***
Новые и новые лица эльфов, полуэльфов и людей мчались навстречу Выбьёрну, как песок, поднятый ветром, мчится в глаза. Их голоса долетали до него подобно брызгам Ледяного моря и Великих Северных вод до путников, переступающих камни у побережья: холодная влага обращает на себя внимание, заставляет услышать голоса морских созданий, освежает и подчиняет себе мысли. Выбьёрн знал, что Анна Сантана молодец, что без неё не было бы правды о псевдоверующих, жестоких особах любых рас, и не было бы чудесного костюма Жар-птицы. Да и самой «Песни Жар-птицы и Коалы». Однако Выбьёрн знал, что «Песня…» не могла существовать и без него. Он был нужен всем… И не только потому, что обладал музыкальным слухом, голосом и не растерянной за годы грехов харизмой. Его борьба с самим собой, внутренняя борьба добра со злом должна была послужить примером, толчком для других… Выбьёрн пока не мог объяснить открывшееся ему предназначение. По Оллову мчалась каштановая, сверкающая от солнца, как от лака, карета, а из неё то высовывались, радостно протягивая руки к слушателям, то выходили и по-дружески обнимались Выбьёрн-Коала и Анна-Жар-птица. Его огрубевший, как есть огрубевший, но где-то… где-то всё ещё ТОТ голос, голос эльфийского мальчугана, «светленького из «Elves», поначалу мешался со звонким, сильным голосом и приятным тембром Анны — просто мешался, как чёрствая горбушка в миске со свежим хлебом, как гнилой фрукт среди подоспевших красных ягод, как рваная одежда среди элегантных нарядов… На ум приходили сотни живых и карикатурных примеров несоответствия дурного прекрасному. Но вот Выбьёрн подхватывал настроение Анны, Анна цеплялась за позитив Выбьёрна, их эмоции передавались поклонникам, а эмоции поклонников — им. И песня стала более, чем песней. И песня полилась, точно (о, ругающие Анну «Сатанистку», да раскроются от удивления ваши глаза и от новых «злых» речей ваши уста!) проповедь в честной, доброй Церкви Бога Лучесара города Оллова. От севера до юга, от запада до востока, и наоборот, от юга до севера и от востока до запада, на каждой улице звучали жизнерадостные слова двух друзей: — «Ты прекрасная птица!» — Выбьёрн позволительно касался яркого оперения на плече миссэльфины. — «Серый, классный такой!» — принимая игривость Выбьёрна, Анна проводила по мягкой коаловой шерсти. Будто дразнилась. Будто бы желала сыграть роль Ребекки в жизни Выбьёрна, но сама себе тут же напоминала о столь же прекрасной роли подруги, а не жены. — «Тёплым светом искришься!» — «Мишка рядом со мной. Мишка — добрый коала, Эвкалипт всё жуёт». — «Новый листик достану. И ам-ням — снова в рот». У Выбьёрна появлялся всё новый и новый листочек, который забавно переливался зелёным, салатовым, желтоватым и иссиня-фиолетовым цветами и так же забавно пережёвывался мишкиным ртом. Под это зрелище всем ребятам тут же хотелось самим чего-то пожевать: мороженого, вафель или пирожных. Они покупали, чего только душа желала, и, трапезничая, танцевали под новый хит. — «Мы с тобою в Оллове Будем вечность дружить. — Будем снова и снова Город весь колесить». Тут Анна, задирая голову со свойственным ей выражением лица умирающего Назара, узнаваемым, но подкорректированным до современности, эльфийского гламура и женственности, пела особенно тонко, нежно вытягивая каждую нотку: — «Мы, как два чуда чу-у-удных Сбежали из сказки, чтоб Наяву её по-ка-зать. Са-ди-тесь удобней. Сбежали из сказки, чтоб Волшебство в явь превращать».<i> Впервые исполняя песню, Выбьёрн вошёл во вкус на строках: <i>— «Два зверька: рыжий, серый. Смотрим только вперёд. Счастья, радости, веры Запаслись мы на год. Два зверька. Едем, пляшем Или просто идём. Мы весельем за-ря-же-ны. Вас оно тоже ждёт! Пусть говорят… Сложное время, Большие проблемы. Для сотни ребят Пусть будет не бренным Наш мир яркий, цельный». Красиво, гармонично лились совместно исполненные строки: — «Мы, как два чуда чу-у-удных Сбежали из сказки, чтоб Наяву её по-ка-зать. Са-ди-тесь удобней. Сбежали из сказки, чтоб Волшебство в явь превращать. Мы, как два редких зверя, Сбежали из гиль-ди-и, Зелья по пути разлив: Случайно, поверьте! Но сбежали из гиль-ди-и Вдвоём специально, Чтобы с вами быть на од-ном пу-ти». Песня жила сама собой, и Выбьёрн ощущал, как Коала велит ему петь то бодрее, то шкодливее, то с большей радостью, то с большей философией. Да и Жар-птица наказывала Анне то петь немного ярче Выбьёрна, выделяясь на его фоне, то уступать его вокалу. Казалось (а может, и не казалось), духи животных, заключённые в костюмы, соревновались между собой, но к концу каждого исполнения, как в добрых сказках, побеждала дружба. «Вот бы и мне так победить самого себя» — всё мечтал Выбьёрн, но всякий раз он чувствовал, что до победы ему чего-то не хватало: стакан оказывался не полон, хотя вода почти достигала верхней грани; зелье не доходило до готовки, хотя было размешано сотни раз; пазл не складывался, несмотря на ясную общую картину — не хватало одной или двух деталей. Выбьёрн переживал страх, горечь, досаду и не знал, что должен сделать, чтобы добро в нём окончательно победило зло. Песни было недостаточно…Х.
27 июля 2020 г. в 15:53
Выбьёрн попросил Надин присмотреть за Михельсоном и вновь накрыть на стол. Позже он помог ей, а вначале вынес из запяток и самой кареты Аннины реквизиты для выступления да повесил в шкафчик для гостей её канареечный верхний наряд.
На столе появились новые пчелиные соты («Только все не выкладывай, пусть четыре — по две — будет вам с Ребеккой на ужин» — попросил Поплар), гранатовый сок в графин, узорчатые стаканы к нему же и чай из плодов гигантской малины — той самой, которую первой встретила на своём пути по Ллейланду Светлана Тараневская. Комната наполнилась потрясающей смесью ягодного аромата и ненавязчивого запаха Анниных духов.
Надин ещё больше удивилась, как такую миссэльфину могли называть Сатанисткой?!
Они были одного низенького роста, только Анна — совсем иная, а Надин… что Надин? Не ей быть парой Алексу Фишерману.
Копна каштановых волос. Зелёные, просто зелёные, не какие-то там ведьмины глаза — а глаза весёлой девчонки. Обворожительная улыбка. Благородно серое платье — цвета угля, освещённого светом свечи. Не так выглядят настоящие демоны и демонессы. Некоторые, правда, принимают разные обличия, и могли бы прикинуться милой девушкой, за чьей душой «не заржавело» бы проявить истинную сущность, но едва ли зло входит в дом со сложенными костюмами милых зверушек.
Надин приветливо пощебетала с Анной, любезно попросила автограф, и Анна его так же любезно дала. Михельсон по очереди играл в ладушки с той и другой миссэльфиной.
Выбьёрн улыбался. Ему нравилось, как растёт, развивается его сын. Ему нравилось, что Анна Сантана и Надин Азимова в своём щебетании так похожи на птиц в их прекрасном саду! И он даже не представлял, насколько похожа на птицу Анна.
— Анна, — спросил Выбьёрн, — а что это за костюмы? Можно развернуть?
— Конечно, можно. Мы в них нарядимся и будем колесить по Оллову! Ты да я. — Анна сменила игривый тон на деловой, пока Выбьёрн разворачивал нечто длинное серое и короткое яркое жёлто-рыжее. — Четверть — наши деньги. Твоих, считай, двенадцать с половиной процентов; четыре со слюной иссохшего гоблина — на каждого члена твоей семьи. Не густо, но и не пусто, деньги будут хорошими. Как всегда в нашей работе.
Кое-то покоробило Выбьёрна в выражении «в нашей работе», и вины Анны в этом не было. Выбьёрн промолчал. Он заглушил в себе вдруг проснувшееся зло: алчное в нём бесилось из-за того, как исчезала нажива; а неэльфийское, нетерпимое ко всем эльфам и в особенности к женщинам гнобило Анну и Надин через мысли, которым Выбьёрн сопротивлялся.
— А три четвёртых — людям?
— Половина — людям. Половина — детям-сиротам и одиноким родителям. Названые родители Алиссии из «ЛАХТ» тоже получат помощь.
— Ради Алиссии мне не жаль ничего, — сказал Выбьёрн так, чтобы было понятно: «Мне не жаль ничего для кого бы то ни было!»
Но зло… Зло пыталось овладеть его душой и разумом. Надин через его лишённый злобы взгляд смотрела в глаза чудовищу, которого ненавидела: весь её активизм, вся её жажда справедливости рождались из противостояния сему бестелесному, но такому мощному монстру! Анна не замечала чудовища, но видела, что с Выбьёрном что-то не так, а значит, нужно его поскорее занять.
— Михельсон, — широко улыбнулась Анна, и её улыбка, казалось, заняла всё её маленькое лицо, всю её небольшую голову на миниатюрном тельце (а на экранах магических порталов Сантана выглядела почти двухметровой миссэльфиной!), — а ты хочешь посмотреть на папу-коалу?
— На па-пу-ко-а-лу? Э-э… — Михельсон размышлял, что такое «папакоала» и насколько оно лучше времяпрепровождения с папой, нянечкой, интересной тётенькой с яркими костюмами и насколько чудеснее обилия вкусностей на столе. — Да. Только… — глазки скользнули по столу, — гарнатовый сок хочу. И всё.
— Грана́товый, — с той же улыбкой поправила Анна.
— И… пчелиные соты. И всё. И… наверно, чай из гигантской малины. И всё.
С позволения Выбьёрна Анна поухаживала за эльфийским дитя. Надин тем временем поглядывала на костюмы.
— Так чьи это костюмы, наконец? — спросила она.
— Я же говорю: папка ваш — ну, Михи — Коалой будет. Вот этим, серым. А я Жар-птицей. Ну-ка, примерь, Выбьёрн.
Михельсон засмеялся и заулыбался, когда его отец, полный стеснения и непривычки, упаковал себя в длинный серый медвежий костюм, а на свою голову надел голову этого самого к-о-а-л-ы, жителя жарких стран, и начал понарошку жевать эвкалиптовый лист. Вид у него был забавный! Анна Сантана облачилась в жёлто-рыжие перья, которые тут же вспыхнули светом полуденного солнца, ослепив весь первый этаж поместья — уползая наверх, к лестнице, ведущей в детскую, вырываясь во двор, желая затмить свет великого, неугасаемого Арресана! Играя в собственном свету, перья Жар-птицы то оставались солнечными лучами, то превращались в свет сотни тонких свечей, возведённых на трон-канделябр, то вдруг светили не ярко, но так чудесно, как водночасье светят Фаст, Виммира и Гоуст на ночном, усеянном звёздами небе.
— Посмотри, Выбьёрн! — говорила Анна, цепляя похожую на золотую корону голову Жар-птицы на роскошные волны коричневых волос: так привлекательная земная девчонка, полюбившая байкера, украшает не просто шлемом, а дерзостью и свободой свою голову. — Наши костюмы зачарованные! Рот панды сам по себе жуёт лист. Его глаза становятся твоими вторыми глазами.
— Моими третьим и четвёртым глазами! — с точностью сказал Выбьёрн. — А твои крылья, Анна, светятся сами собой.
Анна покружилась вокруг себя и воскликнула:
— Мои крылья! Мой хвост! Всё моё оперение! О, как я люблю образ Жар-птицы! О, как прекрасно быть Жар-птицей и лететь куда вздумается! Как прекрасно дарить тёплый свет тем, кто в нём нуждается!
Анна вдруг сорвалась с места и выбежала из поместья, встречая, казалось, не один двор Поплар-Тодитэссон, а целый город Оллов. Она нетерпеливо ждала, когда сможет обнять всю столицу и когда столица сможет обнять её. Впрочем… И то, и другое уже случилось, когда вместе с неприятелями в жизнь Анны «Сатанистки» пришли здравомыслящие, вольные от религиозной ереси поклонники.
— О, как я люблю этот город! — радовалась Анна.
Нечто жгучее, исходящее, думалось Выбьёрну, из глубин его души, похожее на вместе взятое свечение костюма Жар-птицы и света Арресана, наполняло мистэльфа таким же безграничным счастьем.
— Я люблю тебя, Оллов! — закричал он. — Я люблю тебя, моя Нордландия!
То, что он услышал в ответ вместо привычного в последнее время «Абьюзер», «Тварь», «Тот самый, который говорил гадости про людей», вместо постылого «Муж Рыготины Тодитэссон» и «Молодой дурманщик с лицом старика», в первую очередь удивило его, а затем наполнило гордостью — не гордыней — за себя, за свою семью, за Ллейланд и всё, от полюса до полюса, Небо.
— Посмотрите, это же Поплар! — воскликнула эльфийская девочка в розовом платьице. — Выбьёрн Поплар.
Она произнесла «Выбьёрн Поплар» с тем же придыханием, с каким миссэльфины произносили имена Северина Лайтссона, Алекса Фишермана или Сайкса Роднаса, гигантов музыки и прекрасных, чистых душой эльфов.
— Да, да! Муж Ребекки! — отозвалась взрослая миссэльфина в жёлтом, почти золотом платье.
— С возвращением, мистэльф Поплар! — добродушно крикнул юный эльф в тренировочных меховых доспехах.
«С возвращением» — повторило эхо внутри Выбьёрна. Хотя… Это было не эхо — это было добро, вступившее в извечную борьбу со злом. Только бы добро во мне победило, подумал Выбьёрн, и, по-прежнему скрывая недуг от поклонников и поклонниц, захотел проявить перед ними свои лучшие качества. И пусть в них не будет ни грамма лицемерия! Ни капли выгоды! Только позитив и счастье; в первую очередь для других, в последнюю — для себя. Позитив и счастье… Позитив и счастье…
— Ну что, Выбьёрн, напрягай Надин, — полувопросительно сказала Анна. — Пора браться за дело!
— Пора! — решительно произнёс Выбьёрн.
«Пора!» — отозвалось добро.