Sinful passion

Утро встречает Юнги приятным ароматом кофе и ещё какого-то собственноручно приготовленного завтрака. Ночь прошла не в лучшем виде, поэтому от кофе он бы точно не отказался. Мальчишка, лениво растерев сонные глаза, поднимается с кровати и под надоедливый вой желудка движется на кухню, аппетитно облизав сухие губы. На большое удивление Юнги за плитой стоит не кто иной, как американский (или лучше сказать: английский?) друг Чонгука, что усердно перекладывает на тарелку порцию пасты с каким-то ароматным соусом. Юнги громко сглатывает и, не обратив внимание на мужчину, идёт к холодильнику за очередным вредным завтраком. Не ему ведь здесь полутра готовят… — Доброе утро, как спалось? — вежливо и достаточно внезапно интересуется Сокджин, недовольно глядя на холодную пиццу в руках мальчика. — Ты же не собираешься это есть? — не дождавшись ответа спрашивает, опираясь рукой об столешницу. — Я что, зря здесь полутра готовил? — хмурится, отбирая у растерянного Юнги привычную еду. — Вы правда приготовили это для меня? — слегка удивлённо уточняет, не отрывая взгляда от очень уж привлекательной пасты. — Разумеется. И давай перейдём на «ты», мне же всего-то тридцать, — добродушно улыбается и кладёт на стол приготовленное блюдо. Юнги жадно облизывается и садится на стул, принимаясь употреблять горячий завтрак. «А по нему и не скажешь, что тридцатилетний», — ловит себя на этой мысли, боковым зрением наблюдая за сидящим поблизости мужчиной. — Очень вкусно, — решает сделать комплимент, непроизвольно завязывая необходимый диалог. — Я старался, — не отвлекаясь от телефона, молвит он. — Где, кстати, Чонгук? — Ушёл за продуктами. У вас в холодильнике, как я заметил, обширный выбор тяжести гастрита. Как можно питаться замороженной едой? Один Бог знает, из чего она там состоит, — со своим британским акцентом негодует Джин, от чего Юнги с трудом приходится понимать его речь. — Ты из Англии, верно? Как так получилось, что вы встретились с Чонгуком? Мужчина медленно откладывает телефон в сторону, скрещивает руки на груди и с прищуром смотрит на мальчишку, отлично понимая, к чему движется тема. — Мне понравились его работы и я представил Чонгука отцу, который в дальнейшем сделал из него легенду. Но всё не так просто, как кажется словами: Чонгук долгое время упорно работал, чтобы заслужить мировое признание и закрепить место виртуозного фотографа в модных кругах Америки, — спокойно излагает, упорно глядя в удивлённое лицо Мина. Ждёт нужный вопрос. Знает же, что не совсем это его интересует. — Ваш отец настолько влиятельный? — А тебя правда интересую я? — спрашивает в лоб, созерцая вмиг покрасневшие щёки напротив. Улыбается. — Не совсем… — откладывает приборы в сторону и с тенью вины смотрит на вполне добродушную ухмылку гостя. — Насколько вы близки? — вот теперь задаёт действительно правильные вопросы. Джин даже слегка замялся, не ожидая в такой краткий миг перейти к самому главному. — Достаточно, — расслабляется и плавно закидывает ногу на ногу. — Но всё в рамках дружеских отношений, если что. Юнги сразу заливается краской. — Я даже не думал… — Знаю, просто ты очень милый, когда смущаешься, — издаёт негромкий смешок, поставив мальчишку в неловкое положение. «Да что же с этим человеком не так? Почему бы просто не ответить на несколько вопросов и уйти? Разве так сложно?» — мысленно возмущается младший, но никаких видимых признаков не подаёт. Держится. Из последних сил держится. — Я… возможно, я покажусь тебе очень глупым и наивным, но, — Юнги неуверенно теребит пальцы, с опаской поглядывая на расслабленного мужчину, — мне нужно хоть что-то узнать о своём брате. Он безумно изменился, я не могу это просто игнорировать, — с такой надеждой и отчаянием вдруг поднимает глаза, что Сокджину сразу становится не по себе, и всё былое хорошее настроение молниеносно улетучивается. Здесь грех солгать или увернуться. Но он готов взять на душу эту гадость, если вопросы последуют слишком откровенные. Чонгук просил не поддаваться манипуляциям, но Джину обыкновенно по-человечески жаль и больно за ни в чём не повинного паренька. Он ведь и вправду виновен лишь в том, что родился в неподходящей семье с совершенно недостойным братом. Джин превосходно знает, о чём говорит. — Спрашивай, — на выдохе говорит, настороженно вслушиваясь в дальнейшую речь. Лгать очень не хочется, но если понадобится — даже думать не будет. Юнги понимает границы допустимого, поэтому тщательно обдумывает вопрос, прежде чем шёпотом его произнести: — Я бы хотел о многом тебя расспросить, но отлично знаю, что ты промолчишь. Мне больно за вид мрачного и постоянно чем-то встревоженного брата. Он никогда не отвечал прямо — всегда переводил тему или просто удалялся. Я знаю, что должен на него злиться, но не могу: вижу, как ему больно, но не понимаю почему. В нём будто постоянно ведётся какая-то борьба, но я в упор не пойму, между чем. Мне больно от его боли. Мне страшно от его ненависти. Мне грустно от его безразличия. Но, правду говоря, без него всё хуже; и осознал я это только в день возвращения, — до покраснения кусает губу, неотрывно глядя мужчине в глаза. — Поэтому, прежде чем ты уйдёшь, ответь: Чонгук действительно вернулся сюда из-за работы? Надолго здесь останется? Большего мне не надо. Просто ответь, и я молча пойду собираться. Джин в глубоком удивлении слушает откровенности маленького мальчика и с трудом скрывает секундный порыв эмоций, когда в груди неприятно закололо. Как после этого отвечать? Он ведь пообещал скрыть причины, но что теперь? Увидев состояние двоих парней, мужчине непосильно сделать вывод, кому же всё-таки хуже. Вроде и тот страдает, но и второму не лучше. Кошмарный лабиринт бесконтрольных обстоятельств. Джин не без усилий подбирает следующее выражение: — Знаешь, Юнги, я бы очень хотел ответить прямо и усмирить поток волнения, но, как понимаешь, не могу, — пытается сказать мягко, неохотно наблюдая за осколками надежды в янтарных глазах. Мерзко. Очень мерзко. Мальчишка заслуживает знать правду, но один весьма рассудительный человек решил не допускать этого. Джин покорно слушается и умело обходит данное обещание: — Я знаю, какую причину назвал тебе Чонгук в день возвращения, но послушай меня внимательно и сам сделай вывод: в Америке у него было намного больше шансов построить отличную карьеру и заработать заоблачные деньги в сотрудничестве с мировыми брендами. Но Чонгук вернулся сюда. К тебе. И хоть имеет все возможности, однако с квартиры не уходит, — делает секундную паузу, наталкиваясь на ожидаемый заранее шок. — Хорошо подумай над моими словами и, пожалуйста, не делай поспешных заключений или действий. Ты не должен был этого знать. Для тебя Чонгук вернулся в Париж только из-за работы, — внезапно поднимается с кресла и, молча посмотрев на парня, уходит обратно в гостиную. Юнги ещё долгое время немигающе смотрит в тарелку, пытаясь качественно разложить в голове всю услышанную только что информацию. Он не хочет понимать её, не хочет искать мотивы чужих действий и всё в этом роде. Для него достаточно лишь одного: Чонгук вернулся в Париж ради братика.

* * *

— Ну наконец-то явился! — восклицает вышедший из автомастерской Хосок, быстро двигаясь к приехавшему Чонгуку. Тот в свою очередь слазит со спортбайка и снимает шлем, протягивая другу ладонь для приветствия. — Где Джун? — вешает на локоть шлем и губами достаёт из пачки сигарету. — Внутри, занят, но не о нём речь! — не менее возбуждённо произносит тот, с пылким любопытством рассматривая чёрный байк. — Объём 599 кубов, да? Конечно, да, чего это я спрашиваю, — фыркает и подходит ближе к личному объекту вожделения. Чонгук лениво закатывает глаза, но всё-таки разрешает другу придирчиво оценить любимый вид транспорта: — Шесть передач, четыре цилиндра, пробег, если не ошибаюсь, семь тысяч километров, максимальная скорость — двести восемьдесят. Потрясающе! Если ты сейчас увидишь у меня эрекцию, не удивляйся, — в приподнятом настроении говорит Хосок, касаясь пальцами матового корпуса. Чонгук широко улыбается, заранее предвидев такую реакцию друга. У него всегда слабым местом были достойные машины и спортбайки; Чонгук вообще в шоке, как тот не потерял сознание. — Почему не купишь себе? Денег же хватает, — плавно выкуривает сигарету и боковым зрением замечает подъехавшее такси. — Я знаю себя на дороге. Мне ещё жить хочется, а не влететь куда-то на повороте, — с долей грусти отвечает и не без усилий отлипает от полюбившегося байка. — Здесь и не поспорить, — хмыкает, поворачивая голову к недовольно идущему Джину, что только рассчитался с ещё более мрачным таксистом. — О, неужели дополз на своём «человеческом виде транспорта»? Гордость-то не задушила? Мог бы со мной сесть, а не выделываться манерами чистокровного британца, — фыркает Чон, встречаясь с раздражённым взглядом мужчины. — Да иди ты к чёрту! Почему у вас столько пробок и такие бесящие водители? Тот урод хоть бы улыбнулся, дабы поднять пассажиру настроение! — драматично высказывает своё недовольство, игнорируя саркастичную усмешку Чонгука. — Какие люди, — радостно улыбается Хосок, двигаясь навстречу вмиг потеплевшего Джина. — Ты какими судьбами в Париже? Почему не зависаешь в элитном американском обществе, а снизошёл к нам, холопам, в ничем не примечательную Францию, — Чонгук давится смехом, отлично чувствуя всё негодования Кима. — Заткнись, а? — шипит, рваным жестом обнимая капающего на нервы Хосока. Впервые они встретились ещё в те дни, когда мужчины прилетали навестить Чонгука в Штатах; так и, не без трудностей, завязалась их странная дружба, состоящая из вечных подколов друг друга. И да, никого не напрягает тот факт, что они взрослые и серьёзные мужчины: поиздеваться над близким всегда в радость, особенно, если тот состоит в важном слое общества. Как, например, Ким-не-буду-сидеть-в-своём-дорогущем-костюме-на-этом-помойном-ведре-Сокджин. Грех его за это не упрекнуть. Они, постояв на свежем воздухе ещё несколько минут, заходят внутрь подсобки и садятся на диван, послав несчастного, задолбанного рабочим днём помощника за пивом. Наверное, круто быть владельцем чего-то значительного. В магазин не приходится ходить, например. — Джу-ун, — весело тянет Сокджин, быстро вскакивая с дивана. — Ты, как я вижу, постоянно в работе, — качает головой и более нежно, чем Хосока, обнимает мужчину за плечи. — А ты здесь какими судьбами? — не без удивления интересуется тот, садясь рядом на большой диван. — Да вот, к Чонгуку приехал: присматриваю за ним. Он, оказалось, готовить совсем не умеет. В себя хрень толкает и мальчику адекватной еды не даёт. Ужас какой-то. — Он сам себе может приготовить. Голова и руки есть. До этого ведь как-то обходился, — Чонгук сразу мрачнеет от секундного упоминания брата, поворачивая искажённое злостью лицо в сторону. Откуда столько негатива? Однозначно сказать не получится. — А где ты поселился? Неужели такому требовательному человеку удобно уживаться вместе с Чонгуком на небольшом диване? Серьёзно? Ты меня удивляешь, Ким, — мягко усмехается Хосок, всё время поглядывая на часы в ожидании заветной бутылки пива. — Мне нравится. Тем более у Чонгука славный братик. — О, а как же славно он стонет, да, ребята? — не без тени недовольства молвит Чонгук, созерцая редкую неловкость на лицах пары друзей. — Я что-то пропустил? — в мёртвой тишине подаёт голос Джин, отлично понимая, к чему катится исход разговора. — Это было по-пьяне. Больше такой вольности не предвидится. — Мне плевать. Спите с ним, сколько хотите, — злобно фыркает Гук, доставая новую сигарету из кармана. — Ты же лжёшь, — вмиг подмечает англичанин, стараясь соблюдать меры приличия. Данную тему лучше правда не трогать, но раз уж на то пошло… — Ты никому его не отдашь и себе ни за что не оставишь, — лицо Чонгука в момент темнеет. Джин решает не продолжать. В комнате на некоторое время повисла напряжённая тишина, которая в итоге прервалась тихим хлопком входной двери. Недовольный жизнью работник вернулся, держа в руках огромный пакет алкоголя. Глаза в остальных, более полюбивших бытие, пламенно загорелись и уставились на свёрток временного счастья. Кажется, тут всем не помешает немного (много) выпить. — За встречу? — первый предлагает тост Намджун, быстро убирая крышку пива. — За встречу, — в один голос вторят мужчины, чокаясь холодными бутылками. Лишь Чонгук в отвращении кривит рот, немного отпивая горького напитка. Всё-таки виски, как-никак, лучше. Но другие почему-то так не считают. — Чонгук, — негромко зовёт его Намджун, стараясь не отвлекать других от завязавшегося обсуждения. — Я должен тебе кое-что сказать, но пообещай мне остаться спокойным и вообще остаться, — как-то странно растягивает слова, заставляя Чона всё больше злиться. — Прекрати ставить условия, — откладывает почти полную бутылку на стол и концентрирует своё нестабильное внимание на слегка нервном друге. Вот здесь уже вспышки злости не кажутся внезапными и беспочвенными. Намджун изредка бывает столь сконфужен. Только если… — Дело касается Юнги. …ах точно. Что он там говорил о спокойствии? Чонгук от одного имени впадает в неистовую агрессию.

* * *

На улицах шумно. Французская молодёжь с ярким восторгом следит за жестоким раундом боя, громко скандируя имя вероятного победителя. В паре сражаются молодой парень с девушкой, и, к всеобщему удивлению, крепкий пол проигрывает слабому. Юнги, наблюдая за поединком в стороне, аккуратно наматывает на костяшки эластичный бинт, не без смятений ожидая своей очереди. Подработка в клубе начнётся только с понедельника, но, раз уж гордость не разрешает принять помощь родителей, приходится идти на очередные крайние меры. В уличных боях нет правил. Здесь выиграет тот, кто первым отключит противника; и не важно, каким последствиями для здоровья может обернуться данное мероприятие. Люди добровольно соглашаются. Публика в восторге. Кто создаст наиболее эффектное шоу — получит вполне приличный гонорар. Юнги всегда старается выжать чёртов максимум. Крик зрителей усиливается. Девушка крепко обхватывает ногами шею парня и держит до тех пор, пока последний не отключится от нехватки воздуха. Молодые люди взрываются восхищённым визгом. Парня уносят куда-то в сторону и пьяным разумом пытаются привести того в сознание едким нашатырным спиртом. Юнги брезгливо морщится, ещё раз подтверждая в голове, что здесь лучше никогда не проигрывать: медицинскую помощь предоставляют паршивую. Обычно мальчишка дерётся голыми руками, но раз уж в его жизнь влез «гиперзаботливый» старший брат, лучше, на всякий случай, предпринять особые меры предосторожности. Мало ли какую реакцию вызовет непослушание. Юнги и так устал; ссориться с родным человеком до жути не хочется. — Готов? — спрашивает один из инициаторов уличных боёв, получая от участника слабый кивок. — Какой выигрыш? — Пять тысяч. — Замечательно, — отвечает, больше не уделяя мужчине ни секунды внимания. Юнги, быстро размяв пальцы, входит в центр «живого» круга, безразлично слушая вопли далеко не трезвых зрителей. Перед ним останавливается хмурый, выше на полголовы парень, мерзко улыбаясь при виде смазливого лица партнёра. Весь его вид так и кричит о завышенной самооценке, гордости и скверности. Юнги лишь фыркает, не желая удовлетворять глаза противника личной незаурядной внешностью. В голове почему-то по-прежнему мелькает предупреждение брата, но Юнги, насильно удалив тревожные мысли, быстро становится в боевую позицию и взмахом головы убирает тёмную чёлку назад. «Прости, братик, но твои слова давным-давно утратили ценность», — думает и, услышав последние секунды отсчета, первый наносит болезненный удар. В такие моменты против воли приходится отключать любую существующую человечность. Но главный вопрос: присутствует ли она у Юнги? По методам приобретения победы сказать невозможно. Удары осыпают худенькое тело, заставляют морщиться, стискивать зубы, злиться, бить сильнее в ответ, нещаднее, до брызгов крови и хруста костей. Юнги зол. Сейчас физическая боль не приносит ни доли удовлетворения; наоборот, ещё сильнее распаляет. Толпа кричит, радуется; соперник стирает кровь с лица, скалится, взглядом изучает молодое тело, облизывается, всем своим поведением выводит мальчишку из себя. Откуда столько агрессии? Неужели хладнокровный братик тому виной? Глаза Юнги мгновенно вспыхивают леденящей ненавистью. Он бьёт сильнее, неистовее, прямо в слабые места, чувствует зудящую боль на костяшках, игнорирует, разбивает руки в кровь, пачкает бинт и одежду соперника. Его бесит быть для людей сексуальным объектом. Бесит! До надрывного чудовищного крика бесит. Он хочет, чтоб любили и хочет быть любимым. В эмоциональном, чёрт возьми, плане! Не физическом! Столько всего накопилось за последнее время, что этот бой был просто необходим для освобождения чего-то обременяющего. Но, проблема: раньше ж такого не было. Люди дальше продолжают кричать; тело жутко ноет от полученных повреждений: противник оказался очень силён; Юнги дышит и задыхается. Руки жгут, злость не проходит, наглая ухмылка спереди не исчезает. Юнги давится личными болезненными терзаниями. Он уже хочет сделать последний, завершающий чёртов бой выпад, но вдруг, неожиданно для всех присутствующих, с левой стороны в него прилетает такой нечеловеческой силы удар, что тот в секунду оказывается на холодной земле, потеряв дар речи и четкость картины перед глазами. Челюсть загорелась навязчивой болью, вспухла, из уголка аккуратных губ густо скатилась капелька крови, прокладывая дорожку по белой щеке. Юнги пришлось напористо проморгаться, прежде чем чёрные точки исчезнут, а шум в ушах сносно уменьшится. Вокруг гробовая тишина. Противник стоит впереди. Удивленный. Все здесь приходят в отрезвляющий шок, рассеянно глядя куда-то за спину пострадавшего. Юнги до внезапного тремора боится посмотреть назад, отлично понимая, что удар прилетел далеко не от партнёра. А от кого тогда…? — Бой окончен, — грубо, с яркими нотками агрессии говорит до жути знакомый голос, от которого Юнги, по неизведанной причине, крупно вздрагивает. Он хотел было возмутиться, накричать, но все стремления сразу же рухнули, стоило лишь ему посмотреть в искажённое злостью лицо брата. Юнги ещё никогда таким его не видел… — Встал и пошёл за мной, — непрекословно рычит, бросая отравляющий взгляд на решившего вмешаться парня. — И тебе что-то сломать? — риторически спрашивает, рывком поднимая застывшего Мина с земли. Не такого исхода ожидала вся публика. Не такого эмоционального всплеска ожидал сам Юнги. И дальше, кажется, будет только хуже. — Ты что делаешь? — не совсем уверенно подаёт голос младший, когда Чон поволок его куда-то в сторону. — Мне нужны деньги! Я бы выиграл! — уже более настойчиво кричит, пытаясь убрать руки брата с одежды. Чонгук молчит. Никакое сопротивление на него не влияет от слова совсем. Если бы так продолжалось, Юнги в полномочии подумать, что он не слышит, но эта ядовитая злость ни на секунду не покидает родное лицо. Мальчишке даже страшно представить, неужели его поступок столько ужаса спровоцировал? Обычное непослушание? Но ведь и он давно не ребёнок. — Чонгук! Да прекрати ты меня тащить. Я сам могу идти! — продолжает своё одностороннее возмущение, пока перед глазами не постаёт чёрный чонгуков спортбайк. — Садись, — не предлагает — приказывает, из-за чего вызвал новую волну негодования. — Живо! — Юнги снова дёргается, но на этот раз покорно садится, не сразу понимая, за что должен всё время держаться. — Меня не трогай. Под сидением есть ручка, — молвит, не смотря в глаза, и садится спереди, спиной ощущая неслабый шок братишки. — Мне будет страшно так ехать… — в неверии пытается посмотреть на Чона, но тот сразу заводит байк, игнорируя существенное волнение младшего. — Мне плевать, — убирает ноги с земли и без предупреждения срывается с места, от чего Юнги, не отыскавший держатель, лихорадочно хватается за его торс. — Убери, блять, руки! — скорость увеличивается, и Юнги решает, для своего же блага, держаться за специально отведённое место. С таким Чонгуком лучше правда не шутить. Один его голос пускает по спине табун леденящих мурашек. Пускай внутри продолжает бурлить злость, но по сравнению со страхом она стыдливо меркнет. Подобной ситуации никогда не было. Юнги совершенно не знает, как себя вести и какой ожидать исход. Чонгук его… ударил? Второй раз в жизни. На фоне удивления он даже упустил этот пугающий факт. Челюсть неистово болит, жжёт, ноет; губа пульсирует, кровит, приносит сущий дискомфорт. Но что всё это по сравнению с душой? Её мучения тяжелее всего человеку вынести. Глаза неприятно щиплет, холодный воздух разбивается об лицо, охлаждает слёзы, злость и пыл. Юнги неотрывно смотрит на напряжённую спину брата и мысленно спрашивает: за что? В действительности же упорно молчит. Дорога проходит, как показалось Юнги, очень быстро, путь по лестничному пролёту — ещё быстрее. В голове беспрерывно пульсируют десятки вопросов, произнести которые парень никак не решится. Страх ли это? Он уже совсем не уверен. Дверь перед глазами открывается, и Юнги, не успев даже вдохнуть, оказывается больно вжатым в стену прихожей, в то время как к ушам доносится скрипящий щелчок замка. — Теперь скажи, дорогой мой братик, я прежде непонятно выразился? Ты не услышал моих слов? Не понял их? Неужели мой французский столь испортился за десять лет? — с не скрытой иронией шипит Чонгук, злобно сверкая почерневшими глазами. «Он дико зол», — делает заключение парень, не реагируя на вмиг онемевшее от неудобной позы тело. Чонгук не отступает, подходит всё ближе и ближе; Юнги кожей чувствует весь внушительный рельеф чужого торса. Сердце стучит предательски громко, выдавая с концами смешанное состояние младшего. — Ещё раз спросить, что в моём запрете ты не понял? — его челюсти крепко стискиваются, выделяя на лице соблазнительные скулы. Юнги бы должен подчеркнуть в голове, как красив стал Чонгук, но даже шевельнуться не может от сковавшего внутренности страха (это если не учитывать момент, что и сам Чонгук его к стене припечатал). — Ты уж извини, — не так нагло, как хотелось, начинает Юнги, — но я не известный на всю Америку фотограф, поэтому и деньги приходится зарабатывать мне более опасными путями. Он не хотел этого говорить. Не хотел признавать свою ничтожность. Ведь, по сути, Юнги получает хорошие деньги вследствие аморальных и таких любимых человечеством действий. Он не скрывает своей грязи; сам её ненавидит, презирает, но избавиться вовек не сможет. Почему? Слишком слаб для достижения чего-то большего. — Тебе так нужны деньги? — не менее холодно и злобно спрашивает Чонгук, обводя напуганного событиями братика внимательным взглядом. — На что ты ради них готов? — становится ещё плотнее (да куда уж там) и поднимает ладонь к покрасневшей челюсти, стирая с уголка губ капельку засохшей крови. Чонгук смотрит слишком долго, молчит, поглаживает пальцем ударенный участок, выжидает чего-то, думает. — Сделаешь мне минет за хорошие деньги? — совершенно спокойно молвит, чувствуя взорвавшееся сердцебиения под кожей ладони. Юнги сначала подумал, что послышалось, но Чонгук вопросительно изгибает бровь, якобы всерьёз ожидая ответ. — Ты же шутишь… — хотел было улыбнуться, но не может. В глазах брата ни доли предрасположенности к юмору. — Думаешь? — его палец оказывается прямо на разбитой губе, больно надавливая на ещё свежую ранку. — Тебе же нужны деньги… Вот и мне интересно, куда ты зайдёшь со своим блядским поведением. Одной лишь фразой рассыпает по телу глубокие шрамы. Юнги не успевает залечить один, как уже новый извергает кровь. Больно. Чертовски больно слышать такое от самого родного человека в мире. — Ты правда считаешь, что я начну удовлетворять брата? — медленно шевелит губами, всё ещё чувствуя на них чужие пальцы. — За деньги, — уточняет, и изо рта мальчишки вырывается истерический смешок. — И я здесь отвратительный? Чонгук не слушает. Он, растирая выступившую наружу кровь, неотрывно смотрит на сумасшедшее сочетание белого с красным. Юнги сразу замечает неоднозначный взгляд у себя на губах, что не вызвало ничего иного, кроме новой волны ядовитого страха. «Почему Чонгук так смотрит? Что он собирается сделать?» — ответ на каждый Мин в последнюю очередь желает знать. — Чонгук… — пытается рассеять запутанный ум брата, но моментально стыкается с кровавой бурей на дне чёрных глаз. Юнги теряет собственную мысль и значения всех существующих в языке слов. Что он хотел сказать дальше? Неизвестно. — Знаешь, иногда я отлично понимаю всех мужчин, с которыми ты спишь, — вторая рука нежно касается поясницы и упорно скользит вниз. — Такое золотце просто нереально не хотеть, — его губы мягко соприкасаются с болящей челюстью, плавно двигаясь к шее. Юнги дрожит. Чонгук обнимает его за талию обеими руками и зарывается лицом в сладко пахнущие волосы на затылке. — Прекрати, Чонгук, что ты делаешь? Ты не должен говорить мне такие слова… Мы… братья, — старший лишь издевательски ухмыляется, и чёрт его знает, о чём он в данный момент подумал. — Да, братья, — оставляет на шее влажные поцелуи, неспешно двигаясь к покрасневшему ушку. — И я тебя всем сердцем ненавижу, дрянь ты мелкая, — внезапно для последнего рычит, грубо схватив того за щёки. — Ещё раз я узнаю от других, что ты участвуешь в боях, будет очень больно, — стискивает зубы до скрипа, выдыхая раскалённый воздух на треснутые губы. — Ты такой грязный, солнышко, научить тебя, наконец, манерам? — наклоняет голову к плечу, проталкивая колено между чужих ног. Юнги тихо шипит, поднимая повлажневшие глаза на совершенно серьёзного брата. Его пугает всё происходящее. Чонгук смотрит на него не как на родную кровь… В его взгляде неизвестная пониманию тьма. Юнги хочет от неё спрятаться. — Отпусти, Чонгук, — взгляд падает на пах, и парень с ужасом понимает, что от соприкосновения с коленом брата начинает возбуждаться. — Убери ногу, — с хрипотцой просит, отбрасывая вспотевший затылок на стену. Чонгук неоднозначно улыбается и лишь сильнее напирает. — Ты отвратительный, — пальцами касается чужого подбородка, заставляя смотреть себе в глаза. — Каждому твоему следующему ёбарю я буду лично ломать челюсть; запомни это, сладкий, шутить я давно разучился, — выговаривает с такой нерушимой уверенностью, что Юнги сразу теряет все возможные варианты ответа. Чонгук смотрит ещё минуту, молчит, думает и, на большое удивление младшего, снова целует в больное место. — Сладких снов, мой милый Арте, — нещадно добивает последней фразой и бесшумно удаляется в гостиную. Юнги валится на пол, обнимает руками колени и плачет. Плачет на век потерянный образ любимого братика.