Лето-Зима

Мои руки на твоих коленях, На наших свитерах олени «Paris» — ZOYA

Когда Миша увидел в магазине эти свитера, Серёжа понял, что обречен. На чудных свитерочках в красно-зеленой цветовой гамме схематичные олени Санты схематично трахались, и Рюмин, хихикающий, как пятиклашка, решил, что Новый Год они должны встречать непременно в них. Серёжа был категорически против: нет, ни за что, никогда, развод и девичья фамилия, если Мишель их купит. Развода Мишель не хотел, поэтому, бросив на оленей прощальный взгляд, скорбно, но послушно из магазина вышел. Апостолу стоило тогда насторожиться. Стоило понять — что-то нечисто, ведь Рюмин никогда не отказывался от своих безумных идей, причем чем безумнее была идея, тем активнее он ее осуществлял. А ношение изображения трахающихся оленей Серёжа оценивал на семь баллов из десяти. В общем, он тогда подумал, что пронесло, и успокоился, а зря. Ночью с тридцатого на тридцать первое, когда они лежали, вымотанные сексом, и Сергей почти засыпал, Миша уткнулся ему под ухо и шумно засопел, прикусил остро мочку, но тут же поцеловал. — Сеееерж, — выдохнул, щекоча горячим дыханием. — Серж. Апостол приоткрыл один глаз и встретился взглядом с Мишиными глазами, которые блестели невыносимо. Он, приподнявшись на локтях, на Серёжу смотрел так маняще, что тот открыл второй глаз и как-то невольно начал прикидывать, хватит ли его на еще один заход. Мишель же поцеловал его в нос, губы, подбородок и языком по шее прошелся. — Сделай мне новогодний подарок, — выдохнул и прикусил ключицу, зная, как это на Серёжу действует. — Новый год завтра, — глухо напомнил Апостол, игнорируя ток, пробежавший по позвоночнику. — И подарки тоже будут завтра. — А я сегодня хочу. Один такой особенный подарок, — Миша улыбнулся и сверху на Серёжу лег, поерзал, удобней устраиваясь, притираясь бедрами, и снова в шею поцеловал, а потом опять в ключицы и грудь, покружил языком по соску. Апостол выдохнул шумно, положил ладони на его поясницу. Он понимал, что Рюмин делает, но совершенно не мог ему противиться. — И что за подарок? — уточнил обреченно и ногтями царапнул, когда Миша укусами по груди прошелся. — Ты вначале пообещай, что сделаешь этот подарок, и я скажу. Серёжа хохотнул — вот же обнаглел совсем паршивец, — но тут же бедра автоматически подбросил, потому что Миша своими опять потерся, и стало ясно, что не только Апостол об очередном раунде думает. Рюмин же замер на вытянутых руках и уставился на него выжидающе, причем улыбался так, будто уже знал ответ. Хотя почему это «будто», ведь и правда знал. Серёжа вздохнул. — Обещаю, — сдался. В конце концов, что бы этот нахал ни пожелал, неужели Апостол это не купит и не сделает? Миша тут же то ли с писком, то ли со смехом, руками его за плечи стиснул и поцеловал. Крепко, горячо и так долго, что все любопытство, под чем это он там подписался, из Серёжи просто испарилось. Он ответил на поцелуй, пальцами в спину впиваясь, а потом заморгал растерянно, когда Рюмин с кровати вскочил. «Вернись обратно», — тут же захотелось рявкнуть Серёже, но он лишь настороженно наблюдал, как Мишель рылся в нижнем ящике комода, а затем с громким «тадам!» к кровати развернулся, какой-то тряпкой, словно флагом, размахивая. Сергей в ней не сразу тот свитер с оленями признал. Точнее, мозг отказывался, вычеркивал эту информацию, как травмирующую, но Миша никаких сомнений не оставил: — Завтра к Бестужевым мы идем в этих свитерах! — завопил радостно и прямо на голое тело шмотку напялил. На кровать вскочил, победно улыбаясь, а Апостол смотрел на ебущихся оленей и думал о том, что это его сейчас наебали. И, в общем, вот: он, взрослый серьезный человек, стоит теперь посреди елочного базара в этом чертовом свитере, как миленький, и размышляет о том, что Мишель из него веревки вьет, а он ничего с этим сделать не может. Будто разом теряет разум и волю. Он сейчас даже почти соглашается купить эту странного вида сосну, больше похожую на монстра из Доктора Кто, чем на милое новогоднее дерево, но вовремя приходит в себя, встряхивает головой. — Нет, — говорит и звучит, как по его мнению, очень категорично. — Мы возьмём ель, Миш. Обычную ёлку, какие берем всегда. Рюмин нос морщит презрительно. — Ты консервативный замшелый старикан, — тянет недовольно. — Неужели тебе не хочется нарушать традиции? Ну и посмотри, какие эти елки все хилые. Они же не праздничное настроение создадут, а упадническое. И пройдет весь наш следующий год в тлене и депрессии. Апостол фыркает, а Миша продолжает вещать про мощные лапищи сосны и непередаваемый запах детства. Они так уже около получаса спорят, бегая от одного дерева к другому, размахивая руками и приводя один дурацкий довод за другим. Продавец, вначале пытавшийся что-то подсказать и чем-то помочь, теперь просто наблюдает за ними, и Серёжа пытается не думать о том, что в его взгляде такой восторг и интерес, будто он сериал смотрит, а не спор двух идиотов о елке. Сериал, которому Миша сейчас рейтинг повышает, потому что подходит к Апостолу и обнимает его, очень тесно прижимаясь. — Серж, ты же знаешь, что я тебя переспорю, — говорит и глазами своими бесстыжими так хитро смотрит, что Апостол понимает — да, в очередной раз переспорит, уболтает, совьет послушную веревочку, Миша же тем временем продолжает: — Я могу, так уж и быть, согласиться на хилую ёлку, если ты пообещаешь кое-что для меня сделать. Опять?! — Так, Бестужев-Рюмин, ты совсем распоясался. Тебе мало того, что я этих ебущихся оленей на себя натянул?! Со стороны продавца, кажется, раздается смешок. — Я очень тебе за это признателен, хотя не совсем порядочно с твоей стороны тыкать мне этим в лицо, ведь это твой мне новогодний подарок, разве нет? Серёжа глаза закатывает и игнорирует мишины ладони, забирающиеся под свитер, но Мишу, который снова начинает рассуждать о плюсах сосны, он игнорировать не может. Выдыхает обреченно, говорит: — Ладно, что нужно сделать? Надеюсь, не платье с голым Санта Клаусом нацепить. Рюмин на несколько секунд зависает, будто раздумывает именно над этим, но затем трясет головой. — Нет. Но сейчас не скажу, позже, — говорит и улыбается ну совершенно невозможно. Апостолу эту улыбку губами смазать хочется, когда Мишель сильнее к нему прижимается и выдыхает: — Обещаю, тебе понравится. А затем разворачивается к продавцу, тычет пальцем в самую первую выбранную Серёжей елку. «Мы эту берем», — говорит и прибавляет: «И охапку еловых веток в подарок». Купленная елка, что бы там ни говорил Рюмин, оказывается высокой и дико неудобной в транспортировке. Апостол себе воздушным потоком помогает, но через толпу народа — и что всем этим людям накануне Нового Года по домам не сидится да оливье не режется — приходится продвигаться очень медленно и осторожно. — Напомни, почему мы эту елку купили, а не наколдовали? — Миша вышагивает рядом, держа в руках охапку еловых веток, которые пахнут остро и одним только запахом создают охренительно праздничное настроение. Апостолу уже сейчас так радостно и хорошо, будто он и шампанского выпил, и на фейерверки в ночном небе посмотрел. — Потому что после новогодней ночи мы вывезем эту елку в лес, Оля напишет заклинание и елка пустит корни. Это у Бестужевых традиция такая — вместо мертвой елки, которая валялась бы на помойке, живая елка в лесу. Мишель этой идеей проникается и начинает гадать, а можно ли так же оживить ветки, которые он в руках держит. — Ветки, которые ты у продавца спер? — не может удержаться Серёжа и с улыбкой наблюдает, как Рюмин глаза закатывает. — Не спер, — говорит, — просто потренировался в убеждении. Я знал, что ты за них все равно заплатишь. Апостол усмехается, а Миша, ветки к себе одной рукой прижимая, второй из кармана телефон выуживает, косит глазами, пытаясь разглядеть экран. — Нам поторопиться надо, — говорит наконец. — Нас там Катя у подъезда уже ждет. — Лаваль? — Угу. — Ты ее пригласил? — Угу. — Ты же знаешь, что они с Пашкой поссорились? — Угу, — Миша улыбается и добавляет невозмутимо: — Так помирятся. И Серёжа мысленно Пестелю удачи желает. Если Мишель решил поиграть в Купидона, удача Паше понадобится. А также крепкие нервы. «Хотя море алкоголя тоже сойдёт», — думает Серёжа, когда они затаскивают елку в гостиную и на Пашу там натыкаются. Тот бутылку пива к себе нежно прижимает и командует Антоном Арбузовым. Антон, развешивая гирлянды над шторами, балансирует на шаткой стремянке, и Апостол обеспокоенно размышляет, а работают ли тридцать первого травмпункты? Они сгружают елку в эркер рядом с горой подарков, и Сергей успевает увидеть тот момент, когда Пашка замечает Катю и каменеет. Замирает, чисто суслик загипнотизированный, и нельзя сказать, что Серёже это зрелище не приносит морального удовлетворения. Ну, потому что мало что и, тем более, кто может выбить Пестеля из колеи, а Катя даже усилий не прилагает для этого. Просто проходит в комнату вся такая невозможно красивая, изящная и Пашу в упор не замечающая, и подарки в общую кучу складывает. Потом так же легко, изящно и Пашу игнорируя, выходит, а тот ее глазами сверлит и желваками играет. Смотрит какое-то время в дверной проем, а затем грозно рявкает: — Мишель! Рюмин, высвобождающий елку из сетчатого плена, притворяется глухонемым и очень увлечённым процессом. Напевает себе под нос про джингл белс и удачно спиной к Пестелю поворачивается: ну, типа, не вижу зла, не делаю зла. Вот только Паше не влом через всю комнату подойти к Рюмину и нависнуть над ним грозно и неотвратимо, как судьба. — Ты же знал, что мы с Катей разошлись? — спрашивает он обвиняюще, бутылку, словно пистолет, на Мишеля наставляя. Мишель же смотрит на него удивленно и состряпывает свое лучшее невинное лицо. Серёже аж поаплодировать за такую актерскую игру хочется. А Миша удивленно хлопает глазами. — Правда? — спрашивает. — А я думал, ты с самого утра напиваешься от любви к искусству, а не с горя. Пестель от возмущения зависает на несколько секунд. — Какое нахуй горе?! — выпаливает наконец. — Да я, блять, от счастья напиваюсь! От того, что наконец-то свободен. Миша хмыкает. — Ну отлично же! — резюмирует радостно. — Катя теперь тоже свободна, так что может составить тебе в этом компанию. В любом случае, раз ты счастлив, то не будешь против ее присутствия. Паша издает что-то среднее между рыком и «еб твою мать» и грозно делает шаг в мишину сторону, но в комнату залетает сразу несколько человек: Миша Бестужев тащит подставку для елки, громко этой самой елкой восхищаясь и гадая, как под нее запихнуть эту необъятную подарочную гору, Маша с Софьей над чем-то смеются и несут вазы с водой для веток, а Лена командует брату, чтобы тот принес из их квартиры игрушки. «Они там на одной из ваших антресолей», — говорит и всплескивает руками, когда Миша брови сводит, пытаясь вспомнить на каких именно. Они оба уходят за игрушками, а ёлка водружается по центру эркера, долго выравнивается строго перпендикулярно полу. Пестель Сережей и Мишелем активно командует, но затем машет рукой — если хочешь что-то сделать хорошо, делай это сам, — и к ним присоединяется. Ель какое-то время ещё изображает пизанскую башню, но затем наконец-то встает так, как надо. И, когда в комнате появляются Бестужевы, нагруженные большими коробками, и Кондратий, всю эту суматоху на телефон снимающий, она полностью готова к тому, чтобы быть украшенной. Тут же из коробок на свет появляются старые стеклянные игрушки и стеклянные же гирлянды, красная картонная звезда и колкая мишура. Они все толкаются у коробок, выбирая понравившиеся игрушки, переговариваются, смеются, обступают дерево — и Пестель, совершенно случайно, конечно же, оказывается рядом с Лаваль. Апостол вешает на верхнюю ветку потрепанного космонавта и ловит до жути довольный взгляд Рюмина. Свет из окна путается в его кудрях, и Серёжа думает, что и правда, чертов Купидон. Любимый чертов Купидон.