* * *
Юнги возвращается домой поздно. Прогулка по старым улицам города превратилась в довольно затратное удовольствие, но лучше уж так, чем вновь встречаться лицом к лицу с нестабильным и двойственным в своём поведении братом. Раз уж тот не предпринимает никаких попыток объясниться, Юнги сделает последний рывок в своём непродолжительном расследовании. Людям не нравится, когда им лезут в душу. Юнги тоже не нравится лезть, но Чонгук не оставляет выбора: своим поведением напрочь сносит все рамки общественной тактичности и приличия. Кто его спрашивал совета, как лучше жить? Юнги не припоминает личного интереса о его мнении на свой счёт. Тогда какого чёрта тот диктует требования, которые, на минутку, возражению не подлежат? С чего бы такой всплеск мнимой заботы? И — это уже стало привычным — давать ответ никто не собирается. В доме как всегда недостаточно тепло: дверь террасы открыта, что даёт беспрерывную возможность воздуху скользить внутрь. Юнги почти привык к данной температуре помещения. — Где ты был? — со стороны кухни доносится сердитый голос старшего, что вводит мальчишку в глубокое замешательство. — А что такое? Не имею права? — фыркает, сбрасывая тёмные ботинки с ног. На кухне стоит настораживающий полумрак, но Юнги всё равно к нему плавно движется. — Не имеешь. Мне не нравится твоё… — А мне плевать, — грубо перебивает, вмиг останавливаясь возле небольшого деревянного стола. На нём, к слову, стоит почти пустая бутылка виски — следовательно, брат не в самом надёжном состоянии. Юнги не упустит возможность выведать сокровенное. — Смелость проснулась? А где же она раньше была? Новый ухажер трахнул, и ты в себя поверил? Любопытно, — бросается ядовитой желчью, от которой у мальчишки сердце болезненно вздрагивает. «Серьёзно? Я толком порог переступить не успел, а меня уже обвинили в половине смертных грехов». — А тебе какая разница? Хочу — сплю с другими, хочу — жёстко трахаюсь. Тебя не должно волновать подобное, — он делает твёрдый шаг в сторону холодильника и достаёт оттуда бутылку прохладной воды. — Тебя тоже не должно волновать моё прошлое, но ты не прекращаешь в него лезть. Думаешь, мне нравится такой расклад? — сзади слышится тихий скрип стула, свидетельствующий о том, что Чонгук поднялся. Юнги мигом прекращает пить и, не успев повернуться, оказывается больно вжатым в холодильник. — Не смей искушать моих друзей, дабы выведать нужную информацию. Они в любом случае солгут. Последней фразы Юнги никак не ожидал. Конечно, в голове появились сомнения в достоверности слов Хосока, но… что-то внутри безумно хотело поверить. Наверное, быть для человека самым ценным восхитительно. Как жаль, что Юнги не суждено это проверить. — Тогда ответь сам, и я отстану, — такая недопустимая близость не придаёт голосу уверенности, что дико злит паренька. Он должен быть в ярости, а не смотреть испуганно и смущённо старшему в глаза. Бесит! Чонгук пристально обводит его лицо тяжёлым взглядом и опускает ладони на тёплую талию. Юнги мгновенно вздрагивает от внезапного тактильного контакта, что разливает по телу редкое чувство комфорта и защищённости. Почему он так отреагировал? Скорее всего, Юнги просто никто так нежно не касался… «Зачем Чонгук себе противоречит? Почему? Сколько ещё он собирается продолжать в таком духе? Безумие какое-то». — Твоя реакция на касание меня сильно удивляет, — аккуратно скользит пальцами по груди и выше. — Почему сердечко так загнанно бьётся? Ты на всё так чувственно реагируешь или только на меня? — задаёт кучу правильных вопросов, ответы на которые Юнги не знает. — Отойди, — руками пытается хоть немного отодвинуть Чонгука, но резко останавливается, поднимая ошарашенные глаза вверх. «Не может быть», — первое, что всплывает в голове от случайного прикосновения. А вот здесь Чонгук нежности не проявил: грубо скинул руки братика с груди, меняя выражение лица на яростно-мрачное. — Что ты хочешь узнать? Спрашивай быстрее и вали уже спать. Через пару дней я, к слову, съезжаю, поэтому видеться будем очень редко, — монотонно чеканит, убирая ладони с тонкой талии. И снова вместо человеческого тепла Юнги чувствует век преследующий холод. Как и ожидалось. Чонгук тот, кто он есть, и беззаботными детьми они больше не станут. Что теперь спрашивать? Чонгук и так не даст точный ответ. Но попытаться все-таки стоит. — Почему ты уехал? — с долей печали молвит, не сразу решаясь посмотреть в родные угольные глаза. — Просто скажи мне это, и я никогда больше не пристану, — тень отчаяния скрыть не удалось. Чонгук вновь сканирует его внимательным взглядом и громко хмыкает, когда мальчишка сам начал подходить ближе. — Это та самая правда, которую, услышав, хотят поскорее забыть, — Чонгук не двигается, говорит спокойно, тем самым давая разрешение братику обнять себя за торс и уткнуться лицом в шею. Почему разрешает? Ответ уже давно известен… — Но я хочу услышать, Чонгук, скажи мне эту правду, — сильнее вжимается в тёплое тело, не чувствуя ответных касаний на своём. Что на него нашло? Без понятия. Единственное, что Юнги ещё в состоянии осознать, — это свою безумную жажду чужого тепла и заботы. Он скучал. По этим объятиям скучал. По аромату кожи этой скучал. По всему Чонгуку сумасшедше скучал… И это, вероятно, именно та правда, которую он боится для себя признать. «Обними же меня, умоляю», — мысленно просит, не понимая, откуда на глазах взялись крупные слёзы. Он нуждается в нём, до боли в сердце нуждается. — Юнги, — тихо зовёт старший, но мальчишка сразу понимает, что продолжение следует не самое желанное. Это отчётливо проскальзывает в строгом голосе Чонгука. — Когда я открою тебе свою правду, то навсегда стану младшему братику мерзким аморальным существом. Ты этого хочешь, Юнги? Мало ненависти внутри прячешь? Ещё дать поводы её испытать? — так спокойно говорит, что кожа покрывается беглыми мурашками. В голове столько вопросов… Юнги постепенно понимает, почему Чонгук так много пьёт. — А татуировка…? — шепчет в шею и поднимает повлажневшие глаза вверх, сталкиваясь с неприсущей брату серьёзностью. Зачем он так? Знает же, что таким образом делает отвратительно больно. — Да, у меня под татуировкой шрам. Не спрашивай, откуда: мне неприятно вспоминать причины его возникновения. Наверное, такого Юнги тоже не ожидал. — Хорошо, — опускает растерянный взгляд вниз. — А какое значение рисунка? — Ты можешь узнать это в интернете, — Чонгук уже собирался сбрасывать руки младшего с себя, но почему-то остановился, долго созерцая его отчаянную тягу к ласке. Скорее всего, именно это повлияло на его следующие слова: — Сова — символ одиночества, череп — символ жертвы, прощения и горькой правды, что со временем всё разрушит. Теперь стало легче? — небрежно спрашивает, отталкивая застывшего Мина от себя. — Не смей больше интересоваться моим прошлым. Там столько дерьма, что ты никогда не отмоешься, — поворачивается, хватает со стола недопитую бутылку виски и уходит к себе, громко хлопнув дверью. Юнги тяжело смотрит вслед и боковым зрением замечает на полу две пустые бутылки алкоголя, которые острой болью пронзают расплывчатое сознание. Да, действительно, Юнги пора прекратить лезть в чужое прошлое: от него исходит устрашающий душу холод. Всё бы могло на этом остановиться, только вот: Почему сердце Чонгука так громко трепетало, стоило мальчишке положить руку на грудь? Что вызвало такой эмоциональный всплеск? Неужели…* * *
Ночью он просыпается от негромкого хлопка входной дверью, свидетельствующего про внезапный уход брата из квартиры. Юнги быстро подрывает с кровати и бежит к окну, дожидаясь того, пока в поле зрения появится родная фигура. «Куда это он? Сейчас же вернётся, правда? Не мог ведь уйти без предупреждения». Мальчишка хочет верить, что не ошибается в своих догадках, но ноги сами собой несут в гостиную, дабы удостовериться в присутствии вещей. Он ещё никогда так не уходил. На часах полпервого. Улицу давным-давно накрыл глубокий мрак. Юнги быстро проверяет шкаф, тумбочки, стол, находит всё на своих местах и тревожно опускается на диван, зарываясь лицом в ещё тёплую подушку. Она пахнет им. Руки тянутся к одеялу и накрывают сжавшегося парня с головой, предоставив тому возможность до отказа надышаться космическим ароматом. «Так хорошо», — единственная мелькающая в голове мысль, которую Юнги с трепетом подтверждает. «Ещё бы ты был рядом… Обнял. Улыбнулся. Поцеловал». Юнги далеко не страстные поцелуи нужны — ему бы губы брата на щеке и заботливое «не простынь, здесь холодно, иди ко мне». В голове тут же всплывают моменты прошлого, где Чонгук в точно такие же прохладные дни притягивал братика к груди и дарил физически самое ценное — своё телесное тепло. Юнги помнит, и уста невольно трогает мягкая улыбка. «Где же ты, дорогой сердцу человек? Куда спрятался? Куда убежал? Кто вернулся вместо тебя?» — под колыбельную безответных вопросов прикрывает глаза и медленно погружает в нежеланный сон, крепко оберегающий ненавязчивый запах Чонгука. «Где же ты?» — шепчет подсознание, и Юнги непроизвольно понимает, что потерял его навеки. Сквозь сон мальчишка смутно соображает, что ему кто-то нежно ерошит волосы и тихо говорит одну и ту же фразу. Юнги пока не разобрал, какую именно. «Просыпайся, Арте», — наконец удалось услышать, и Юнги мгновенно распахивает тяжёлые веки, встречаясь взглядом с серьёзным Чонгуком. — Почему ты здесь уснул? Юнги не слушает произнесённый вопрос. — Не оставляй меня, — и неожиданно для всех бросается брату на шею, крепко стискивая в тонких руках. Даже во время сна его не покидала мысль, что Чонгук ушёл. Куда? Он не знает. Скорее всего это был просто внезапный страх и первое попавшееся объяснение ночного ухода. Мозг сам сотворил несуществующие вариации событий — Юнги поверил каждой. Чонгук слегка обескураженно смотрит на младшего и откровенно не понимает, откуда у того такие странные порывы. Приснился кошмар, что ли? Уже не важно. Сердце и так успело сделать кульбит. — Юнги, мы здесь не одни. Слезь, — хмуро просит, не желая выяснять причины случившегося. — В смысле? — недоумевает он, только сейчас поворачиваясь к дверному проёму. Там, на большое удивления младшего, стоит высокий симпатичный мужчина в тёмном костюме-тройке. Юнги обводит его недоумевающим взглядом и неловко вздрагивает, когда тот ему мягко улыбнулся. — Меня зовут Сокджин, — представляется мужчина, бросив какую-то сумку на кресло. — Ты, как мне известно, Мин Юнги, — говорит с ярко выраженным британским акцентом, что сразу отвечает на главный вопрос. «Значит, вот как выглядит человек, важнее меня», — подтверждает логичное умозаключение и вопросительно глядит на стоящего в стороне брата. — Что здесь происходит? — всё ещё чувствует себя неловко, но виду умело не подаёт. Этот человек ему не нравится: слишком пристально смотрит. — Это мой друг. Он останется у нас на пару дней, поэтому, золотце, не хочешь уйти, наконец, к себе? — взглядом указывает на дверь и достаёт из кармана сигарету. Юнги сразу замечает, как после этого жеста лицо новоприбывшего мужчины меняется, но не спрашивает причину — тихо удаляется. Неприятный осадок мыслей точно не даст уснуть — Юнги и пытаться не будет. Почему этот человек знает его имя? Что ещё ему известно? Наверняка знает причину столь ярких изменений Чонгука. Может, поделится кое-чем? Юнги хочет надеяться, что сможет вытащить из этого Сокджина хоть капли желанных ответов. Зачем? Чтобы сделать себе больнее. Глупый, наивный мальчик, в чьём существовании не нуждается ни один живущий человек. Юнги до конца будет верить, что Чонгук — особое исключение. Наверное, так будет немного проще. Чонгук со вздохом опускается на диван и делает глубокую затяжку, стараясь игнорировать очевидное презрение недовольного друга. — Это не помогло, верно? — кивает на татуировку Чона и слышит его болезненный смешок. — Я знал, что не поможет, — инстинктивно накрывает рукой предплечье и грубо давит на зажившие шрамы. Боль не ощущается. Чонгук слишком к ней привык. — Не кури столько, — Джин закидывает ногу на ногу и сердито щурится, наблюдая за новой сигаретой в губах друга. — Буду, — отмахивается и кладёт голову на мягкую, пахнущую братом подушку. Кажется, у них это семейное: косвенно дышать ароматами друг друга. — Ты всё ещё чувствуешь это к Юнги? — спустя недолгую паузу интересуется мужчина, внимательно следя за притуплённой реакцией Чона. — Да, Сокджин, я всё ещё чувствую к мальчишке то многолетнее безумие. — Стало лишь хуже? — Меня разрывает между «хочу» и «нельзя». Когда-то одна из крайностей точно победит. — И это будет первая, — делает твёрдое заключение, поймав горькую улыбку на чужих губах. Оба знают, чем всё закончится.