Лето-Зима

Я сумасшедший, конечно, но я сошел с ума из-за вас — факт просто замечательный «Белка» Анатолий Ким

Зиму что в Питере, что в Париже Трубецкой не любит одинаково. И там, и там погода невыносимая, и, будь воля Сергея, он бы забрался куда-нибудь, где снега побольше и, в лучших традициях, нашего всего «мороз и солнце, день чудесный». А вот эта вся слякоть с неба, слякоть под ногами, чертовы лужи перед самыми подъездами, ботинки промокшие — все это он с радостью бы из своей жизни вычеркнул, удалил бы, как раздражающие и на хрен не сдавшиеся элементы. Но сейчас Сергей в Питере, потому что в Питере Кондратий. Его-то он как раз почти на целый месяц из своей жизни вычеркнул и чуть не рехнулся от этого. Трубецкой, совершенно по-мальчишески через ступень перепрыгивая, по лестнице поднимается, натыкается на уже порядком захмелевшую компанию, с праздником поздравляет и, слыша разноголосые поздравления в ответ, вспоминает обиженный взгляд матери и закипающего отца, но ни о чем не жалеет. В новогоднюю ночь (да и во все остальные, впрочем, тоже) он должен быть с Кондратием. Точка. Ну правда же, мама и папа, вам же совсем не нужно, чтобы ваш сын от тоски дал йобу? Трубецкой смеется и толкает дверь в квартиру Бестужевых. До Нового Года два часа. Двери в комнаты распахнуты, и вместе со светом в коридор льется болтовня, звон посуды и раскаты смеха, а в полутемной прихожей Апостол с Рюминым целуются. Трубецкой их сразу замечает и старается по-тихому раздеться и мимо проскользнуть, но Мишка его видит и останавливает. Несколько минут уходит на приветствие, вопросы — почему он не в Париже, и перечень самых последних и очень важных новостей. Наконец Сергей спрашивает: — Кондратий где, не знаете? — На кухне, — Рюмин машет рукой в сторону длинного коридора. — У них там с Мишкой и Олей баттл — кто больше рифм придумает к слову «бухло». Трубецкой улыбается. Традиционная праздничная забава стихоплетов, которая сегодня толпу собрала: на кухне тусуется одновременно сразу человек десять, набившись так, что Сергей не сразу Кондратия находит. Тот сидит на любимом месте у окна и кружку в руках держит, хотя явно забыл про нее. Миша устроился, привалившись спиной к печке и ноги вытянув, а Оля Бестужева с бокалом шампанского за столом. Трубецкой в дверном проеме рядом с Каховским останавливается. «Зело» — «Ожгло» — «Подгребло» — «Припекло». Кондратий с Олей обмениваются словами, как теннисисты мячиком, отбивая легко и почти без пауз, а вот Миша молчит. — Бестужев что, выбыл? — тихо интересуется у Каховского, который с каким-то странным блеском в глазах за происходящим наблюдает. Тот кивает. — Почти в самом начале, — говорит. — А эти двое шпарят, как заведенные, наверное, уже минут пять. Но тут вопреки его словам Оля замолкает, зависает с приоткрытым ртом и испуганным взглядом, машет руками, пытаясь необходимое слово вспомнить и наконец выпаливает: — Хуйло, — все присутствующие ржут, а Каховский выдыхает облегченно. — А ты чего так переживаешь? — спрашивает Трубецкой подозрительно. Петр было под дурачка косит, но затем признается, что с Пестелем поспорил. Сказал, что Рылеев проиграет, и поставил на это бутылку коньяка. Трубецкой усмехается и головой качает, думает, что он совершенно не готов ждать, когда у этих двух гениев слова словарный запас закончится, поэтому говорит Каховскому: — Разопьешь выигранную бутылку со мной. Тот вопросительно на него смотрит, но Сергей заходит на кухню, встает, прислонившись к холодильнику, прямо напротив Рылеева и кашляет. Кондратий его замечает, глаза удивленно распахивает и зависает. Смотрит-смотрит-смотрит, и Трубецкой видит его в глазах неверие и удивление, а следом такую радость, что Сергея счастьем окатывает с головой. Ради вот этого только взгляда стоило терпеть чертову пересадку, колени, упирающиеся в переднее сидение, орущих детей по соседству и платить безумную цену таксисту. Да что угодно терпеть, отдавать, с кем угодно спорить, лишь бы смотрел вот так всегда. Кажется, все вокруг хором считают до пяти, кажется, кричат и поздравляют Олю, но Трубецкой этого толком даже не слышит, потому что сердце стучит, как сумасшедшее, пульсирует в горле, в висках и даже в ладонях. Сердце, кажется, пытается выпрыгнуть, когда Рылеев со стула вскакивает, к нему подходит и тянет молча из кухни, пальцы сжимая до боли. В коридоре он тут же к Сергею прижимается и впивается губами в губы. — Какого черта ты меня не предупредил? — выдыхает. Вместо ответа Трубецкой мычит, потому что старательно его шею вылизывает, проходится языком от кадыка к ямке между ключицами, кожу зубами прихватывает и стонет от того, какой же, блять, вкусный. — Хотел сюрприз тебе сделать, — выдавливает наконец, а Рылеев остро его за нижнюю губу кусает. — Я извелся весь,  — говорит и тут же укус зализывает, снова языком в рот толкается, на носки приподнимаясь и пальцами за волосы больно цепляясь. У Трубецкого крыша едет от ощущения его тела, он проходится ладонями от шеи до задницы, под свитер и футболку забирается, сжимает руки на пояснице, лопатки царапает. Рылеев хнычет умоляюще, а Сергей от него отрывается. — Ты не рад, что я приехал? — тянет наигранно оскорбленно и даже находит в себе силы отстраниться, но Рылеев обратно в него вжимается, шепчет «ой, заткнись», и Сергей послушно затыкается. Они долго целуются, кажется, точно там же, где до этого целовались Апостол с Рюминым. Трубецкой усмехается — смена почетного караула, блин — и губы Кондратия прикусывает. Вот только поцелуев ни черта не достаточно. Они оба заведены до предела. Рылеев трется о Серёжино бедро, ноги разводя, чтобы быть как можно ближе, цепляется за плечи и стонет, откидывая голову, когда Трубецкой его ягодицы сжимает. А Сергей все никак остановить руки не может, пытается достать везде, огладить каждую мышцу, поцеловать сразу в губы, за ухом и родинку на шее, а в голове при этом только одно: «скучал, скучал, как же, блять, скучал». Невыносимо, прямо сейчас хочется все тряпки с Рылеева стянуть, в нем уже оказаться, но вокруг шумит многолюдная вечеринка, раздается смех и хлопки дверей, а у Сергея, мать твою, господи, все силы на исходе и мозги плавятся. Он отстраняется от Кондратия и говорит: — Пошли во вторую квартиру, — дергает головой в сторону квартиры братьев и чуть богу душу не отдает, наблюдая, как Кондратий ошалело ресницами хлопает, пытаясь в себя прийти, как губы уже опухшие облизывает и наконец кивает, а глаза при этом абсолютно безумные. Дорога до квартиры оказывается длинней обычного, потому что Рылееву вдруг приспичивает расстегнуть все пуговицы на Серёжиной рубашке и пройтись укусами по ключицам, сам же Сергей не выдерживает и вжимает Рылеева в дверь, трется членом о член сквозь ткань и стонет в рот приоткрытый. Блять, честно, так бы в подъезде и закончили все, но на площадке выше кто-то разговаривает, снизу слышатся голоса все той же шумной компании, и разум, точнее его жалкие остатки, все-таки заставляет Трубецкого отлипнуть от Кондратия и решительно распахнуть дверь. Рылеев тут же открывает дверь в Мишину комнату, но ойкает и закрывает обратно. Краснеет, смеется и говорит: «Там Апостол с Рюминым», — Сергей тоже смеется, откидывая голову. Дергает следующую дверь и тоже тут же захлопывает. Моргает усиленно, пытаясь стереть увиденную картинку. — Кажется, там Пестель с кем-то, но я не уверен и, блять, не хочу быть уверенным. — Не уверен, что Пестель или что с кем-то? — Ни в чем не уверен, и, господи, Кондраш, заткнись! Он головой встряхивает, а Кондратий, в грудь его утыкаясь, снова смеется, затем стонет раздраженно, но уже в следующий миг с ликующим «черт» стилус из кармана достает, следом небольшой блокнот, машет им, глаза закатывает, мол, ну и дураки мы с тобой. Трубецкой усмехается и целует Кондратия снова и снова, сам не замечает, что опять в стену вжимает и под свитер ладонями забирается. — Трубецкой, — тянет Рылеев раздраженно, но тут же срываясь на стон, из-под рук пытается выбраться, опять смеется. — Ну пусти же, я так ничего написать не смогу. И Сергею несколько секунд нужно тупо на то, чтобы сообразить, что, ведь и правда, вот так — распластанный между ним и стеной, с задранным под подбородок свитером и футболкой — он ни черта не напишет. Трубецкой вздыхает, зубы стискивает, одергивает на Кондратии одежду и делает пару шагов в сторону. Рылеев тут же блокнот открывает, начинает писать заклятье, и Сергей сейчас как никогда рад, что ему не понадобится на это много времени. Кондратий просто рекордсмен по скорости, и это сейчас им так на руку. Трубецкой благодарно его в шею целует, просто трогает губами гладкую кожу в вырезе свитера, но затем ведет губами выше, дурея от запаха и того, как же он по нему соскучился. Руки сами обхватывают Кондратия со спины и к груди прижимают, сами по животу ведут и ниже соскальзывают, сжимают возбужденный член сквозь джинсы. Рылеев всхлипывает возмущенно: «Серёж, ну, блять!» — и на несколько секунд на него откидывается, дышит, приоткрыв рот, на носках приподнимаясь и ягодицами в пах вжимаясь, но затем взбрыкивает, от себя отпихивая, и быстро нужные строчки дописывает. Легкий толчок магии Трубецкой чувствует даже сквозь возбуждение, открывает ближайшую дверь и с Кондратием в прихожую своей квартиры вваливается. Привычно впечатывает его в стену между зеркалом и пуфом и стонет в голос, потому что можно не сдерживаться, можно делать все, что хочешь. Сергей вытряхивает Рылеева из одежды, матерится, когда ремень на своих брюках не дается, Кондратий шепчет «дай я» и с ремнем и молнией справляется мгновенно, рукой тут же до члена добирается, и Трубецкому кажется, что он рехнется, просто умом двинется, если сейчас же Кондратия не получит. До спальни они не доходят, Сергей вбивает Рылеева в пол посреди коридора, наплевав на жесткие доски паркета под коленями, которые позже расцветут синяками, да и спина Кондратия спасибо не скажет, но это такая фигня по сравнению с тем, что Сергей наконец внутри него оказывается, с тем, какой он отзывчивый и сумасшедший, как навстречу подается, ногами обхватывая, как, совершенно себя не сдерживая, стонет, матерится и Трубецкого по имени зовет. Сергея из-за всего этого не надолго хватает. Во второй раз они до кровати все-таки добираются, но заканчивается все тоже по-подростковому быстро. И Рылеев смеется, взмокший и раскрасневшийся, дышит тяжело и сообщает, что чувствует, будто вернулся в школьные годы. Трубецкой смеется в ответ и чувствует, что просто сейчас сдохнет от обезвоживания. Он целует Кондратия в грудь и с кровати поднимается. Плетется на кухню, уставший, но дико довольный, думает, что вот сейчас, в третий раз, они спешить не будут, и он доберется наконец до всех мест, куда мечтал поцеловать Кондратия весь этот чертов бесконечный месяц. От мыслей этих возбуждение снова в животе ворочается. Трубецкой заходит на кухню, щелкает выключателем и охреневше застывает. Стол, что стоит у окна, окружен не стульями, а отвратительного изумрудного цвета мягким уголком, над самим столом висит какая-то странная лампа, которой тут раньше не было. Сергей оглядывается в шоке, замечает серые шторы вместо деревянных жалюзи и какие-то изумрудные полотенчики с вензелями. Окончательно его добивает перламутровая плитка на фартуке, который раньше был мраморным. Какого, блять, хрена тут произошло?! Кондратий в его отсутствие в дизайнеры заделался? Так скучал по нему, что решил весь интерьер похерить? Сергей зовет его, еще раз и еще, но не получает никакого ответа, в спальню буквально влетает, отмечая, что в ней тоже уже горит свет и как-то больше обычного мебели. — Кондратий, какого хрена ты сделал? Что за интерьерные эксперименты, пока меня не было? Он выпаливает вопросы и только тогда замечает, что Рылеев уже не в кровати, а стоит у стеллажа и какую-то фотографию в рамке рассматривает. — В чем дело? Рылеев поднимает на него глаза, из которых так и бьет изумлением, и говорит: — Я бы сам хотел знать,  — и фотографию в его сторону разворачивает. Трубецкой пялится на нее и сдерживает желание протереть глаза, потому что с этой фотографии на него смотрит Катя Лаваль. В свадебном платье. В обнимку с ним самим. А у него смокинг и улыбка во все щи дико довольная. Тили-тили-тесто, жених, блять, и невеста. — Что это? — тупость вопроса зашкаливает, но именно так себя Сергей сейчас и ощущает — тупым. — Фотография с вашей с Катей свадьбы, судя по всему, — тянет Кондратий и берет с полки другую фотографию. — А тут ваш отпуск, а тут вы смеетесь, такие счастливые, что аж тошнит. — Кондраш, если это шутка, то я ее не очень понимаю. Рылеев на него пялится и во взгляде удивление мешается с возмущением. — Шутка? Ты думаешь, это я сделал? Ты… — он вдруг зависает, уставившись куда-то в стену за спиной Трубецкого, а затем срывается и вылетает из спальни. Через пару секунд возвращается со своими джинсами, обшаривает карманы, блокнот достает.  — Блять, — выдыхает, последнюю исписанную страницу открывая. — Блять, это и правда я. Чертово ударение, — и тут же вскидывается и в Трубецкого обвиняюще пальцем тычет, —  это все ты виноват! Это из-за тебя я ошибку сделал! Кондратий на кровать падает, Трубецкой садится рядом, походя отмечая, что и покрывало теперь возмутительно изумрудное. — Ты ошибся? — Да! Ударение сдвинул в пятистопном ямбе. По идее заклятье вообще не должно было сработать, но сработало так… — он машет рукой, очерчивая комнату, но сам с блокнота взгляд не сводит. Изучает запись, сдвинув брови и губы кусая, а Трубецкой все равно ни черта не понимает. — Как сработало? Где мы? Ты что, создал мир, где я женат на Лаваль и имею странное пристрастие к изумрудному цвету? Кондратий фыркает и наконец отлипает от блокнота. — Я не создавал его. Если бы я создал мир, ты бы в нем даже бисексуалом не был, не то что женатым на Кате, — теперь очередь Трубецкого фыркать от смеха: Рылеев-собственник — это так мило, — а собственник тем временем продолжает: — Знаешь эту теорию про то, что существует одновременно множество вселенных, где ты в свое время принял другие решения и живешь другую жизнь. Мне кажется, мы как раз в одну из таких попали. Рылеев говорит и, кажется, сам себе не верит, Сергей же ошалевше головой трясет. — Мы в параллельной вселенной? — уточняет, и звучит это до дикости странно. — Кажется, да. — Такое возможно? — Мы такое не изучали, я о таком не читал и не слышал, но пока не вижу другого объяснения. Мы хотели попасть в твою квартиру, и мы в нее попали, но что-то в этом заклятии сдвинуло не пространство, как обычно, а два мира. И дело не только в этом чертовом ударении, здесь есть что-то еще, мне надо только понять что! — Кондратий снова в блокнот утыкается, а Сергей вдруг очень четко осознает, что в таком случае они сейчас сидят в совершенно чужой квартире абсолютно голые. И сексом они занимались на абсолютно чужой кровати. И слава богу, Кондратий не сошел с ума и не угробил ему квартиру. Сергей нервно усмехается. — А ты можешь понять это, когда мы вернемся в нашу вселенную? — спрашивает. — Очень не хотелось бы встретиться с самим собой. Вдруг на мне будет изумрудный костюм! Он делает испуганные глаза, а Рылеев смеется. «Да, давай собираться», — говорит, и они одеваются в рекордно короткие сроки. Замирают оба у входной двери, пока Кондратий заклятье пишет. Знакомое ощущение магии — и они снова в коридоре Бестужевской квартиры. Какое-то время прислушиваются к шуму за окном и за стенами. — А ты уверен, что мы вернулись в нашу вселенную? — почему-то шепотом спрашивает Сергей, но тут из соседней спальни вываливаются Апостол и Мишель. Такие же взлохмаченные, как и они, и тоже странно офигевшие. Или Сергею это просто уже мерещится. Апостол тут же их замечает. «Мне надо срочно с тобой поговорить», — Трубецкому сообщает, но Мишка виснет на его шее. — Все разговоры в следующем году, — командует и своего парня к выходу тянет. — Он, кстати, уже через десять минут! Пошлите, а то опоздаем. А мне столько всего нужно загадать под бой курантов! Рюмин, брови вздергивая, жмется к Апостолу, за задницу его хватает и в нос кусает, Сергей беззлобно ругается, смеется и Мишу за плечи обнимает. Кондратий, стоящий с Трубецким рядом, улыбается и говорит: — Это точно наша вселенная.