит. Как обычно. Эльфийка никогда не понимала шаманства. Все эти полупризывы-полумолитвы, иногда едва слышные, словно передаваемый секрет, иногда тягучие и произносимые нараспев, точно жреческие благословения, - духи никогда не отвечают на них так, как отвечают стихии на властный призыв колдуна. Ничего не происходит. Точнее, Ивонн не видит подтверждения обратному. Но его слышит Ганн. Он открывает глаза и поднимается с земли, подходит к Ивонн и говорит довольно: - Готова? - Сложно сказать, - отвечает девушка. – Может, уточнишь, к чему я должна быть готова? Ганн опять улыбается – и опять чужой улыбкой. Ивонн хочется спросить, что с ним. - Эта магическая преграда сдержит Голод, когда он возьмет под контроль твое тело. Когда я спровоцирую его, старайся распределить его внимание по всей площади под куполом. - Что это даст? - Голод поглотит столько духов, сколько сумеет здесь собрать. - Но ведь здесь нет духов, - возражает Ивонн. - Иногда я забываю, что говорю с невежественной чужеземкой, - обезоруживающе улыбается Ганнаев. – Дух - не определение для цельной единицы вроде телтора. Это то, чем пропитана вся рашеменская земля, то, чем дышат ее реки и подземные воды, ее растения и деревья, то, чем насыщен ее воздух. В общем, собрать плотный ужин для твоего Проклятия – не такая уж сложная задача. - Тогда почему ты говоришь об этом только сейчас? – хмурится Ивонн. - Ты доверилась бы мне раньше? – парирует ведьмино отродье. Эльфийка не отвечает, тупо глядя на обожженные подушечки пальцев. Не предупреждая, Ганн вздымает руки и произносит что-то на языке рашеми. Ивонн чувствует, как под ребрами что-то знакомо шевелится, откликаясь на слова шамана. Она прижимает руку к солнечному сплетению и понимает: еще немного – и ее скрутит от боли. Вернее, тело, – нервная система ко внутренним разрушениям теперь относится почти философски. В последний момент, прежде, чем глаза эльфийки затягиваются черной пленкой, а из спины, точно извращенные крылья небесного создания, высвобождаются длинные мохнатые лапы Голода, Ивонн понимает, что Ганнаев остался в куполе. И его душа… - Ганн! – кричит она. Рубашка насквозь пропитывается кровью – Голод деловито выбирается на поверхность, совершенно не заботясь о целостности оболочки своего носителя. В какой-то момент ей, видимо, становится слишком больно, чтобы выражать свои мысли, и она просто кричит от каких-то фантомных болей, и ноги ее почему-то отрываются от земли, и ничего, кроме невесть откуда взявшегося в магическом куполе ветра, она не слышит. *** - Это… - Ивонн испуганно озирается, видя, что земля, находившаяся под куполом выжжена настолько, что покрылась глубокими трещинами. Остатки не истлевшей травы и цветов пожухли, словно из них вытащили все краски, попавшее под купол молодое дерево истончилось, иссохлось, листья, еще недавно зеленые и сочные, превратились в блеклые скрученные комочки, все еще перемигивающиеся крошечными оранжевыми светлячками и дымящиеся. Что-то подобное эльфийка уже видела однажды, вернувшись в Западную Гавань. Девушку передернуло. – Это ужасно. Сначала Ивонн показалось, что ее лицо опять заливает кровь из уже порядком надоевшей раны над бровью, но оказалось, что это всего лишь слезы. Девушка выдохнула и шмыгнула носом, поражаясь тому, как это влажное, горькое и тяжелое ощущение теперь ново для нее. - Это обмен, - довольный Ганн подходит к ней как ни в чем не бывало. Не похоже, что она поглотила его душу. – И не самая высокая цена за то, что мы получили, поверь мне. - Ты рисковал, - говорит Ивонн. Она прислушивается к своим ощущениям, боясь пошевелиться и развеять жестокую иллюзию. Ее пальцы кажутся тонкими и хрупкими, как сосульки, когда она рассматривает их и наблюдает, как маленькие красные ожоги растворяются в гладкой коже. - Как ты смог защититься от Голода? Мне казалось, все, что попало под купол, обречено… - Осторожнее, госпожа Фарлонг! Раскрывая секреты варвара, смотри, как бы сама в варвара не превратилась, - отвечает Ганн, изящно перефразировав очевидное «Не скажу». И внимательно рассматривает изумленную своим текущим состоянием эльфийку. Листья и ветки застряли в ее волосах, ведьмино отродье видит мелкие камешки в складках ее одежды и то, как часто досаждавшая Ивонн царапина над бровью затягивается в мгновение ока, не оставляя и следа на все еще бледной, но уже далеко не мертвенно-бледной коже лунной эльфийки. Ивонн недоверчиво сжимает и разжимает ладони, вытягивает руки перед собой, становится на носочки – каждое движение свое встречая с восхищением, достойным жителя Невервинтера, впервые увидевшего снег. - Как ты себя чувствуешь теперь? - Не знаю, - Девушка закатывает рукава и оглядывает свои руки, недосчитываясь многих шрамов – теперь нечему раскрываться от буйства Проклятия. – Я… больше не голодна. И, кажется, мое тело полностью восстановилось... Я чувствую, что здесь холодно! – в голосе ее звучит живой, искренний восторг, которого шаман духов еще никогда не слышал. - Осталось только кое-что проверить, - добавляет Ганн и наслаждается удивлением, промелькнувшим в темных глазах Ивонн перед тем, как он сгребает ее в охапку и целует.