***
Зефр жила с остальными ткачами. Ей не нравилось в Арберранге, но было некуда идти. Она периодически вспоминала своё путешествие, видела патрулирующих Воронов, она скучала по Никельсу, думая, как он был бы рад, если Вороны приняли бы его. Сейчас она занималась помощью всем, кто нуждался, получая от этого удовольствие. Хоть кому-то она сейчас может помочь, все-таки оставался смысл для неё в этом полуразрушенном мире, пусть и в обучении ткачей. Валка не хотела обучать Оли, потому что знала, что он наёмник. Поэтому мужчину обучали другие ткачи, с некоторыми он даже смог подружиться, Оли учил их пользоваться топорами, а они учили ткать и вырезать узоры на томагавках. Мужчина не жаловался на продолжительность обучения, на самом деле некоторые вещи он уже умел делать, ввиду того, что был воином. Вот и сейчас рыжий ткач провожал его до лагеря Воронов, по дороге они болтали о выпивке, о Тьме, о женщинах, вообще Оли стал довольно популярен из-за того, что тоже помогал остановить наступление Тьмы, но он никогда не преувеличивал свой вклад, так что с ним оставались лишь верные слушатели. — Когда придёшь в следующий раз? — ткач хлопнул рукой по плечу Оли. — Завтра у меня патруль, вроде как, — он завёл руку за затылок, — не хочу от Больверка получить, так что, думаю, приду послезавтра днём. Ткач улыбнулся: — До встречи, Оли. — Давай, — воин отпил из фляжки и прошёл через ворота. Дорога к самим воротам, а потом и к нужному лагерю была долгой, Оли останавливался пару раз, но продолжал идти. — Ты кто вообще? — с недоумением спросил воин, поправляющий палатку. — Это ты кто? Чего ты с нашими палатками творишь? — Я Ворон, между прочим, — низкорослый мужчина отстал от палатки и двинулся в сторону Оли. — Да какой ты ворон, воробушек? Это те, кого Фолька набрала что ли, — воин поморщился. — Да отстань ты от него, — крикнул ещё один внезапно появившийся мужчина, — не видел что ли, как он с тем пьяным варлом развлекался? Тот лишь цокнул, плюнув Оли под ноги: — Иди давай. Довольный воин направился к своему лагерю. — Как твои успехи, чародей Оли? — Дитч размахивал повязкой, которую носил на голове, кудрявые волосы распушились и их трепал ветер. — Все замечательно, — он вздохнул, — ты похож на общипанного цыплёнка, — Оли расхохотался. Дитч нахмурился: — А вот Адела сказала, что мне идёт. — Эта та женщина, с которой ты носишься постоянно? Удивительно, что она ещё не сбежала от тебя, — Оли ретировался поближе к костру, лишь бы не слышать недовольного бубнежа. Фолька лежала в отдельной палатке. После валяния в траве она чувствовала истощение уже второй день и общалась ещё меньше прежнего. Ей не о чем было было думать или говорить, она просто смотрела в стык досок сверху или спала. Ночью, когда все спали, она выходила побродить лагерю или в лес. Но обычно быстро возвращалась, так как хотела спать. Сегодня именно такой день, поэтому она проспала все время и сейчас сильно хотела есть. Вот сейчас она и бродила в темноте, перебирая мешки и склянки в поисках еды. Сначала все было тихо, но потом Фолька услышала шорох позади чужой палатки. Ей было без разницы, кто там, но видимо тому, кто прятался было не без разницы, так что он заорал: — У нас воры! Подъем! Фолька цыкнула и закатила глаза: — Идиот! Ты чего орешь?! — Она сделала пару шагов вперёд и ударила того, кто стоял за палаткой и тот плюхнулся во влажную лужу, но, к сожалению, было глупо затыкать крикуна, ведь на ор уже сбежалась половина лагеря: все новобранцы и Сигбьорн, отчаянно любивший поесть. — Ложная тревога. Кого-то, видимо, нужно хорошенько отлупить, — прошипела Фолька. — Да я же не знал, что это ты, хотел уважение заслужить ваше за внимательность… — Ты бы заслужил моё уважение, если бы сам сразился с вором, а не завизжал, как дитё. Мужчина поднялся и с позором отправился к себе, остальные Вороны разошлись, негодуя из-за зря прерванного сна. Фолька нашла лишь пару яблок, но все равно съела их. В остальных мешках было зерно и засохший хлеб, она бы и бочку с мёдом откупорила, но чувствовала себя слишком уставшей. Ночью было тихо. Только сверчки и кузнечики иногда издавали какие-то звуки, да ветер шелестел листьями. На небе хорошо было видно звезды, луна светила ярко и воительница смотрела в небо. Темно. Он стоит среди каменных колонн, не в силах шевельнуться. Ему холодно. Настолько холодно, что ему кажется, будто горячо. В груди так больно. Он видит стрелу в ней, она светится во мраке серебряным. Как же хочется её выдернуть, сломать пополам, раскрошить в труху и развеять на ветру. Звенит колокол. Так громко, что из ушей начинает течь кровь. Хочется расшибить себе голову, лишь бы это прекратилось. Он зажмуривается. Проходит вечность и он открывает глаза. Драги несут его, сильные руки в каменной броне поднимают его высоко к небу и маршируют. От него отваливаются куски плоти, он гниет прямо у них на руках, он видит червей, копошащихся под кожей, откладывающих там личинки, видит свои толстые голые рёбра, видит плесень у себя на пальцах, видит, как ногти превращаются в труху, как кости медленно разрушаются, но никто из драгов словно не замечает этого, продолжая свой марш. Способность видеть резко теряется, но он продолжает чувствовать, как от него отрывают небольшой кусочек, как кладут куда-то, как по нему плачут, как кричат и поют для него. Все вертится, его подбрасывается в воздухе, переворачивает, выворачивает и сжимает. Он слышит только треск. Похоже, его череп раскрошился. Резкая боль пронзает его душу и ему хочется кричать. Больверк проснулся, подскакивая, сердце его бешено колотилось, он весь промок и его знобило, голова кружилась и нечем дышать, руки тряслись и он не мог встать. Перед глазами все плывет, и в тенях шатра он видел драгов, которые пристально наблюдают за ним. Он швырнул топор в тень и тот рвёт ткань, падая на улице. — Выходите, каменные ублюдки! — голос его дрожал, но страх по старой берсеркерской привычке становится гневом. Больверк рычал, поднимаясь на ноги, хватился за тяжелые балки, которые с необычайной легкостью поддаются ему, и швырнул, ещё одну он сломал пополам и тоже откинул. Гнев продолжал кипеть в нем, только усиливаясь, он рвал ткань руками и бежал к дереву, пытаясь снести его голыми руками. И у него получилось, корни дерева сломались с хрустом, почва под ним стала рыхлой и провалилась. Больверк откинул дерево в сторону палаток, из них выбежали испуганные Вороны. Варл не видел их, он видит лишь ярко-жёлтые глаза драгов, что следят за ним из-за деревьев, он рычал на них, оскорблял. Все боялись даже приблизится к мужчине. Не факт, что он не вонзит топор в шею любому подошедшему, будь это соратник или враг. Он продолжал кричать на деревья и рычать, люди из каравана Алетты испуганно наблюдали издалека. Через какое-то время Больверк затих, опускаясь на землю, пот лился с него градом, а лицо больше ничего не выражало, он бросил топор рядом с собой и тяжело дышал. — Расходитесь, — сказала Фолька, — утром нужно будет отвести его валке. Спустя какое-то время Вороны, кроме Сигбьорна, разошлись по палаткам, с трудом пытаясь уснуть. — Все нормально, Больверк? — она подошла и в метре от него присела на колени. Варл молчал и смотрел сквозь неё, воительница нахмурилась и продолжила: — Если все нормально, то кивни. На этот кивок Больверк потратил слишком много сил. Фолька ушла спать. — И что же ему предназначено в жизни сделать? — бубнил Сигбьорн, раскупоривая себе бочку с мёдом, — уж точно что-то великое, — он тяжело вздохнул, отпивая из кружки. Начинало светлеть.***
— Он этого заслужил, — сказала Зефр, устало подпирая светлую голову рукой. — Слушай, валка, мне просто нужно, чтобы ты ему помогла, — шипела Фолька, стискивая копье в руке, — если ты не захочешь, мне придётся тебя заставить. Терпение Фольки медленно заканчивалось, сначала ей пришлось уговаривать Больверка пойти, теперь Зефр отказывалась помогать и постоянно насмехалась. — Умирать не страшно, — монотонно проговорила Зефр, — страшно быть такими чудовищами, как вы, — лицо её презрительно скривилось. Фолька вздохнула, поникнув, — Ты закончила? Разве не твоя обязанность помогать тем, кому нужна помощь? Помоги ему. Валка странно посмотрела на Фольку и вздохнула: — Я помогу, но только потому, что моей обязанностью является помогать всем страдающим. Больверк злобно фыркнул, он бы зарубил эту валку без раздумий, если бы не то, что она была способна помочь ему. — Рассказывай.***
— Он слишком закрытый, — Зефр трепала прядь своих волос, — я не знаю, что делать с его кошмарами, можно было бы поить его какими-нибудь травами, но не думаю, что он согласится. Ну и думаю, нужно, чтоб за ним наблюдали, приводили в чувства, нужно, чтоб он чувствовал себя. — Ты говоришь очевидные вещи, — возмущённо сказала Фолька, — и это вся твоя помощь? — Я не могу лечить души, для этого нужно, чтобы сам человек захотел этого, — валка говорила с раздражением, — я просто дала рекомендации, вот и все. У него нет физических ран, так что здесь я не многим могу помочь, да и у Юноны не получилось контролировать его, — в этот момент на её лице отразилось много разных эмоций, — я не понимаю, чего ты от меня ждёшь. Зефр развернулась, давая понять, что разговор окончен. Фолька вздохнула. Больверк уже направлялся к лагерю, удивляясь наглости Фольки. Ей удалось затащить его к валке, а та по итогу ничем не помогла, только смеялась над ним. Вот пусть только попробует ослушаться его ещё раз, никто из Воронов не должен думать, что его приказов можно не выполнять. Больверк должен снова вернуться на своё законное непоколебимое место у власти. Какая там разница, что он чувствует? Варл хотел нанять квартирмейстера, но в городе не было таких людей. Ни одного квартирмейстера в Арберранге! Не городскую же стражу нанимать? Больверк злой возвращался в свою палатку, видимо, придётся обучать новичков самому или приказывать это делать другим, но разве сможет кто-то лучше обучить бойцов, чем он сам? К нему вообще редко кто-то подходил. В основном люди ходили к Фольке, просили её о чем-то. Это натолкнуло Больверка на мысль, что, возможно, у Фольки получилось бы стать более хорошим командиром для людей, он никогда этого не признает, но учтёт. — Вороны! — гаркнул Больверк, не сказать, что это было очень громко, но большинство перепуганные выбежали, — боевое построение! — Какое боевое построение? — из своей палатки лениво выполз Сигбьорн, поправляя бинты на рогах, — сто лет без боевого построения с небольшими отрядами дрались, а тут на тебе, на войну собрался? — Варл улыбнулся. — Теперь будет. — Нам бы лучников обучить, если ты решил… — Знаю, — перебил его Больверк, замахиваясь обухом топора в слабое место в стене щитов, — плотнее вставайте! — Да тут некоторые вообще щита держать не могут, — послышалось недовольное бурчание из-под панциря. — Хватит болтать! Копейщики во второй ряд! — Это что тут такое интересное происходит? — Фолька встала рядом с Сигбьорном, наблюдая. — Мясо обучает, — варл сел на бревно, — квартирмейстер-то помер, — он засмеялся. — Вы чего уселись? — Больверк резко развернулся, взглядом давая понять, что неповиновения не допустит.***
Вновь это чувство. Он так устал. Картинка вокруг него такая тусклая, сухая и жёсткая, как камень. Все остальные снуют туда-сюда, они разговаривают друг с другом — ему не надо, они едят — он делает это раз в день, они чувствуют весь спектр эмоций — Больверк чувствует только дистанцию. А приближаться он и не хочет. Дистанция — пропасть, которая разделила не только его с остальными, а еще и то, что у него внутри, она расслоила его личность. Что-то превратилось в труху, а что-то ещё держится из последних сил, словно кора дерева оно скукожилось и высохло. Как ливень над ним нависло холодное чувство безразличия. К себе. Столько времени появляется, чтоб подумать. О себе. Столько времени появляется, чтоб ещё больше уйти. От себя. Больверк словно вышел из тела, когда Громобой захватывал его разум так же легко, как загребают мокрый песок в ладони, он сопротивлялся, но он уже слишком многое успел сделать, слишком многое из его воспоминаний он увидел, слишком сильно он почувствовал отрешенность от своего тела, от того, что было с ним долгие годы. Смотреть на себя со стороны было так странно. Конечно он не полностью терял контроль над собой. Иногда, когда ему не снились кошмары, хотел наносить себе раны, чтобы чувствовать себя, понимать, когда он ещё может что-то сделать, предотвратить необратимое. Когда он дрался вообще? Сейчас Больверк как никогда хотел получить ранения, чтоб острая жгучая боль вновь появилась в груди, чтоб он не валялся в лесу, обессиленный, чтоб не чувствовал, как по спине ползёт безразличие. Ему ведь не без разницы! Он хочет к Воронам, он хочет командовать, он хочет пить и хочет драться, почему же тогда он лежит на холодной земле и смотрит в ночное небо, думая о том, как там на небе жилось богам? Почему, когда он обязан проявить всю свою смелость, собрать все свои силы, напрячь уже напряженные мышцы, закрыть уже закрытые глаза и подняться, у него не хватает сил даже на то, чтобы сжать кулак? Он так устал. Так устал. Серая пелена расстелилась у него перед взором. Ни звёзд, ни хвои. Только пыль. Пыль — пушистая, она летит над долинами, заглядывая в каждый грязный угол деревянного дома, она ползает по глиняной посуде, она забирается под печку, она оседает на стекле, она настолько везде, что люди её не замечают. Красный — тёмный, как кровь из вены. Чёрный — лес ночью, такой красивый, что безразличие слишком уродливо в своём проявлении. Серый — пыль, что летит над долинами, что остаётся после костей, что кричит настолько громко, что его не слышно. Унизительно. Так унизительно приводить себя в чувство, как будто выталкивать последнее, что в тебе осталось. Оно хнычет и забивается в угол, но жёсткая рука и слушать не хочет, она толкает вперёд. Ни шагу назад. Нет, серый не белеет. Он только наливается чёрным, но отчего-то во тьме видно гораздо лучше. Нет, он не взрывается фейерверком эмоций, нет, он не чувствует волю к жизни, нет, он не готов на подвиги. Он лишь может сжать кулак, чтоб заглушить неприятное покалывание.