Лето-Зима

Запись последняя «О неизбежности»: Семь часов вечера. Хочется нежности. © А. Дзюба

Паша заметил Катю весной. Нет, он и раньше её видел, знал её имя, знал, что по ней сохнет половина группы, а она в свою очередь сохнет по Трубецкому (всю эту информацию на него как-то вывалил Каховский, и Паша, хоть убей, не знал зачем). В общем, он и раньше знал о её существовании, но по-настоящему заметил только в марте. У них тогда не было пары, и они с Апостолом и Бестужевым тусили у аудитории мозгоправов, дожидаясь, когда и Трубецкой освободится от бремени учёбы, а дождались Лаваль. Она вылетела из дверей аудитории и тут же, развернувшись, выпалила: — Вы ограниченный, закостенелый, застрявший в прошлом тип! Вас изолировать от общества нужно, а не преподавателем в Академию назначать! В дверном проёме Пестель заметил Якубовича и знатно охренел. Все знали этого профессора как самого мерзкого и мстительного типа. И перечить ему, а тем более устраивать такую вот отповедь было сродни самоубийству. Только Лаваль, похоже, было на это начхать. Выпалив свою гневную тираду, она не стала дожидаться ответной реакции, развернулась и пронеслась мимо них: раскрасневшаяся, с горящими глазами и — Паша только сейчас удивлённо понял насколько — красивая. Он смотрел ей вслед восхищённо, пока она не скрылась в конце коридора, и будто видел в первый раз. И вот сейчас он смотрит на неё и снова будто впервые видит. Катя поёт: «Мне нравится, что вы больны не мной», и её низкий голос наполняет пространство веранды и прокатывается по Пашиному позвоночнику дрожью. Все слушают, затаив дыхание, а Паша, кажется, вовсе забыл, как дышать. Лёгкая хрипотца в голосе из него всю душу вынимает, и Пестель может только охуевше думать, что это Катя Лаваль: этот бархат голоса, забирающийся под кожу, эта склонённая голова, подсвеченная теплым светом абажура, будто скопированная с портрета девятнадцатого века, эта мягкая улыбка — это всё Катя. А она поёт и смотрит на Трубецкого, тот, склонив голову к плечу, с легкой улыбкой смотрит на неё в ответ, и со стороны это всё похоже на странный диалог, который никому не понятен, кроме этих двоих. И Пашу это должно было бы выбить из колеи, разозлить, но Катя такая красивая и такая непохожая на ту Катю, к которой он привык, что он просто смотрит на неё и глаз отвести не может. И когда девушка замолкает, на веранде на несколько секунд повисает тишина, которая взрывается восторженным гомоном и аплодисментами. Паша же, кажется, делает первый полноценный вдох. Все выражают своё восхищение, Миша Бестужев откладывает гитару и признаётся Кате в любви, Мишель обнимает и сообщает, что она лучшая, а Паша встаёт и выходит с веранды на улицу. Ему нужно срочно покурить. Курилка обустроена под старой неплодоносящей яблоней, которую Бестужевы всё никак не могут спилить. Под ней стоят два таких же, как яблоня, старых кресла, а на ней висит гирлянда — в общем, все удобства для того, чтобы с удовольствием травить организм. Паша падает в кресло, вытягивает ноги и, прикурив, с наслаждением затягивается. Откинув голову на спинку, пялится в листву, но видит Катин профиль, Катину улыбку, локон, заправленный за ухо. Паша закрывает глаза и думает, что, ему, нахрен, со всем этим делать? Никотин делает свое подленькое дело, и мысли в голову приходят лениво, по-черепашьи медленно и не те. А потом и вовсе разбегаются, когда в соседнее кресло садится Лаваль. Забирается в него с ногами, обхватывает колени и тоже с явным наслаждением закуривает. Паша разглядывает дым, поднимающийся к листве, и впервые за всё время в его голове ни одной колкости или едкого замечания, поэтому он говорит просто: — Классно поёшь. Катя смотрит на него, и даже при тусклом освещении он видит удивление в её глазах.  — Спасибо, — говорит и улыбается. Так просто и тоже без всякой язвительности. Паше хочется сказать: «От твоего голоса сердце с ума сходит» и «Ты можешь быть хрупкой, и это так странно», но вместо этого он привычно ухмыляется и тянет: — Интересный выбор романса. Я глазами безотчётно искал на столе оливье и заливное. Катя вздёргивает бровь и усмехается. — А вы бы, Павел Иванович, предпочли «Как упоительны в России вечера»? Или нет, знаю! «И Ленин такой молодой, и юный октябрь впереди», да? Паша смеётся, и мозг мгновенно выдаёт язвительный ответ, вот только он его озвучивает, а сам впервые о каждом слове жалеет. Тренировка в сарказме вдруг не кажется таким отличным занятием. Хочется просто поговорить, но Пестеля несёт по проторенной дорожке, и он не имеет ни малейшего представления, как остановиться. — Когда ты перестанешь вести себя, как идиот, и скажешь ей, что она тебе нравится? — Паша вздрагивает и смотрит удивлённо на Мишеля. Косит старательно под дурачка, мол, о чём ты, драгоценный? Вот только дохлый номер, конечно, учитывая, что Рюмин застукал его на месте преступления, то есть бессовестно на Катю пялящимся. Она лежала на шезлонге и о чём-то очень активно с Машей Бестужевой разговаривала, часто смеясь и откидывая голову, а солнце путалось в её волосах, подкрашивая их рыжим. Паша же сидел, смотрел на это и просто ни о чём не думал. Ну, пока к нему Рюмин не приебался. И теперь взирает на него, как на ребёнка несмышлёного, и, кажется, ждёт ответа. Вот только ответить Пестелю нечего, поэтому он лишь плечами пожимает и сбегает от Миши и его проницательных взглядов в воду.  Паша привык к тому, что любую проблему можно решить, если постараться, на любой вопрос ответить, если хорошенько подумать. Но ответа на вопрос «что делать, когда тебе нравится девушка, которой нравится другой?» у Пестеля нет. Он думает над ним и тормозит, зависает, как старый процессор, не может понять, что дальше делать. «Для начала поговорить с Катей нормально», — говорит Мишель в его голове. Чёрт, даже здесь ему покоя не даёт! К тому же Паша пытался. Честно пытался, и не раз, но сам же всё запарывал. Когда с самого начала всё ваше общение состоит из взаимных подколов, надо очень постараться, чтобы обойтись без них. Сколько раз пробовал — ни разу не вышло. «Не важно. Попробуй ещё. Пусть не выходит. Пусть не выходит ещё лучше», — цитирует Беккета в его голове опять чёртов Рюмин (да что ты будешь делать, блять?!), и Паша со стоном уходит под воду. Но когда он из воды выходит, настрой у него решительный. Вот только рядом с девчонками околачивается тройка подозрительных типов. Кажется, именно про них местный сторож говорил, что устраивают они тут весёлую жизнь. По крайней мере, выглядят они именно как адепты весёлой жизни: растянутые майки, татуировки по плечам, в зубах сигареты, игнорирующие все законы о курении в общественных местах. Паша хмурится, когда видит лицо Лаваль. Она приподнимается в шезлонге и смотрит на подваливших типов, кажется, без какого либо выражения, но Паша уже успел выучить этот лёгкий прищур и чуть вздёрнутый подбородок. Катино фирменное выражение «сейчас я тебя разьебу», с которым она на Пестеля, бывало, смотрела, когда он особенно её доставал. Что она отвечает типам, Паша не слышит, но когда подходит к ним, самый мелкий, тощий и, судя по всему, главный, тип тянет: — Уууу, какая стервозная девочка. Люблю таких! Катя усмехается, но Паша ей слова не даёт сказать, делает шаг в их сторону. — Мне кажется, девушка не особо желает с вами общаться и даёт понять, чтобы вы валили отсюда в пешее эротическое, — говорит ласково и выдаёт одну из своих милейших улыбок.— Пожелать вам приятного пути? Тощий смотрит на него и скалится. — О, защитничек подвалил. Ты что ж, защитничек, такую кралю без присмотра оставляешь? Да ещё в таком виде? — он облапывает Катю взглядом, и Паша видит, как напрягаются её плечи. — Теперь поздняк метаться, она мне понравилась. — Одобряю твой вкус, но сочувствую, потому что — повторяю для не особо сообразительных —  она в твоём внимании не заинтересована.  — А мне кажется, она очень даже не против со мной пообщаться, — он двигает похабно тощими бёдрами, а Паша ещё шаг делает и нависает над ним. — Она не против оторвать твою общалку и засунуть её тебе в глотку, а я с радостью ей в этом помогу. Хотя, — он опускает взгляд и хмыкает, — с твоей справится даже малыш, потому что в размерах она явно не задалась. Тощий челюсти сжимает и с рыком к Пестелю придвигается, но соскальзывает взглядом за его плечо и отступает, сплёвывает. — Ещё договорим, — цедит, разворачивается и, дёрнув своим дружкам головой, уходит. — Эй, а почему не сейчас? У меня как раз настроение для задушевных бесед, ну. Мог бы поделиться своей проблемой. Я готов выслушать. Размер это не главное, чувак! Паша смеётся, глядя в затылки удаляющимся типам, затем оборачивается и улыбается Бестужевым за свой спиной. Они, все трое, выстроившиеся в ряд, выглядят очень эффектно и тоже довольно скалятся. Вот только когда Паша смотрит на Катю, настроение резко падает, потому что девушка хмурится и довольной и благодарной совершенно не выглядит. Она поднимается и говорит ему: — Спасибо, конечно, но я бы и без тебя справилась. — Ты как-то неправильно благодаришь, — возмущается Паша. — За что? За то, что эти придурки теперь не успокоятся? — выдыхает Катя и уходит к воде. А Паша снова остаётся злой и ни черта не понимающий. Вот и поговорили, блин. Лаваль оказывается права. И на самом деле Пестеля это ни черта не удивляет, но то, что эти гады вчетвером подкарауливают его, выходит как-то неожиданно. Ну правда, кто мог подумать, что они заморочатся, дожидаясь, когда Паша останется один. Но типы, видимо, не были особо обременены делами и дохрена обеспечены свободным временем, чтобы Пашины передвижения отслеживать. И теперь до усрачки довольными выглядят, когда навстречу к нему выруливают. Четверо против одного — отлично! И ведь даже магию не применишь, потому что потом разборок не оберёшься. Несанкционированное применение магии против цивилов не очень приветствуется, и не важно, что этих цивилов четверо, а он один-одинёшенек. Паша отступает, пытаясь найти лазейку, ну, потому что получать по печени ой как не хочется, но всё-таки приходится. Они наваливаются все разом, и Паше удаётся даже вмазать двоим, увернуться от третьего, но четвёртый впечатывает кулак в бок, и Пестеля пополам складывает. Потом он оказывается на земле, одной рукой голову прикрывая, а вторую, наплевав на все будущие разборки, к земле прижимает и слегка её встряхивает. Эти придурки в угаре даже не понимают, почему вдруг валятся, словно кегли, и Паша этим пользуется. В дом он влетает просто красавчиком: грязный, взлохмаченный и с разбитой губой. Успевает отметить, что девчонок нет (они на пляже, как сообщает позже Мишель). На кухне, собственно, он и Апостол, которые сегодня дежурят. Оба смотрят на него изумлённо, а Паша к мойке проходит, шипит, кровь с лица смывая и рассказывает им все парой фраз. Серёга хмурится, а Мишка взрывается. Говорит, что это какой-то пиздец, требующий срочной мести, потому что вчетвером на одного лезут только сволочи, а сволочей нужно учить уму разуму.  — Миш, не заводись, — говорит Апостол с улыбкой. — Нам твоя энергия ещё понадобится. Сходи лучше за Бестужевыми, они в саду, а я Серёгу с Кондратием вызвоню.  Мишель так довольно улыбается, чуть не подпрыгивая от предвкушения, что Пашка не может сдержать смех, но тут же стонет от боли и благословляет Апостола, который ему упаковку со льдом кидает. Серёга же хмуро наблюдает, как он прикладывает лёд к губе, и спрашивает: — Сколько их там в этой кодле, не знаешь? В кодле оказывается 10 пацанов разной степени накачанности и почти одинаковой (невысокой) степени адекватности. Десять против восьми, но Апостол с Мишкой Бестужевым каждый стоят двух, да и сам Паша на адреналине становится неуправляемым. Поэтому, чему-то они этих типов всё-таки учат, причём безо всякой магии, а сами при этом легко отделываются. У Пашки помимо губ разбитых ещё синяк на скуле расплывается, у Мишеля с Кондратием по знатному фингалу, у Трубецкого ссадины через всю щёку, и почти у всех костяшки разодраны. Один Миха Бестужев выходит из этой переделки без единой царапины даже на кулаках, будто не в самой гуще этими самыми кулаками махал, а в сторонке стоял. Паша лезет к нему с расспросами, ну, чтобы раскрыл секрет своей непобедимости, но Миша только загадочно улыбается. Правда, улыбка эта тут же с лица сползает, когда у дома их девчонки встречают. Маша охает, а Лена только усмехается и привычно, будто делает это каждый день, достает из буфета аптечку для ссадин и царапин, а из морозилки упаковки со льдом для разбитых костяшек. Катя брови вскидывает и головой качает, Паша думает, что после взбучки от местных типов терпеть взбучку от Лаваль он совершенно не готов, но она почему-то на Трубецкого налетает.  — И ты туда же? От тебя меньше всего ожидала! Серёга улыбается, руками разводит. — Куда он, — кивает на Кондратия, — туда и я, ты ж понимаешь. Катя фыркает и бросает взгляд на Пестеля. — Садись, губу обработаю, — командует, и Паша удивлённо слушается. Задирает голову, щурится, глядя на склонившуюся над ним девушку. Хочет сказать: «Ты красивая. Ты красивая, когда злая», но вместо этого тянет: — Ну не дуйся. — Я не дуюсь. — Дуешься. Катя цепляет пальцами его подбородок, приподнимает и прикладывает вату, смоченную в перекиси, к губе. Прикладывает от души, так, что Паша шипит от боли. — Я не дуюсь, Паш, я злюсь. Тот удивлённо брови вздёргивает: «Ну почему?» — бубнит невнятно, потому что Катя кровь с губы и подбородка стирает. — Потому что из-за твоего дурацкого геройства кто-нибудь мог пострадать.  — Да ладно, от этих идиотов! Да они же ни черта даже драться не умеют. И не такие отмороженные, какими выглядят. — Но ты же этого не знал. А я бы и без всего этого тупого рукоприкладства разобралась. — И получила бы нагоняй за применение магии на цивилах? Катя снова вату к губе прикладывает — будто мстит — и фыркает. — Я бы и без магии с ними справилась. — Ну да. Она вздёргивает бровь. — Ты думаешь, я за всю свою жизнь не научилась справляться с подобными типами без магии? — спрашивает, затем выпрямляется. — Всё, готово, можешь идти, — и смотрит так холодно, что Паша в очередной раз думает, что он снова проебался. Эта мысль не оставляет его и позже, во время ужина, когда все вокруг обсуждают сегодняшнее происшествие, смеются, а Паша на Катю поглядывает и, когда она выходит покурить, идёт за ней следом. Она сидит в кресле, как всегда поджав ноги, освещённая гирляндой и похожая то ли на тургеневскую девушку, то ли на фею. Но Пестель встряхивает головой, вспоминая хватку её пальцев на подбородке — та ещё фея — и решительно подходит, нависает над ней. Катя задирает голову, вздёргивает бровь и смотрит выжидающе, а Паша вздыхает и говорит: — Я верю, что ты можешь постоять за себя, — он коротко смеётся. — Да, блять, я в этом ни капли не сомневаюсь. Ты любому голову откусишь, если тебе что-то не понравится. Я знаю, что о тебе не нужно беспокоиться, но в том-то и дело… — Паша вдруг замолкает, потому что слова в горле комом встают, и он хмурится, кашляет, Катя же смотрит выжидающе и ни слова не говорит, и по глазам её ни черта — что чувствует, что думает — не понять. Пестель изо всех сил взгляд от этих глаз не отводит и продолжает: — Но дело в том, что я хочу о тебе беспокоиться. Хочу заботиться о тебе и быть рядом. Блять, я просто хочу с тобою быть. Паша замолкает, как-то резко понимая, что сказал всё, что хотел, и теперь всё, что ему остаётся, это ждать ответа. Лаваль же смотрит на него удивлённо, при этом улыбаясь, и улыбка эта Пестелю совсем не нравится. Катя молча докуривает сигарету, поднимается из кресла и к нему подходит. Целует в щёку и так же молча уходит в дом. Паша охуевше топчется на месте. Ему от накатившего адреналина и возмущения хочется заорать: «И это всё? Это весь твой ответ?», а ещё снова пойти и надрать кому-нибудь задницу, но он падает в кресло и достаёт сигареты. Так, смоля сигарету за сигаретой, Пестель сидит очень долго, а когда возвращается в дом, все уже спят. Ему совершенно не хочется подниматься в комнату, в которой он обитает с Бестужевыми, поэтому он вытягивает на диване, стоящем на веранде. Ёрзает, скидывая пару другую подушек на пол и устраиваясь поудобней, слушает, как дом издаёт странные звуки: поскрипывает, щёлкает и словно вздыхает. Скрип половиц под ногами он слышит сразу, разворачивает голову в сторону двери и глазам не верит, тут же садится, потому что перед ним стоит Катя. Распущенные волосы сливаются с чёрной футболкой, и Пестель удивлённо отмечает надпись Slipknot. Хочется ляпнуть: «А я всё думал, в чём ты спишь?», но Катя делает пару шагов в его сторону и выдыхает тихо: — Подумай, прежде чем что-то сказать. И Пестелю даже думать не надо, он забивает поглубже все вопросы: «Что ты тут делаешь? и «Ты правда слушаешь Slipknot?», все комплименты про красивые ноги и глаза. Он молчит, даже когда она улыбается этому его молчанию, кивает довольно и садится на него сверху. Обхватывает ладонью лицо и какое-то время просто дышит горячо в его губы, своими губами едва касаясь. Она будто решиться не может, и Паша сдерживается из последних сил, чтобы её к себе не притянуть. Вот только ладони его неугомонные уже скользят легко по её спине и ложатся на талию. А глаза Катины, обычно насмешливые, сейчас горят желанием и так затягивают, что Паша всё-таки не выдерживает, первый делает движение вперёд и губами к губам прижимается. Шипит, потому что разбитую губу болью простреливает, но тут же стонет, потому что Лаваль по ней легко языком проходится, зализывает боль и внутрь рта языком толкается. Пашин стон в рык переходит, ведь целовать Лаваль оказывается самой охрененной штукой. Скользить языком по зубам и нёбу, зарываться ладонями в волосы, голову ближе притягивая, и чувствовать, как её пальцы больно впиваются в его плечи. Они целуются долго, горячо, прикусывая губы и отстраняясь, только чтобы глотнуть воздуха. Катя в конце концов стягивает с себя футболку, и Пестель совсем дуреет, чувствуя под ладонями её гладкую кожу. Он налюбоваться ею не может: крутая линия бедер, выступающих хрупко ребер, тяжелой груди. Он на вкус её пробует: целует в мягкий живот, кружит языком вокруг сосков, в рот их втягивает, целует в шею. А Катя за ухо его кусает, голову к себе прижимая, Катя спину его царапает и глаз своих бесовских от него не отводит, когда опускается сверху, в себя его впуская, и выдыхает с низким стоном, а Паша окончательно и очень чётко понимает — пиздец, — он пропал. Окончательно и бесповоротно. Утро слепит солнечными лучами, и Паша матерится шепотом, пытаясь открыть глаза, но тут же решая, что это дурная затея. Он Катю, пристроившуюся под боком, к себе сильнее прижимает и думает, что проваляется так, пожалуй, весь день. Вот только над ними кто-то тихо ругается и уже громче добавляет: — Чёрт, Кондратий выиграл. Катя раздражённо стонет, Паше в шею утыкается, ещё больше под плед забирается, чуть ли не с головой прячась, и выдыхает: — Блять. И Пестель с ней полностью согласен, но до него вдруг доходит смысл сказанного. Он глаза распахивает и возмущённо на Бестужева-Рюмина, что над ними возвышается, смотрит. — Вы, что, с Рылеевым на нас спорили?! Ну охуеть!