Лето-Зима

Такое время — сердце уже течёт и пенится, и цвет у него кровав. Ну, это будто завтра уже зачёт — а ты ещё учебник не открывал. © Джек-с-Фонарём

Паша считает, что у него не друзья, а чёртовы предатели, решившие в этот Новый год устроить ему весёлую жизнь. Что Мишель, наглая морда, зачем-то пригласивший Катю, что Миха Бестужев, выигравший у него в шахматы три раза, что этот шкет Арбузов, воспылавший вдруг чувствами к его сестре. Нет, Пестель не тиран и не самодур, чтобы говорить Соне с кем встречаться, но Антон этот прибился к Союзу чуть больше месяца назад и никак себя ещё не показал, поэтому вполне естественно, что Паша относился к нему настороженно. А ещё немного удивлялся: что Софья в нём нашла? Мелкий же, и улыбается всё время, как ненормальный. Нет, правда, всё время, так что Паша начал подозревать, что это у пацана нервный тик такой. Ну или психическое расстройство. В общем, как бы то ни было, присмотреть за ним стоило. И сестра могла сколько угодно бросать на него недовольные взгляды и делать намёки в духе «а не пора ли тебе, Павлик, куда-нибудь свалить» — он их вдвоём наедине сегодня оставлять не собирался. И точка. К тому же новоиспечённый Сонин воздыхатель хоть и строил из себя акробата, ловко балансирующего на подозрительно шатающейся стремянке и развешивающего мишуру под четырёхметровым потолком, но Паша бы совсем не удивился, если бы он с этой стремянки навернулся. Ну он, собственно, и не удивился. И Паша, кстати, был тут совершенно ни при чём, как бы подозрительно Соня на него ни смотрела. Арбузов справился сам. И ведь, главное, так глупо навернулся: не со стремянки, как ожидал Пестель, со стремянки — это было бы логично и объяснимо, можно даже сказать, правильно, но нет, Антоша решил соригинальничать и всех удивить, поэтому навернулся Антоша с табуретки. С самой обычной табуретки, на которую забрался, когда полез доставать с нижних антресолей какие-то соления, которые попросила Лена. Паша поначалу даже подумал, что навернулся он, исключительно чтобы Соня к нему кинулась и начала жалеть (вместе с ней кинулась и Катя, что Арбузову совершенно очков в глазах Пестеля не прибавило), но по тому, как быстро раздуло его запястье, стало ясно, что всё это не трюки. Шкет, кажется, сломал руку. При этом стоит и смотрит на неё так изумленно, по-дурацки приоткрыв рот, что Паша только вздыхает, глаза закатывая, и говорит: — Одевайся, пойдём в травмпункт. Он тут недалеко. Софья с Катей выпаливают одновременно: — Я с вами иду! — И почему я не удивлена, что ты знаешь местоположение травмпункта?.. Паша обе фразы игнорирует и хмуро наблюдает, как Соня помогает непутёвому ухажёру натянуть пуховик. Ухажёр, к слову, совсем в пуховике теряется, и Пестель в очередной раз недоумённо думает: «Ну что она в нём нашла?» Катя же смотрит на эту парочку и улыбается так, будто полностью Сонин выбор одобряет, затем снимает с вешалки пальто. Паша настораживается. — Ты это куда? — С вами, — говорит просто и ещё милее улыбается, когда видит, что Пестель хочет возразить, и, конечно же, сделать ему это не даёт, возмутительно заявляя: — Я этих детей наедине с тобой не оставлю. Ты же их сожрёшь! Паша только фыркает в ответ и какое-то время раздумывает о том, как бы трусливо сбежать, отправив в травмпункт вместо себя кого-нибудь из Бестужевых. Но потом решает, что это недостойно и, вообще, врагу не сдаётся наш гордый варяг. Поэтому он молча натягивает куртку и во главе этого странного маленького отряда выходит на улицу. На улице, что совершенно не удивительно, мокрый снег и ветер, который фигачит прямо в лицо и тут же забирается под куртку, и Паша ёжится, поднимает воротник, отмечая, как Софья жмётся к своему непутёвому кавалеру, подхватив его под здоровую руку, а Катя неожиданно подхватывает под руку его. Паша смотрит на неё удивлённо — вид у Лаваль совершенно непроницаемый — и молчит. И понимает вдруг, что идти с ней куда-то снова охуенно приятно. Просто идти, чувствуя знакомый запах духов и дурея от него больше, чем от всего выпитого за сегодня пива. Паша совершенно неконтролируемо её ладонь к боку прижимает, в улыбке расплывается и очень жалеет, что травмпункт через пару домов, а не кварталов. В травмпункте удивительно для тридцать первого декабря мало народу: один интеллигентного вида старичок с разбитой головой и пацан с лампочкой от гирлянды во рту. Он сидит с совершенно идиотским и несчастным выражением лица, обмотанный этой самой советской гирляндой из цветных «Лампочек Ильича», одна из которых торчит у него изо рта, и выглядит совершенно уморительно. Они четверо, как по команде, какое-то время смотрят на него. Паша думает, что Арбузов в этой комнате ещё не самый неудачник, а потом садится на сидение напротив, Соня утаскивает Антона к стойке с медсестрой, а Катя подходит к автомату с кофе. Какое-то время изучает его содержимое и покупает, Пестель в этом уверен, самый отвратительный на вкус. Подходит к нему и, поджав ногу, садится в соседнее кресло. Делает глоток с таким наслаждением, будто это не химическая бурда из автомата, а лучший кофе, который когда-либо выкакивала мелкая мохнатая тварь. Она вообще выглядит в этом пропахшем хлоркой и мокрым снегом месте, будто сидит за столиком кафе где-нибудь в Париже, и Паша немножко даже злится на это её качество — в любом, даже самом нелепом, дурацком и неподходящем месте выглядеть королевой и быть при этом к месту. Паша думает, что, наверное, его жизнь — это и есть такой вот травмпункт, где вечно происходит бедлам, толпится тьма странного покорёженного народа и периодически весь пол заляпывается кровью, и Катя в эту жизнь до странного легко вписалась — но это же не значит, что эта жизнь для неё. Просто она всегда и везде вписывается. И вестись на это значит потом остаться одному с расхераченным сердцем. Паша этого не хочет, Паше нужно его сердце в целости и сохранности, вот только, наверное, уже поздняк о нём беспокоиться. Потому что Паша ничего не может с собой поделать, когда Катя допивает кофе, сминает стаканчик и метким броском отправляет его в урну, смотрит на него и ухмыляется. — И почему рядом с тобой, Паш, вечно пиздец происходит? — спрашивает. Мимо проходит старичок с перебинтованной головой, крепко благоухая спиртягой, пацан-гирлянда всё с тем же несчастным выражением лица заходит в кабинет врача, а Паша возмущённо вскидывает брови. — Эй, не я же спихнул этого гнома с табуретки! — возмущается, а в груди от этих смеющихся напротив глаз сердце тяжело ворочается. Катя же скептично хмыкает. — Паш, ты можешь сделать это одним взглядом, — говорит, и Пестель смеётся. — Ты вообще много чего можешь одним взглядом. Пестель усмехается, голову на стену откидывает и, наблюдая, как Соня с Антоном о чём-то воркуют, словно парочка с тошнотворных открыток ко Дню Святого Валентина, думает, что он, вообще, в принципе много чего может. Подготовиться к сессии за пару ночей, прожить неделю на паре часов сна и ящике энергетиков, тряхнуть землю в радиусе нескольких километров, пробежать эти несколько километров за рекордное время до ближайшего магаза с сигаретами, переспорить Трубецкого и Рылеева одновременно и, вполне может быть, даже спасти эту чёртову страну, но что он не может сделать, так это просто быть с Катей Лаваль. Освобождённый от плена гирлянды сияющий пацан проносится мимо них, Антон с Соней заходят в кабинет врача, а Паша выпрямляется, смотрит на Катю и спрашивает: — А что я могу сделать, чтобы тебя вернуть? Катя брови изумлённо вскидывает. — Блять, Пестель, ты дурак, — выдыхает, и Паша ждёт продолжения, но у Лаваль такой вид, будто это вообще последние слова, которые она в своей жизни сказала. Она продолжает на него просто смотреть со странной полуулыбкой, а Паша злится. — А поконкретней можно? — просит. Катя вздыхает и улыбается ему, как непутёвому ребёнку. — Паш, я и так с тобой. Меня не надо возвращать, потому что я не уходила. Это ты почему-то решил, что наша размолвка настолько серьёзна, это ты почему-то считаешь, что наши расхождения во взглядах больше, чем наши чувства. Но я-то так не считаю. Перестань думать, что ты мне не нужен, что ты не для меня и вот эту всю чушь, какую ты там обычно в своей большой черепной коробушке перекатываешь. Я хочу быть с тобой. По-прежнему. С таким, какой ты есть. Паша смотрит на Лаваль и борется с желанием потрясти своей большой черепной коробушкой, потому что её слова в неё попадают, но Пестелю кажется, что он как-то не так их понимает. Кажется, он позорно проваливает экзамен по русскому языку, ну, потому что ведь не может быть всё так просто. Не может он быть таким дураком. Или может? — Блять! — Катя вскакивает с кресла. — Мне срочно нужно что-то покрепче кофе.  Вопреки словам она опять направляется к кофейному автомату, но Паша, поднявшись, её за руку останавливает. Разворачивает и, притянув к себе, целует. Чувствует, как Катя в этот поцелуй улыбается, обвивает его шею руками и отвечает. Паша её к себе сильнее прижимает и думает, что он дурак, однозначно дурак, все эти дни ссоры пропускал сотни таких поцелуев, её пальцы, ерошащие волосы на его затылке, её дыхание на его шее, её, чёрт возьми, рядом. Катя отстраняется, когда уже заканчивается дыхание, и смеётся, шепчет: «Ты невыносим», и с нова к его губам тянется, но за Пашиной спиной вдруг раздаётся громкий шёпот: «Класс! Может, он от нас тогда отстанет». Паша оборачивается и натыкается взглядом на Арбузова, который улыбается самым невиннейшим образом и машет рукой, упакованной в гипс. — Перелом, — рапортует этот нахал так довольно, будто сообщает, что он выиграл миллион в лотерею и они с Соней сейчас же отправляются в кругосветное путешествие. Соня рядом стоит и за здоровую руку его держит. Выглядит при этом такой решительной, но счастливой, что Паша думает: «Ладно, пусть живут. Сегодня. А завтра посмотрим».