Сказка о светлом и тёмном брате, или А что мы сделали, чтобы избежать ада?

Около трёх часов дня — в то же время, когда Ребекка обдумывала сказанное Ранимисом Плассом — Выбьёрн приодел сына, с отцовской нежностью продевая его ручки в белую сорочку, подарок украинской поклонницы. — А теперь ножки. Смотри, какие шёлковые синие брюки. — Это не брюки — это штаны! — Михельсон говорил всё лучше и лучше. Подобно человеческому дитя, он сначала больше слушал, запоминал, лепетал, а потом вдруг чёткие или почти чёткие слова стали вылетать из его уст, как из пулемёта. — Без разницы, — улыбнулся Выбьёрн. — Завтра папа пойдёт на работу. Будем думать, с кем бы тебя оставить. — Э-э… — задумчивость Михельсона была достойна уважения. — Наверно… э-э… с мамой. — Мама тоже будет работать. Нам нужно отправить домой людей. — Лю-дей? — Да. — Папа! — Да? — Выбьёрн был само внимание. — А люди — это у которых нет ушек, а у эльфов есть ушки, — Михельсон коснулся своих ушей, длиной дошедших чуть ли не до макушки. — А у Алиссии ушек нет, н-ноо… но… но… они есть! — Накладные ушки. — Д-да. Покладные ушки. А… папа, мама сказала: «Люди, у вас вообще есть МОЗГИ?!» — Михельсон звонко произнёс «моррс». Выбьёрн отпрянул от резкого писка на ухо. — И… и… Алиссия начала плакать. Я хотел дать ей свои хорошие игрушки, потому что она не плакала! — Чтобы, — поправил Выбьёрн. Поплар обнял сына: — Сыночек, мы с мамой не подумали и сказали плохие вещи. Теперь мы исправляем ошибку и помогаем людям. — Э-э… Плохие вещи? — Михельсон, конечно же, слышал эфир, но толком не понял, в чём мама и папа ошиблись. — Дягу сделали? — Это как? — засмеялся Выбьёрн. — Дяга — это что? — Дяга — это дяга! — Это бяка? Михельсон подумал и важно озвучил: — Да, бяка! — Пожалуй, ты прав. Ладно. Пойдём с тобой в сад. Там цветы красивые. Михельсон насупился и не сразу захотел идти. Он всё надеялся, что к нему придёт Алиссия. «Хочу с мамой!», «Хочу с Алиссией!», «Гулять с мамочкой и Алиссией!» — вырывался и крутился, как юла, эльфийский малыш. Выбьёрн смотрел на сына с тоскливой улыбкой. Вместо того чтобы травить себя дурман-травой и элем, он мог посвящать жене, ребёнку и работе больше времени, а главное — души. Теперь… Теперь Выбьёрн надеялся наверстать упущенное, хотя понимал, что с работой он в любом случае не додаст времени сыну. — Михельсон. Миха. Миха. Родной мой. — Выбьёрн добродушно улыбнулся и взвизгнул: — А-а! Я уже бегу в сад! — он забегал на месте и смешно затопал по полу. — Бегу, бегу! Михельсон взвизгнул в ответ, засмеялся и поспешил к папе. Выбьёрн взял Михельсона за маленькую, по-детски пухлую ручонку и осторожно вывел со второго этажа в сад. Выбьёрну казалось, что не только прыгающий от радости Михельсон впервые за долгое время наслаждается ароматом ярких садовых цветов, но и для него самого олловский воздух, вольно проникающий в сад, — нечто новое и как будто знакомое, нечто, отмеряющее новый этап его жизни. Присев на сочную изумрудную траву, Выбьёрн начал знакомить Михельсона с видами волшебных роз и зельевых тюльпанов, с медовым клевером и подорожником, листья которого в Оллове измельчали и давали на корм рыбам. Он сам словно был ребёнком в своём ботаническом интересе, но взрослым, абсолютно взрослым — в отцовской ответственности. Сад поместья Поплар-Тодитэссон оказался раем для живых, полных надежд и радости отца и сына. — А что там? — спросил Михельсон, вытянув ручку на северо-запад. — Там? Севнияр. Чудесный город Севнияр, — Выбьёрн сощурился, словно хотел рассмотреть дома далёкого города, — в котором мы с мистэльфом Лайтссоном давали концерты. — А там? — Михельсону захотелось узнать о севере. — Там — кусочком ледяной земли до самых инеевых медведей и белоснежных дельфинов тянется прекрасная Нордландия. — Норд-лан-ди-я? — Да. Наша страна. Выбьёрн легко перешёл с ботаники на географию. Он старался говорить на понятном, детском языке, избегая эльфийской запутанности. Это у него не сильно хорошо получалось, но сын его понимал. Солнце едва уползло на миллиметры — конечно, если приложить к небу палец и следить за движением солнца, как за движением улитки по стеклу, а не по-настоящему измерять огромное расстояние путешествия бога Санссона, — а Выбьёрн, почувствовав себя беспокойно, вдруг прекратил рассказ о природе и предложил сыну зайти в дом. — У-у! — нахмурился он. Выбьёрн не настаивал именно на доме, но хотел куда-то перейти. — Хорошо, тогда погуляем возле поместья? Пойдём мимо других садов. Или в гости. Или в парк. Или на качели, хочешь? — М-м… Выбьёрн взял за руку раздумывающего малыша, подвёл к ограде с центральным входом во двор и… Это ещё что за чудо?! Выбьёрн нахмурился. Он знал эту женщину. Продавщицу одежды. Судя по её недавней гневности, человека. Судя по отсутствию манер — какую-то славянку: по мнению Выбьёрна, западные попаданцы стремились к равности и мудрости, а средневосточные привыкли грызться между собой и с другими, не важно, на Земле или на Небе, лишь бы грызться. — Надин Азимова? Выбьёрн не знал, чему удивляться больше всего: тому, что низкорослая дурнушка сумела подобрать для своего тела прекрасный, не пёстрый и не ядовитый, наряд из серо-синей, цвета дождливого неба, блузы и белой, к подолу расшитой цветами юбки; тому, что она не сама сделала причёску, а заплатила деньги хорошему мастеру; или тому, что она делает возле его дома. Пожалуй, удивляло последнее. — Вам что-то нужно? — спросил Выбьёрн. — Извините, я с ребёнком. Гневное письмо можете бросить, когда он не увидит. Надин чуть не села на землю, словно голос Выбьёрна звучал с небес. Или из-под земли. Но не из уст обычного мистэльфа. — Я без пись-письма… — пролепетала Надин. И тут же осмелела: — Меня ноги привели. Ноги мои вините. — Я бы не обвинил ни вас, ни ваши ноги за письмо, — правдиво сказал Выбьёрн. — Но лучше не присылать его, когда рядом ребёнок. — Какая разница, с письмом мне приходить или без письма, гневаться или нет, — ответила Надин, — если вы всё равно посылаете на… извините… куда подальше людей? Если волнения в городе утихли, но не прекратились? Если вся Нордландия и всё Небо обсуждает ваши слова? Если эльфы, полуэльфы и люди — все вдруг вывернули наружу свои дурные расисткие мысли?! Выбьёрн остановил разгорячённую Надин выставленной рукой. — А ты с прикладными ушками, как Алиссия? — спросил Михельсон. Выбьёрн совсем не отметил столь очевидную деталь! У Надин ведь были настоящие эльфийские уши, которые Михельсон принял за искусственные, зная историю Алиссии. А значит… — Я эльф. — Что, правда миссэльфина? — Э! Эй! А ну! Что вы делаете?! Выбьёрн подошёл к калитке, протянул руку и потрогал длинное ухо Надин — живое, настоящее… тёплое. — Лучше вы ничего не придумали?! — возмутилась Азимова. — Ребекку так трогайте. Ещё и при ребёнке! — Спокойно, спокойно. Я просто хотел убедиться, — Выбьёрн был шокирован. — Вы настоящая миссэльфина. Тогда почему вас так сильно задели наши глупые слова? Мы ошиблись и виним себя. Но вас ведь не коснулась наша ошибка. Мы обидели людей. Михельсон хотел домой и заныл. Выбьёрн взял его на руки. Михельсон неожиданно улыбнулся Надин и стал её рассматривать, а Надин улыбнулась ему в ответ, но глаза её были печальны: — Ошибки и менее, и более страшные, и такие же, как ваша, касаются всех. Я слышала, как эльфы, считающие себя высокими и чистокровными блюстителями морали, иные — даже посланниками богов, твердили, что людям не место на Небе. Прогоняли людей, которые и сами рады бы вернуться на Землю, но не могут… Мистэльф Поплар, одинокое неправильное мнение не так страшно, как массы, поддерживающие его! Вы с Ребеккой поняли ошибку и исправляете её, но вы под вашим невольным началом выступают те, для кого гонения — обычное, приятное дело! Вы запустили страшный механизм… Однако в защиту вас скажу, что… — Пойдёмте в дом. — А? — Надин захлопала глазами. — В ваше поместье? Что, серьёзно?

***

Совершенно серьёзно через две минуты Выбьёрн поставил чайник, достал собственноручно засушенный липовый чай, две больших чашки и одну маленькую. А Надин, из-за полноты и низкого роста выглядящая неуклюжей и медленной, вопреки стереотипам, не качалась, как неваляшка, не влипала в стены и не роняла своих вещей, а ловко и проворно поймала Михельсона, точно своего сына, подвела к раковине, умыла. Вместе они помыли руки. Вместе же переоделись в предусмотрительно оставленную Выбьёрном домашнюю сыновью одежду на первом этаже. — А вы не такая, какой можете показаться на первый взгляд, — отметил Выбьёрн. — Не в обиду, но я редко видел, чтобы полные люди умели так… — Что так? — Надин начала сердиться, но приличие не позволяло ей грубить при гостях и ребёнке. — Мыть руки совсем несложно, мистер Поплар. — Она всё же не удержалась: — Для этого не обязательно выглядеть, как щепка, соответствуя чьим-то изысканным вкусам! — Простите, я снова обидел вас. И снова сказал неверно. — Да всё правильно вы сказали! Вы же фэтфоб. И расист. И сексист. И абьюзер. И вообще.! Вообще вот! — Как-как? — Выбьёрн с трудом понимал значение заимствованных земных слов. Только «расист» ему было знакомо. Надин пояснила, что есть что. — Та-а-ак, — протянул Выбьёрн, осознавая свои недостатки, неся бремя за них, но не желая, обсуждая их, конфликтовать, — сейчас я налью вам чай. А вы мне скажете, кто я ещё, а то «вообще вот» — несколько неполный ответ, согласны? Надин нахмурилась и поспешила отпить чай, дабы сразу не отвечать такому хаму. Ей пришлось ждать минуту, дабы чай хоть немного остыл. В это время Надин помешивала ароматную липу, дула на свою чашку и научила дуть Михельсона. — Итак? — спросил Выбьёрн, вопросительно подняв бровь-домик. — Обещаю не слать вам гневных писем. — Вы не знаете, где я живу. — Я прослежу за вами от магазина. — Я могу уволиться. И вам неоткуда будет следить. — Не можете. — Думаете, я не приучена вертеться? Менять работы, дабы прокормиться? Приучена больше, чем валяться в постели и курить дурман-траву. — Вы думаете, я до сих пор такой? — Да, — уверенно сказала Надин. — У вас сейчас хороший период, когда вы весь такой из себя паинька. Но вы не изменились. — А какой я ещё? — Пожалуйста. — Надин высказала всё от своего лица и от лица всех тех, за кого болело её активистское сердце: — Вы вместе пели в «Elves», но принц — не вы, а Северин. Раз. Вы опустились ниже пола вашего поместья, когда Северин записывал новые и новые песни, которые народ напевает каждый день. Два. Ваше творчество не так хорошо и запоминаемо. Три. Вы мне не нравитесь, просто не нра-ви-тесь. Считайте — три с половиной, ибо мнение лишь моё. Четыре. Жирное четыре. Крупное четыре. Вам ВСЁ позволено. Вы можете курить, пить, сбивать существ любых рас на лошадях и каретах, грубить, применять силу (из-за Михельсона Надин не сказала по-другому) — и ничего вам за это не будет. Что бы вы ни творили, вы всегда заткнёте критиков! Вы всегда скажете: «Сперва добейтесь нашей славы, неудачники. Не зОвидуйте нам. Следите лучше за собой. Каждый может оступиться и ошибиться». Конечно! — Надин вовсю иронизировала. — Мы же все ежедневно выкуриваем дурман-траву, ходим и ездим, не видя ничего и никого вокруг, мелим языком, не думая, оскорбляем женщин, полных женщин и кого там ещё — мы же все грешники, а вы, медийные вы наши личности, непогрешимы! Несогласным остаётся пачками писать гневные письма и возмущаться, как я сейчас, потому что это единственный способ сказать вам о несправедливости! — Это всё? — Это всё. Благодарю за чай. Надин выпила всю чашку и сидела, думала, когда Выбьёрн выпроводит её. Она не ожидала ничего кроме пинка, которому предшествовали бы слова неприязни. А ей почему-то хотелось остаться. Чёрт знает почему! Хотя… В насмешку над сердцами женщин всех измерений боги и дьявольские создания, ангелы и демоны придумали такую штуку, что вслед за гневностью на мужчину женщина чувствует симпатию. Не всегда, но так случается. Вопрос в степени чувств. Или совсем глупышка влюбляется в отброс приличного общества, в сущего дьявола, в того, о ком не скажешь печатными словами, кладёт жизнь на алтарь его пагубной души. Или дама вполне себе умная вдруг понимает, что уже не может злиться на этого… да господи, вроде недурного собой, даже очень привлекательного эльфа, или полуэльфа, или человека. Второе случилось с Надин. Однако по одной причине кроме недавней злобы ей не грозило совсем уж влюбиться в Выбьёрна. — Вы ждёте от меня не сарказма и не яда, а серьёзного разговора, — без вопросительной интонации сказал Выбьёрн. — Так вот, миссэльфина Азимова. Надин. Я считаю, что любой эльф, или не эльф, но тот, кто обладает мышлением, должен в той же мере обладать совестью и нести ответственность за свои слова и действия. Скажите по правде, кто говорит «Вы завидуете» — сами виновные в чём-то артисты или ярые фанаты — в адрес критикующих? Надин раскрыла рот, неожиданно осознав, к чему клонит Выбьёрн. — Ярые фанаты — в адрес критикующих, — призналась она. — А вы знаете: вы в каком-то плане были правы. Резки, некорректны, но и правы тоже. Вы — те, кто нажали на красную кнопку, но бомбы беспрощадного, глупого общественного мнения уже были заложены. Когда бомбы заложены, вопрос лишь времени, когда они взорвутся. Я тоже… — Надин, оперевшись на локти, поправила волосы тыльными сторонами ладоней, — тоже по душе активистка. Ярая. Болеющая. Идущая напролом. Вроде бы за справедливость, а воюю. А на войне как на войне — жертвы, хоть ты на стороне «хорошего», хоть ты на стороне «плохого». — Что-то вас понесло, — сказал Выбьёрн. — Нет, нет, вы здраво рассуждаете. Я не насмехаюсь над вами. Просто вы сейчас напрягаете себя попусту. — Не думаю… Напрячься никогда не помешает. Тут Михельсону стало скучно сидеть, слушать, как папа говорит с тётей, и решил эту тётю подёргать за юбку. Дёрг! Дёрг!.. Надин сделала замечание: — Михельсон, перестань, пожалуйста. Лучше иди на руки. А… извините, ему можно? А то я так это… — Ничего, ничего, — улыбнулся Выбьёрн. — Думаю, ему у вас понравится. Малыш у мамы сидит на руках. У Алиссии тоже сидел на руках. — Ух ты! Алиссия из «ЛАХТ» ваша няня? — Надин обрадовалась этому, как подарку. — Вроде няни. То есть няня, да. Но сейчас она больше будет петь. Я бы хотел… Подождите-ка. — Что? Надин стало неудобно оттого, что Выбьёрн на неё пялился. Но на самом деле Выбьёрн смотрел на Михельсона, уютно сидящего на коленях миссэльфины. — Вы всё ещё работаете в магазине? — Да. — Вы очень любите свою работу и ни за что её бы не бросили? Скажите: да или нет. — Да, люблю. Хотя я бы и что-то ещё попробовала. Я вроде как в поисках себя. — Возможно, я безумен. Но хочу сделать вам предложение. Деловое, разумеется. Надин, мы с Ребеккой сейчас станем много работать. Нам понадобится помощь. Будьте нашей няней. — Боюсь, вы уже сильно взрослые, — засмеялась Надин. — Простите, я иногда шучу, если волнуюсь. Я согласна. Боже, это так неожиданно, но я согласна. Только надо спросить миссэльфину Тодитэссон-Поплар. — Обязательно спросим!

***

Ребекка вернулась ранним вечером. Поцеловав Выбьёрна, она приветствовала гостью и почти сразу узнала в ней громкую, воинствующую Надин. Узнав обо всём разговоре, она засмеялась: — Надо же как бывает! — И разрешила Надин быть няней. — Но при целых трёх условиях, — сказала Азимова. — Хм… Каких же? — Каких? Семейство думало примерно так: «Не обижайте меня», «Позвольте работать и у вас, и в магазине» и «Дайте мне автографы, пожалуйста». Они угадали лишь с последним. — Первое — пусть Михельсон видится с Алиссией, когда захочет. Я буду всего лишь няней, а не похитителем души. К тому же, мне незнакома ревность. Второе — Ребекка, милая, простите, что я плохо думала про вас из-за этого эфира, вы вправе теперь отказать мне, но я очень хочу ваш автограф. Если можно, если у вас есть эта книга, то на первой странице вашего «Нордландского затмения»! Это единственная книга из серии, которой у меня нет. Пожалуйста!!! Я заплачу за неё! — Да, у меня есть экземпляр, — Ребекка улыбалась во весь рот и тут же подошла к шкафчику, достала книгу, склонилась над столом и подписалась «Ре Тод» с большим хвостиком буквы «Д» — «Дайна». — Денег не нужно, что вы! — В-в-ви!!! — подпрыгнула от радости Надин. Она и прыгала весьма грациозно для полненькой. — А что третье-то? — необычайно добродушно спросил Выбьёрн. Тут Надин перестала быть похожей на активистку, вздохнула, покраснела, снова вздохнула, снова покраснела и робко спросила: — Мистэльф Поплар, миссэльфина Тодитэссон-Поплар, а вы не знаете, где живёт Алекс Фишерман? — А… Зачем вам? — удивился Поплар. Ответ не был секретом: — Здесь, в Оллове, конечно. Бэйкгардэнс. Шестой дом. На этот адрес ему письма присылают. Некоторых эльфов Алекс приглашает в свой дом. Вы его поклонница? Про себя Выбьёрн успокоился: ну, если поклонница Фишермана, столь открытого, позитивного юноши со скрипкой, то уж точно не будет поклонницей его самого, с кучей перечисленных этой миссэльфиной недостатков. Он ей не сдался. Надин будет воспринимать работу как работу и только. Мэри Мэйнэльфс не была виновата в своей сильной любви к нему, Выбьёрну, и к Северину, но так или иначе эти чувства помимо грубости младшего хозяина стали одной из причин ухода Мэри. А Надин… Надин ничего к нему не испытывает, даже совсем недавно злилась. Боги дадут, будет работать. Всё будет хорошо. Выбьёрн несколько ошибся. Следуя его логике, всё должно было быть не хорошо, а отлично! Потому что на вопрос об Алексе Фишермане Надин Азимова ответила: — Я его люблю.