Черно-белое

Люди вспахивали землю. Обычные люди, не воины со множеством шрамов, оторванными пальцами и гноящейся раной в сердце. Лудин отдал свой первый приказ ткачам: помогать подготавливать землю для посева. Теперь поля стали масштабнее, они тянулись далеко-далеко, ближе к рекам. Народ работал с утра до вечера, чуть ли не засыпая на вспаханной и нагретой солнцем земле. Облака медленно плыли по небосводу, открывая светло-лазурное Арберрангу. В лагере Воронов стоял шум. Больверк распихивал стену щитов бойцов, те всеми силами старались держать строй, варл только двигал народ назад, но они хорошо держались.  — Достаточно, — Больверк широкими шагами отошёл назад, осматривая запыхавшихся воинов. Рана на бедре болезненно ныла, но он не обращал внимания, подняв голову вверх. Солнце. Оно снова движется, не застывшее на небосводе золотой тарелкой, словно хорошо очищенное, оно ослепляло. Был жаркий день, одежда липла к телу и солёный пот впитывался в руки, приятной усталостью налились мышцы и Больверк шумно плюхнулся на нагретую чуть влажную землю. Жизнь его текла уже несколько сотен лет, и вот сейчас он словно стоит перед обрывом. Ясное небо будто расстилается перед ним, он летит, чувствуя лишь апатию ко всему, что только может попасться ему на глаза. Слишком много он видел, слишком много чувствовал и теперь, словно старик смотрит на другую жизнь под ногами. Она прорывается через землю, но он ступает на неё, ломая. Чувствовали ли боги такое когда-нибудь? Съедало их изнутри хоть что-нибудь, не зависть Стравхса, не гнев Матери-ткачихи, а грусть. Словно тоска по чему-то, чего никогда не было и быть не сможет? Вот ползёт муравей по его руке, волоски на коже мешают ему двигаться, но он продолжает ползти, перебирая маленькими лапками. Его брюхо глянцевое и на нем видны чуть красноватые блики, он шевелит усиками. Такова была задумка. А была ли задумка, что с ним такое произойдёт? Предрешено ли было, что кто-то разворошит гнездо и словно змея вползёт в него, поедая детеышей? Больверк знал, что некоторые люди верят: все, что с ними происходит — не случайность, они называли это судьбой. Но он в лицо плюнуть этой судьбе хотел и дать под дых. Боги мертвы. И Больверк один, словно то крыло северной птицы, что он снёс деревом. Но варл не был птицей, так что пусть ползает, выплёвывая землю, пусть смотрит на неё, возвращаясь в чувства. Сосредоточенно, не пропуская и песчинки, пусть вернёт себя, как вода всегда возвращается к берегу. В зеркале он видит своё отражение, оно такое мутное, словно в воде. Он не видит своих черт, словно статуя стоит и смотрит. Шкура — часть образа, символ — отсутствует. Его кожа такая тёмная, чёрная, будто он обмазался сажей, красный рогатый шлем жмёт на виски, в ушах звенит, то ли от давления, то ли от крика. Жёлтого ядовитого цвета глаза светятся и взгляд этот может кого угодно обратить в камень. В груди его жжется, он чувствует, как каменные осколки впились в плоть, чувствует гнев, ощущает силу. Готовый подняться, прикован к земле. Доспех рассыпается, пылью оседает на коже, камень беззвучно падает, каменная крошка застревает в волосах и хрустит на зубах. Но в зеркале никого не видно. Тишь перехода дня в вечер клонит в сон, но Больверк бодр так, будто проспал всю зиму. Он разминает затёкшие ноги, выпрямляясь. Сны для него, как песок между пальцами. Варл, готовый сорваться с места, доверяет лишь ощущениям, словно зверь. Он бредёт между деревьями, выслеживая крупного оленя, следы его на свежей земле, подмятые гнилые листья, отметины от рогов на деревьях. Словно запах свежего мяса, солоноватый привкус крови во рту, показывают сами, где искать, куда идти. Вот они рога. Олень вертит головой, опасливо оглядываясь, Больверк видит белые пятна на его мощной спине за много-много метров, слышит, как тонкие ноги ступают по земле, не видит ничего, кроме добычи. Но пока она слишком далеко. До вечера он преследует свою жертву. Лес светится бронзой и золотом, запах хвои бьет в нос, свежая земля чуть проваливается под ногами, а столбы деревьев сливаются в сплошную стену. Олень пьёт из лужицы, языком черпает воду вперемешку с песком и елозит небольшим копытцем по земле, листья шуршат по ним, а Больверк нацеливает топор прямиком в шею животного. Нет шанса на ошибку, есть лишь желание, что яростно движется вперёд, накрывая ледяной водой, больше нет времени и мужчина метает оружие. Топор, кажется, чуть сбивается с курса ветром, но попадает в шею, слышится неприятный влажный хруст и олень срывается с места и прыгает в кусты, уносясь прочь. Больверк терпеливо ждет несколько минут и направляется по следам из крови. Багровая трава словно сливалась с небом в кровавом блеске. Труп оленя лежал на боку, под ним растекалась лужа, между позвонками застрял топор и не выпал, когда животное убегало. Варл сначала убеждается, что олень умер, а потом подходит к большой туше и вытаскивает своё оружие. Вытирая лезвие и вкладывая топор за пояс, он решает разделать тушу завтра, а сейчас обустроить себе ночлег.

***

Больверк, щурясь от садящегося солнца, нарубил себе еловых веток, уложил их друг на друга, срубил несколько брёвен и уложил их пирамидой, поджег. Вырыл не очень глубокую яму для туши, накидал туда камней с хвойными ветвями и закопал, стараясь на забивать рану на шее землёй. Было поздно. Лес погряз в лиловых тенях, чистое небо раскинулось перед варлом, окаймленное макушками деревьев. Казалось, будто мир умер, но Больверк знал, что сейчас он живее всех живых: именно сейчас выходят на охоту волки, кабаны, хищные птицы, лисы. Они шныряют по лесу в поисках пищи, носом роют землю, внюхиваясь, но варл позаботился и об этом, «пометив» территорию своего лагеря, теперь он может хоть всю ночь проспать, не волнуясь за свою добычу. Холодные звёзды — умершие, как любят говорить люди, смотрели на него. Окровавленные руки зудели и Больверк чесался, бубня что-то под нос. Стало гораздо прохладнее, но тепло от большого костра хорошо спасало и служило неплохим развлечением для варлов, как бы иронично не звучало. Слишком часто мужчина сталкивался с огнём, он привык к небольшим кострам, которые всегда были в лагере, он привык готовить пищу на огне. Врожденный страх немного отступал, когда пламя было далеко. Но только если всмотреться в длинные светящиеся языки, увидеть искры, представить надувающиеся огромные волдыри на коже, которые лопаются, выпуская воду, представить, как кожа обугливается, превращаясь в чёрный ошмёток, хотелось отодвинуться как можно дальше. Он вспомнил, когда Урса пустила горящий шлак во время того, как Больверк дрался с Хаконом. Тогда он обжегся, если бы не это, варл продолжил бы бой. Удивительно, что Фолька, стоящая рядом, не заметила багровое пятно у него на ноге. Угли тлели. Ярко-красные, они дымились, белесый пепел контрастировал с черным, выкладываясь в причудливый узор, на свет огня слетелись насекомые, они пищали чуть ли не над ухом, но Больверк не обращал внимания, проваливаясь в сон, горящие брёвна мельтешили перед глазами оранжевым и мужчина уснул, ощущая слабое тепло.

***

Фолька внимательно осматривала Больверка, несущего на плечах внушительную тушу оленя. Засаленный черный куст на голове с чудным ароматом хвои, голые поцарапанные плечи и колени, руки в спекшейся крови — вот каким он явился, гордо вытянувшись и пыхтя. Она лишь улыбнулась, уступая дорогу, тяжелыми шагами он прошёл мимо неё и свалил тушу.  — Что ж, — начал Больверк, — будем делить еду между воробушками, — он достал топор.  — Ты уверен, что это именно здесь нужно делать? — Фолька нахмурилась, переступая с ноги на ногу.  — Если хочешь, могу разделать его в твоей палатке, — варл пошёл искать веревки. Фолька села на бревно, в ожидании рассматривая браслеты на запястьях. Больверк уже подвязал оленя и вбил колья в землюю. Он решил не портить топор и принялся разделывать тушу охотничьим ножом, аккуратно минуя желудок и гладкие блестящие кишки, он отделял органы от мембран и небрежно скидывал рядом. После того, как берсерк выпотрошил труп, он отправился отмывать руки и ждать, пока вытечет вся кровь. Вскоре рёбра стали светло-розовыми и Больверк принялся снимать шкуру. Она легко поддавалась, обнажая мышцы и тёмное, насыщенного цвета мясо.  — Спасибо за топор, — Фолька встала рядом, — я тогда ничего сказать не успела. Больверк хмыкнул, бегло осмотрев своё оружие на поясе у женщины.  — Когда отправишься за шкурой?  — Тебе обязательно так много болтать? — Больверк нахмурился, смерив её пристальным взглядом. Фолька лишь виновато пожала плечами, опустив светлые глаза. Сигбьорн мешал какое-то варево в большом котле.  — Скучно без старика, он хоть рассказывал что-то интересное, а ваши кислые рожи мне не нравятся, — он положил ложку на пень. — У нас такие кислые рожи, потому что ты слишком долго возишься с похлёбкой, — ответил кто-то позади варла.  — Заткнись, — Сигбьорн вновь помешал варево и хлебнул из ложки, — если хочешь есть сырое мясо, ешь, только потом не ной, что у тебя пузо лопается, это тебе не говядина. Человек замолчал, бурча себе что-то под нос. Костёр потрескивал и целая гурьба голодающих Воронов столпилась вокруг огня. Больверк тем временем сидел у себя и бессмысленно крутил в руках Коготь, он ничего не хотел от толпы, которая сидела у костра, но почему-то мысли о ней вызывали в нем порыв швырнуть топор. Опять словно холодный ветер дул по венам, слишком было тихо внутри и слишком громко снаружи, поэтому сейчас он был здесь. Казалось, вот он только почувствовал себя, когда охотился, как снова словно отстранился, неприятные воспоминания накрыли его с головой: как он бегал по Изнанке, уставший, в безумии своём ищущий что-то так, словно это было чем-то жизненно необходимым, сны, где он был Громобоем, где он смотрел его глазами, чувствовал не свой гнев, а чужой. Почему же, когда он снова стал собой и не видит больше жутких ведений, Больверку кажется, что мир вокруг него и он сам не существует, так же погряз во Тьме — кислотной, чёрной, съедающей и искажающей все на своём пути так же флегматично, как он себя чувствует сейчас. Голос Фольки вырвал берсеркера из размышлений. Он уставился на женщину с тарелкой в руках, она немного потопталась на месте и заговорила:  — Тебе, конечно, решать, есть или нет, но на всякий случай, а то было бы несправедливо, если бы ты не поел, — она с мимолетной улыбкой вручила Больверку еду и развернулась.  — Спасибо. Фолька сделала вид, что не услышала тихий голос за спиной и вышла. Она никогда не слышала, чтобы Больверк кого-то благодарил.

***

А ведь он отдал ей ценнейшую вещь. Женщина не могла уснуть, думая, почему варл отдал ей топор. Глупо и наивно, как она думала, было искать какой-то скрытый смысл в его действиях: он захотел отдать топор и отдал его. Все. Но почему-то мысли в голове все продолжали роится, не давая уснуть; Фолька не прочь как раньше всегда быть рядом с Больверком, все видеть и слышать. Мешало то, что внутри что-то сжималось и словно неловко теперь стоять с ним приходилось, особенно после того глухого «спасибо», которое как холодной водой окатило. Неужели может варл или человек настолько измениться, настолько по-другому себя чувствовать? А, впрочем, возможно правда не стоит искать скрытых смыслов и перебирать слова, словно крупу? Она повернулась набок, вслушиваясь в глухой шум на улице и с улыбкой на лице уснула.

***

Небо светлело. Солнце медленно ползло над горизонтом, освещая все тёплым золотистым светом. Весна гораздо явнее проявляла себя сейчас: трава становилась выше и приобретала насыщенный зелёный цвет, сухие ветки стали блестящими и почки распустились маленькими листьями.  — Я видел, как тут гулял Эйвинд, — словно небрежно обронил Эгиль, усаживаясь на землю. Алетта открыла рот, чтоб что-то сказать, но передумала, усевшись рядом.  — Тут красиво, я думал, тебе понравится. Он смотрел на прибывающие тёплые волны, рассветные лучи играли бликами на воде, и она искрилась. Шум действовал расслабляюще и Эгиль прикрыл глаза, перебирая между пальцами тёплый камешек.  — Ага. В кустах, росших рядом со скалистым подъёмом к городу, залегли синие тени, солнце поднималось все выше, чуть подсушивая влажный буроватый песок небольшого берега. Вода пузырилась у берега, пена складывалась в сложный узор и переливалась под светом. Когда-то эта вода была отравлена кровью Змея, она была грязно-зеленого цвета, разъедала дерево лангскипов, на которых люди хотели бежать от Тьмы. Теперь ни смрада, ни кислоты в ней не осталось.  — Как думаешь, что будет дальше? — он немного помедлил, а потом продолжил, — хотя наверное это очень надоедливая тема для разговора, да? Алетта кивнула:  — Но все равно об этом не помешало бы подумать. Я не знаю. Думаю, мы останемся здесь, просто жить, как будто ничего не было. Эгиль хмыкнул:  — Ты очень хорошо смотришься рядом с этим морем, — он постукивал пальцами по щиту.  — Спасибо, — она чуть пододвинулась и положила голову на плечо юноше.

***

Оли затягивал ремни на щите, собираясь к своему другу ткачу. Тот попросил тренировать его орудовать топором и Ворон подходил к своему занятию ответственно, но и наёмничество он не бросал, не пропуская своего одиночного патруля. Дорогу к ткачу он хорошо помнил, так что проблем не возникло и Оли быстро юркнул между домами, хлопнув дверью напоследок. В городе было тихо, лишь слышался шум брёвен, катившихся по дороге.