* * *
В клубе полно народа, шумно, жарко, громко играет музыка, ярко мигают прожекторы — всё придаёт ночи особую атмосферу удовольствия, которое молодые люди жадно пропускает сквозь свои тела. Юнги, стоя за барной стойкой, окидывает огромный зал безразличным взглядом и сразу возвращается к бессмысленному протиранию стаканов. Наконец вернулся к главному источнику заработка, что просто не может не вызывать внутреннее торжество. Но, само собой разумеещееся, зарплата будет ещё очень не скоро, а деньги всегда нужны, особенно, если один бесящий брат не даёт зарабатывать иными путями. Юнги бесится. Неистово бесится. Но, как ни крути, обиды в сердце намного больше. Минет родному брату? За деньги? Мерзко даже думать о таком. Лучше уж сдохнуть с голода, чем пасть так низко. Ниже, кажется, будет некуда. По ту сторону барной стойки сидят несколько ничем не примечательных лиц, занятых усердным отравлением организма алкоголем. Юнги еле успевает наливать новую порцию, как её уже след простыл, что вызывает не что иное, как скрытое презрение. «Да сколько можно пить?» — не успевает он подумать, как один, уж очень надоедливый клиент зовёт к себе. — Повторить? — машинально интересуется, но мужчина, изучающий бармена пьяным взглядом, не отвечает. — Сэр, зачем вы меня звали? — вежливо и слегка нервно переспрашивает Юнги, складывая дрожащие от усталости руки на груди. — Вы очень симпатичный, — внезапно проговаривает клиент, вводя мальчишку в слабое замешательство. — Извините? — вопросительно вскидывает бровь. — Вы меня привлекаете, — демонстративно поправляет рукава рубашки, открывая всеобщему обозрению дорогие часы. Юнги издевательски закатывает глаза и широко улыбается. — И чего вы от меня хотите? — незаметно подходит ближе и, опираясь локтями об стойку, останавливается от лица мужчины в жалких сантиметрах. Тот, завидев к себе фальшивый интерес, громко фыркает. — Давай поступим так: я даю тебе деньги, а ты делаешь мне очень… приятно, — вздыхает на предпоследнем слове, от чего Юнги сразу замечает чужой уровень алкоголя в крови. Это предложение поставило его в тупик. Если бы раньше он, немного поразмыслив, согласился, то сейчас, вспоминая слова брата, становится паршиво на душе. Ведь правда: Юнги грязный, аморальный, утративший жизненные ценности парень, который потерялся однажды и не нашёл пути обратно. Противно. От своих мыслей становится противно. — Простите, но… — уже хотел было отказать, как вдруг мужчина достаёт из кармана пачку денег и бросает на поверхность, якобы намекая, что это всё достанется мальчику за желанную услугу. — Пожалуйста, — ласково просит, скользя кончиками пальцев по чужой руке. — Вам намного дешевле обойдётся умелая проститутка, — стискивает зубы, не без отвращения глядя на двусмысленные жесты мужчины. — Меня интересуешь ты, — наклоняется вперёд и пьяно мажет губами по бледной щеке, — причём очень сильно, — мягко целует мальчика в уголок губ, созерцая его бурное замешательство. — Здесь явно есть люди лучше меня, поэтому… — Нет, дорогой, сейчас мне нужен только ты, — хитро улыбается, не выпуская из хватки нежную ладонь. Юнги огорчённо опускает взгляд вниз, больно кусает внутреннюю часть щёки и, еле сдерживая подкатившие слёзы, снова вспоминает проклятое: «Ты омерзительный». Больно. Он практически задыхается в безудержной борьбе человеческих требований и моральных остатков. В ушах на репите звучат самые болезненные слова Чонгука, от которых Юнги теряет всю физическую стойкость и безразличный лик. Да, он, чёрт возьми, грязный, мерзкий, отвратительный, одинокий, сломанный, несчастный парень, что дико нуждается в деньгах и в обыкновенной человеческой близости. Так ведь можно ощутить себя нужным, верно? Юнги нездорово зависит от этого редчайшего чувства. Мальчишка ещё некоторое время смотрит на деньги, сжимает свободную от хватки руку в кулак и, болезненно улыбаясь, соглашается. Дальше всё как в тумане. Мужчина нежно берёт его за руку, ведёт в дальний угол туалета, запирает дверь и разрешает Юнги сделать быстрый звонок, сообщающий начальству о просьбе подменить на время бармена. — Иди ко мне, — в алкогольном дурмане зовёт застывшего паренька к себе и, стоило ему сделать лишь шаг, сам вжимает соблазнителное тело в стену. — Не смотри так испуганно, — водит косточками пальцев по острым скулам и неожиданно для себя понимает, что мальчишка резко опускается на колени. Юнги не хочет затягивать: и так воротит от каждого чужого прикосновения. Мужчина нагло ухмыляется и помутневшим взглядом наблюдает, как тонкие пальцы неаккуратно расстёгивают ширинку его же брюк. — Какое же ты золотце, — возбуждённо шепчет тот, отбрасывая вспотевшие волосы назад. Как бы мальчишке не хотелось проигнорировать данное заявление, но, ввиду предыдущих событий, крупно вздрагивает, слушая до жути мучительное «золотце». «Такое золотце просто нереально не хотеть», — острой болью мелькает в сознании, когда чужой член с пошлым звуком входит в глотку. Хрустальные слёзы сразу же срываются с трясущихся ресниц. «Отвратительный», — думает о себе Юнги, вбирая твёрдую плоть как можно глубже. Гортанные стоны разносятся где-то над ухом, что придаёт сознанию мальчика ещё больше ненависти. Этого всего могло бы не случиться, если бы в бою он заработал необходимую сумму и протянул с ней к официальной зарплате. Но, чёрт возьми, ему помешали. Чонгук прервал стабильный круговорот жизни брата, вследствие чего вынудил последнего заняться столь аморальными делами. Юнги противно. Мужчина над ним так блаженно стонет, что непроизвольно пробуждает внутри тепло. Его ласково поглаживают по волосам, шепчут приятные вещи, улыбаются. Всё это могли бы дать родители, а не незнакомые люди, побуждённые на такие нежности физическим удовольствием. К Юнги обращаются трепетно лишь в подобном случае — дальше пробирающее до крика одиночество. Почему? Потому что в детстве бросили и не научили ребёнка любить. Не показали, что значит быть поистине любимым.* * *
Долгие гудки, заученный монолог автоответчика и тишина. Чонгук яростно отбрасывает телефон в сторону и валится всем телом на кровать брата. Сорок четыре грёбаных вызова и ни одного принятого. Он уже сходит с ума от противоречивых и пугающих мыслей. Чонгук узнал от Хосока, что сегодня у Юнги подработка в клубе, но, сука, она должна была закончиться два часа назад, а брата всё как не было, так и нет. Трубку, дрянь, тоже не берёт, что, разумеется, не должно сильно пугать, но Чонгук в ужасе. В пробирающем до костей ужасе. Мозг, как обычно, подкидывает худшие варианты развития событий, да ещё и время на улице не внушает покоя. Три чёртовых часа ночи, а Чонгук не может сомкнуть уставших глаз. Внутри мимо волнения пробуждается неконтролируемая ярость на мальчишку, который своим безответственным поведением заставляет старшего безумно волноваться. «Ну где тебя, солнце, носит?» — со злостью мыслит он, вновь набирая заученный наизусть номер. Долгие гудки, монолог автоответчика и тишина. Чонгук злится. Злится до такой степени, что еле удерживает себя на месте, дабы не сорваться среди ночи и не пойти искать несносного брата по всему Парижу. Его уже колотит то от ярости, то от чудовищного волнения. За всё время пребывания здесь Юнги всегда приходит не позднее двенадцати, а теперь даже трубку, сучёныш, не берёт! Как же Чонгук бесится. Аромат мальчишки так и сочится изо всех щелей комнаты, что просто не может не усмирить неизвестного происхождения пыл. К чёрту. Чонгук долго ждал, думал, звонил, но, блять, Юнги по-прежнему нет. А волнение, будь оно проклято, с каждой секундой сводит с ума. Он, выждав ещё несколько секунд, подрывается с кровати и только хотел было выйти, как слух прорезает тихий стук входной двери, что будто камень с души сбросил, дал глотнуть свежий воздух. Чонгук с благодарностью высшим силам выдыхает. Наконец-то. Вернулся блудный сын. Мужчина даже не заметил, как биение сердца постепенно выровнялось. Успокоил тревогу. Задышал. Но ярость, как всегда, никуда не делась, что и послужило толчком для следующих действий: Чонгук с размаху отпирает дверь юнгиевой комнаты и, не сразу натыкаясь на маленькую фигуру, злостно цедит: — Где тебя носило?! — большими шагами сокращает расстояние и, грубо поворачивая к себе мальчишку, во внезапном шоке столбенеет. На щеках у Юнги слёзы, глаза красные, губы дрожат, волосы небрежно взъерошены, мокрые: вероятно, от дождя, что до максимальной грани изумило замолкшего Чонгука. Младший выглядит разбито, вымученно, ментально изнеможённо, устало… Чонгуку на секунду стало стыдно за свой громкий неуместный вопрос. — Что случилось? — более мягко спрашивает, наклоняясь лицом немного вперёд. Да, он плакал и вправду долго. У Чонгука сердце сжимается при виде такого несчастного братика. На вопрос Юнги не отвечает. Смотрит в глаза, выжидает, что-то мысленно обдумывает и, заходясь новым порывом слёз, бросается старшему в крепкие объятия. Чонгук снова оторопел. Юнги зарылся лицом в его грудь и, содрогаясь, заплакал, обвивая трясущимися руками чужой торс. Ему, кажется, жизненно необходимо это тепло. Тепло самого родного в мире человека. Юнги больно за свою судьбу, больно за свои поступки и решения, но, стоя вот здесь, в данный момент, ему, возможно, чуточку лучше. В горле першит. И чёрт его знает: от рыданий или от мерзкого органа. Противно. От себя самого настолько противно, что хочется закричать, содрать глотку, потерять голос, задохнуться, умереть. Юнги так устал. Ему невыносимо терпеть окружающую среду, невыносимо терпеть собственные мысли и безрассудные стремления. Он выдохся, устал, оголился. Чонгука пугает такое поведение брата. — Ты прав, — сквозь громкие всхлипы тяжело понять контекст слов, но мужчина с чрезвычайным усилием пытается вслушаться. — Я омерзительный, грязный, порочный, ничтожный. Ты во всём прав, Чонгук, я не достойный даже жизни, — всё тело содрогается в надрывных рыданиях, тем самым притупляя звук сумасшедшего сердцебиения Чона. Юнги его постепенно начинает пугать. — Тише-тише, — в лёгком оцепенении молвит, не зная, что делать в подобной ситуации. Его мальчику чудовищно плохо. — Юнги, успокойся, что случилось? — трепетно обнимает в ответ и неспешно тянет в сторону кровати. Юнги не сопротивляется, слушается во всём, садится на колени, когда того ласково потребовал старший. Он с опозданием принимает настоящее время, отстранённо смотрит, почти не слушает. Ему просто хорошо. Настолько хорошо, что губы расцветают в искренней улыбке. Чонгуковы руки заботливо прижимают содрогающееся тело к груди, а грубый голос шёпотом витает над ухом, пробираясь лечительной жидкостью прямо в сердце. Почему Юнги побежал к нему в объятия? Видимо, не признаёт того, что любимый братик безвозвратно потерялся. А потерялся ли вообще? Или просто прячется? Юнги хочет верить, что настоящий Чонгук обязательно вернётся. — Что случилось, маленький? Где ты так долго был? — аккуратно смахивает с бледного лица капельки слёз, любопытно заглядывая в опечаленные глаза. «Неужели ему правда интересно?» — первое, что думает Юнги, после услышанного вопроса. — Ничего, Чонгук, сейчас всё в порядке, — обвивает руками смуглую шею и долго смотрит в родное лицо, с улыбкой замечая неподдельное волнение. — Ты не брал трубку, — хмурится. — Почему ты звонил? Чонгук не отвечает. «Потому что дико испугался твоего отсутствия», — говорят мысли, которые последний успешно игнорирует. Юнги не удивляется от слова совсем. Брат в последнее время всё не договаривает. Поэтому… он почти свыкся? Влажные глаза инстинктивно опускаются к рисунку на предплечье, а руки сами собой к нему тянутся. Чонгук, на большое удивления паренька, сопротивления не оказывает, что невольно даёт ему зелёный свет. Дрожащие пальцы плавно поглаживают татуировку, пока в глазах мигом вспыхивает печаль, стоило только коже ощутить два небольших шрама. — От чего они? — спрашивает прежде, чем думает. Чонгук сильно мрачнеет, но руку из нежной хватки не убирает. — От электрошокера, — спокойно говорит, в то время как у Юнги выбивается кислород из лёгких. «Электрошокер? Господи, зачем он ему был нужен?» — Чонгук… — Не спрашивай, зачем: солгу, — его взгляд становится глубже, темнее, проницательнее. Юнги даже сам удивляется, каким образом поддерживает столь долгий зрительный контакт. — Ты очень изменился. — Ты тоже, — чонгукова ладонь незаметно скользит к бёдрам. — Стал привлекательным, — мягко улыбается, что в конец добивает удивлённое сознание Мина. — Я тебе правда так противен? — с нотками грусти в голосе спрашивает, двигаясь ближе на крепких коленях. — Нет, — не лжёт. — Ты мне не противен. — Но ты сказал… — закончить ему не дают. — Солгал, — ещё плотнее впечатывает в себя худое тело и немигающе смотрит во всё те же прекрасные глаза. — В чём ещё ты лгал? — в ответ прилетает тихий смешок. — Не скажу, — Юнги демонстративно цокает и робко обхватывает ладошками чужое лицо. — А кое-что из правды скажешь? — поглаживает большими пальцами скулы. — Ты невероятно красив, — в лоб и в сердце. Юнги громко давится воздухом. — Не говори подобное столь серьёзным тоном, — неожиданно для себя краснеет, опуская светящиеся неловкостью глаза вниз. — Почему? Разве лучше оскорбить? — пододвигается совсем близко, от чего мальчишка ощутил его жаркое дыхание на лице. Глаза резко поднялись и в ту же секунду встретились с другими, космически чёрными, которые с невиданным доселе чувством рассматривают покрасневшие от ветра губы. Юнги сглатывает — Чонгук жадно облизывается. Сердце у обоих пропустило удар, но, к сожалению, по разным причинам. Крепкие руки мужчины вновь скользят вверх по бедру, а лицо, в побуждении пугающих инстинктов, движется вперёд. Хватка усиливается — Юнги невольно столбенеет, вопросительно созерцая незаурядные действия брата. «Остановись!» — кричит здравый смысл Чонгука. «Не смей этого делать!» Он не слышит, тянется к мальчику ближе. — Чонгук… — почувствовав неладное, младший, широко распахивая веки, упирается рукой в сильную грудь напротив. Господи, как же загнанно стучит там сердце! Юнги до тремора страшится происходящего. — Чонгук, — зовёт повторно, но уже в более громком тоне. Брат ведёт себя недопустимо странно, что вообще не сходится с ранним его поведением. Но внезапно, когда расстояние между ними перекатило все возможные рамки приличия, Чонгук остановился, неопределённо поглядев парню в глаза. — Тебе через несколько часов на учёбу, — зачем-то информирует о само собой разумеющемся событии и, наклоняясь к щеке, жарко целует, пересаживая оторопевшего произошедшим брата на кровать. — Подожди, — резко хватает уже собравшегося уходить Чонгука за руку и крепко удерживает на месте. — Объясни мне своё поведение. Ты хотел… поцеловать? — с хмурым видом заканчивает, настойчиво наблюдая за старшим. — Ты не хочешь этого знать, Юнги, — выпутывает руку из хватки и, убрав прядь волос с чужого лба, фальшиво улыбается. — Спокойной ночи, братик, не забивай мозг грязью, — напоследок проводит пальцем по мраморной щеке и, не взглянув мальчику в глаза, удаляется из комнаты. Юнги уже знает, что уснуть сегодня не сможет. Чонгук, садясь на диван гостиной, с горечью вспоминает многолетний диалог с Джином: — «Арте... Это испанский?» — «Это самая болезненная зависимость».