Sinful passion

Лёжа по горло в тёплом одеяле, Юнги, поморщившись от лучей утреннего солнца, наконец подаёт первые признаки жизни. В висках стреляет, во рту сухо, тело ломит, ноет, тянет, чувствуется сильная слабость и голод, что наглядно отображается в тихом урчании живота. Юнги недовольно елозит на кровати, скрывается от источника противного света, пока, совершенно неожиданно, упирается лицом в крепкую грудь. В нос ударяет сильный никотиновый дым, исходящий чуть выше места внезапного столкновения. Мальчишка сразу же распахивает сонные глаза, сильнее щурясь от настигшей головной боли. Где-то в районе живота зашевелилась чья-то тёплая ладонь, вызвавшая вдоль светлой кожи беглые мурашки. Юнги инстинктивно сгибается, прячет лицо, постепенно вспоминая события прошлой ночи. Отвращения нет; точно так же как и сопротивления. Он не убирает родную руку — даёт ей возможность себя поглаживать. Чужие пальцы нежно скользят вдоль плоского живота, лишённого слоя одежды, с каждым разом надавливая всё сильнее и сильнее, заметив глазами полное пробуждение младшего. Значит, разрешает. Почему? Чонгук никак не способен раздобыть ответ. В его губах медленно тлеет вторая по счёту сигарета, в то время как взгляд намертво прикован к милой улыбке напротив, пробуждающей внутри невиданное чувство покоя. С чего бы это? Юнги… улыбается? То есть, без скандалов, ссор, жалеющего тона, болезненных слов и всего в подобном духе? Удивительно. Неужели вчерашнее обещание так много значит. А Чонгук… солгал? Не совсем. Уедет? Ни за что. Тогда в чём, собственно, проблема? Ответ один: Юнги. Он не должен всего знать: не заслужил этой боли. Чонгук — да, Юнги — ни при каких условиях. — Доброе утро, — тихо шепчет последний куда-то в чонгуков бок, спрятав от пристального взора помятое лицо. Выпитый вчера алкоголь не даёт о себе забыть, но Юнги… он просто дышит Чонгуком. Тем самым единичным ароматом тела, от которого голова кругом идёт. Снова. Сумасшедший. — Доброе, маленький. Как спалось? — отвечает тот, потушив окурок в стакане холодной воды. Он полностью поворачивается в сторону мальчика, продолжая держать ладонь на животе. Сквозь тонкую мраморную кожу предательски пробивается нездоровый ритм сердца, способствующий появлению улыбки на обветренных губах Чона. Откуда такая реакция у младшего? Нет, не боится. Тогда что? — Хорошо спалось. А тебе? — невинно интересуется, цепляясь руками за чужую лёгкую футболку. Чонгук неоднозначно скалится. — Ничего не снилось? — демонстративно облизывается, касаясь пальцами бледного подбородка. Юнги, игнорируя предостерегающие сигналы, медленно поднимает лицо вверх, наконец встречаясь глазами с другими, кофейно-чёрными, смотрящими лишь на него и в самую душу. Парня передёргивает. — Нет, ничего не снилось, — почему-то заливается краской, машинально вспоминая последний неблагоприятный сон. Он над ним что, издевается? Супер. Пока что получается отлично. Мальчишка недовольно хмурится, задирает подбородок вверх, всем видом показывая напускное безразличие. Чонгук ему так и поверит. — Жаль. Тогда я с наслаждением слушал твои стоны, — хрипит над ухом, поставив младшего в ещё более неудобное положение. — Молчи, — несильно толкает, делая первые попытки повернуться. Не выходит. Хватка Чонгука тяжелеет, и Юнги буквально придавливает поясницей к кровати. — Сможешь меня заткнуть? — он нахально улыбается, прекрасно осознавая тот факт, что парень здесь полуобнажённый, сонный и такой открытый. Давай, Юнги, покажи свою истинную сущность: Чонгук ведь так сильно ждёт. — Могу кулаком, хочешь? — фыркает тот, не предпринимая попыток сбросить с себя крепкие руки. Нравится. Нравится чувствовать эту тяжесть. Не пустоту и холод, а родное тепло и ласку. Только этого хочет? В рамках морали — да. Вне их…? Немного больше. — Ты очень вкусно целуешься, Юнги. Я готов был душу дьяволу отдать за лишнюю секунду поцелуя, — вдруг полностью открыто говорит Чон, опаляя своим несносным дыханием кожу любимого лица. Юнги задыхается в его никотиновом дурмане. Господи, что же он говорит? Зачем? Чтобы смутить? Молодец, супер, у него отлично получилось! Юнги больно бьёт старшего в бок, мгновенно вырывается из хватки и, не теряя времени, убегает в ванную, слыша хриплый смех следящего за стройными ногами Чонгука. Как хорошо, что он ему снял штаны перед сном: на утро такое приятное зрелище. Плевать на хаотичность мысли. Мужчина впервые даёт им сладкую волю. Юнги громко хлопает дверью ванной и, прислоняясь к ней спиной, устало падает на пол. Сердце снова неугомонно бьётся, подавая обладателю первые признаки волнения. Почему всё так? Сейчас уже не страшно слышать от Чонгука подобные выражения или чувствовать его тёплые касания, будоражащие по телу нездоровые мурашки. Юнги прям трясёт от брата; от его голоса, тела, запаха, глаз, губ, языка. Мальчишка помнит его вкус. Знает же, что к тому моменту протрезвел; на алкоголь поздно спихивать вину: не выйдет. Юнги сам поддался, сам захотел, отбросил неуместные нравственные переживания и просто отдал себя Чонгуку, в его крепкие надёжные объятия. Господи. Как же это необычно. Он думает о Чонгуке… как о мужчине, не брате? С ума сойти. Почему? Зачем всё это? Его вкус намертво отпечатался на губах и теперь постепенно вводит Юнги в состояние крайнего безумия. Боже. Чонгук, прошу, остановись: Юнги дышать не может. А в мыслях всё на репите: вот его кладут на постель, раздевают, укрывают, вот уже он сам хватается за старшего, умоляет остаться, тянет на себя, прижимается, прячет смущённое лицо, чувствует ответные объятия, плавится. Чонгуку слишком известны слабые места братика. Пообещал, обнял, поцеловал — и Юнги тает. Наверное, такой вид ему нравился больше. Да, несомненно, понравился. Теперь даже вдохнуть чисто не может. Господи, Юнги, что же ты с ним творишь? И тишина. Им надо передохнуть. Слишком всего странного навалилось; от этого не хочется избавляться. Юнги ещё долго сидит на полу, глубоко дышит, успокаивается, приводит мысли в порядок и наконец поднимается, решаясь быстро пройти все необходимые водные процедуры. Он становится лицом к зеркалу, умывается, чистит зубы, после чего с небывалым трепетом опускает ворот одежды, встречаясь взглядом с небольшим красным пятном. Сердце снова пропускает один чёртов удар, а Юнги ощутимо подавился глотком обжигающего воздуха. На шее, как ему удалось заметить, остались лёгкие отпечатки пальцев, свидетельствующие о вчерашнем грязном поведении. Ему, возможно, было хорошо: Чонгук умеет играть с хрупким телом. Где же смущение? Сожаление? Злость? Отрицание? Да зачем? Чонгук пообещал быть рядом… Вероятно, именно в этом нуждался Юнги; повод для счастья? Несомненно. Он ещё некоторый промежуток смотрит на своё отражение, улыбается как дурак, осторожно накрывает рукой отпечатки и медленно выходит из ванной, не стирая с губ лёгкой улыбки. Всего-то? Вот что ему надо было? Обещание? Нет. Чонгук… Он ему нужен. Рядом. Всегда и везде. Вечность. Мальчишка лениво поправляет взъерошенные пряди, натягивает на продрогшие бёдра кофту и машинально движется на кухню, глубоко вдыхая манящий аромат кофе. В душе неожиданно просыпается томительное чувство уюта, что с головой обволакивает застывшего паренька. Последний, к слову, шумно выдохнул, ощущая властные руки на талии, заботливо прижимающие маленькое тело к груди. Юнги снова непроизвольно улыбается и, отбрасывая чёрную макушку назад, накрывает ладонями чужие пальцы. Тепло. Сейчас от Чонгука исходит неистовое тепло и сила, пленившая разомлевшего Юнги с головой. Мужчина осторожно нагибается к уху — мальчишка слышит улыбку — тяжело дышит, носом проводя от уголка челюсти к щеке. Младший сипло выдыхает, незаметно поворачивая голову в сторону Чона. — Не смей ни о чём жалеть, хорошо? То, что ты сейчас чувствуешь, нормально. Объяснить почему? — хрипло шепчет Чонгук, губами жадно касаясь тонкой кожи любимой шеи. Парень хотел было ответить, но лишь коротко кивнул, не решаясь услышать свой наверняка охрипший голос. — Мы не виделись десять лет жизни, Юнги… — мужчина грубо сминает в руке чужую одежду, уверенно опуская подбородок на острое плечо. — Все детские воспоминания смешались, забылись, изменились. Ты почти забыл, кто я такой, не так ли? Это нормально. Ты был ещё совсем ребёнок, когда я уехал, мой образ хоть и есть в твоей голове, но он отличается от настоящей реальности. Тебя это пугает. Ты не можешь понять, что ко мне чувствуешь. Я изменился, да и ты тоже. Всё изменилось; теперь мы не дети. Наш характер приобрёл серьёзность, строгость, сдержанность; нет места беззаботности. Мы другие, Юнги, не те мальчики с прошлого. Посмотри на нас: разве ты где-то видишь что-то общее с детством? Нет, солнышко, мы другие. Не пугайся странной реакции на меня: посмотри, разве я похож на того хорошенького старшего братика? Разве ты похож на безгрешного ребёнка? Посмотри, ещё раз прошу, и увидишь изменения, поймёшь причину моего желания и своей податливости. Разве мы те любящие братья? Нет. Время нас изменило. Мы оба возмужали, выросли, жаль, конечно, что не на глазах друг друга, но в этом и подвох; это, как раз-таки, не поворачивает язык объявить нас родственниками. Посмотри, солнце, и увидишь, как же чужды мы друг другу. Где эта братская связь? Её нет, мальчик мой, мы слишком давно не виделись, чтобы спокойно воспринять страшные изменения временем. Хочешь? Не бойся. Я давно перестал быть тебе братом, — заканчивает свою речь Чонгук на печальной ноте, сильнее прижимаясь к телу мальчишки. Господи, если бы Юнги только знал, сколько нездоровой зависимости в этих объятиях, сколько жажды жить появляется в одном сладком вдохе, в одном касании, в единственном роковом поцелуе. Чонгук будто возродился из-за брата. Говоря точнее, для него. Пусть дальше так целует, и Чонгук сдастся, отдавая всего себя в нежные тонкие руки. Юнги точно его примет. Хватка на талии расслабляется, младший тихо выдыхает, чувствуя ласковый поцелуй на загривке. Он расфокусировано смотрит вперёд, не двигается, отлично понимая, что за спиной продолжают стоять. Что там Чонгук говорил? Много всего. Но Юнги запомнил лишь красноречивое: «Я давно перестал быть тебе братом». Больно? Очень. Но ведь не солгал. Они изменились; оба стали друг другу чужими. Десять лет всё-таки не шутка. Может, это и к лучшему? Возможно. У Юнги пока нет времени хорошенько всё обдумать. Он бессознательно поворачивается на носочках, поднимает медовые глаза вверх, смотрит изучающе, вопросительно, ласково; Чонгук весь покрывается мурашками. Юнги делает шаг — чужое сердце останавливается, возобновляя свой ритм в термине «болезненный». — Да, Чонгук, ты прав: мы давно стали чужими, — в голосе проскальзывает боль, пока внешне это ничем не проявляется. Юнги просто подходит, заводит руки за рельефную спину, обнимает, становится на кончики пальцев и с мольбой в глазах произносит: — Только давай это изменим, хорошо? Стань для меня кем-то важным, Гукки, очень прошу, — он осторожно кладёт голову старшему на грудь, прижимается чуть ближе, быстро смаргивая навернувшиеся на глаза слёзы. Чонгук удивлённо изгибает бровь, смотрит на происходящее с лёгким укором, давит печальную усмешку и ободряюще гладит пальцами по тёмной голове. Может, надо ответить? Обязательно. Тогда почему Чонгук молчит, не в состоянии выдавить хоть одно слово? Обескуражен? Да, непременно. Но, опять же, почему не отвечает на столь щепетильное предложение? Испугался? О да, чертовски. Чего? Ожидающих последствий.

* * *

На паре истории Юнги без интереса слушает лекцию возникновения художественных стилей, в частности готического, что служит в Париже главным звеном древней архитектуры. Мальчишка устало листает страницы книги, останавливается на цветных рисунках, не запоминает, перелистывает дальше, ощущая на лице любопытный взгляд Тэхёна. — Ты чего лыбишься? — после небольшой паузы шёпотом интересуется последний, вводя Юнги в искреннее заблуждение. Разве? Он… улыбается? О Господи. — Что? Да так, вспомнил одну комедию, — говорит первое попавшееся на ум, демонстративно концентрируя внимание на словах препода. Вот что-что, но никто не должен знать причину: Юнги сам себе еле признаётся. Вчера они поцеловались; причём так влажно, вкусно, жарко. У парня руки от воспоминаний дрожат. Чонгук его так жадно обнимал, поглаживал руками кожу, сминал одежду, сдавливал шею, целовал, целовал и целовал, чуть не задохнулся от нехватки воздуха. Неужели так нравилось? И почему лишь старшему? А Юнги? Ему-то понравилось? Да, безумно. Боже, признался, наконец. А зачем скрывать? Чонгук правда целуется нереально. Так и хочется отдать себя в его руки; только бы не отпустил. Тэхён с прищуром оглядывает наглядные изменения в поведении друга, решая промолчать о недавнем событии на вечеринке. Интересно же, что было дальше, но раз Юнги не говорит, значит посторонним знать не обязательно. Хорошо. Пусть будет так. Главное, что тот теперь… улыбается? Украдкой, быстро, смущённо, но улыбается. Отношения с братом наладились? Замечательно. Тэхён искренне рад за паренька; как, наверное, удачно, что ему не известна полная правда: реакция была бы совсем иная. Молодец, Юнги, молчи. Молчи и никому не отвечай. Сохрани в себе начало личного порока. В таком незаурядном темпе протекает весь учебный день, и Юнги, попрощавшись с подозрительно довольным другом, выходит из корпуса, по дороге заглядывая в сторону факультета Аима. Он, к слову, в универе отсутствовал, что не стало для Юнги сильным потрясением. С разбитым носом, вероятно, трудно учиться? А что? Заслужил. Нефиг руки распускать, мудак. Чонгук всё правильно сделал. Юнги поистине рад был его вчера видеть. Наверное, если бы не тот, мальчишка совершил бы очередную ошибку? Да, несомненно. У Юнги нет тормозов. И это, оказывается, большая проблема. Дорога в метро проходит быстро. Парень толком не следил за станциями, из-за чего чуть не пропустил нужную. Рассеянный. Целый день он витает в облаках. Почему? Потому что Чонгук. Тихий щелчок, дверь открывается, дома никого нет. Юнги тихо проходит внутрь, сбрасывает верхнюю одежду, рюкзак, ботинки, и, останавливаясь на секунду, поворачивает лицо в сторону гостиной. Сколько они уже живут вместе? Непонятно. Никто не считал. Сколько Юнги удалось узнать о жизни брата? Практически ничего. И почему? Чёрт его знает. Он, забегав глазами по двери, осторожно дёргает ручку, с вспыхнувших любопытством просовывая голову внутрь. Темно. Плотные занавески преграждают путь дневному свету, что делает атмосферу в комнате максимально комфортной. Юнги так же тихо прикрывает за собой дверь, не решаясь разбавить темноту светом подвесной лампы. В уютном полумраке постепенно он замечает очертания предметов, мебели, окна, различной техники и элементов декора. Юнги безразлично мажет по ним взглядом, не зацикливаясь ни на одном объекте. Камеры, естественно, здесь нет: Чонгук на работе, следовательно, интересующая вещь с ним. Ноутбук, который парень даже не видит, наверняка запаролен, что, очевидно, совсем не радует. Он глухо вздыхает, осторожно подходя к журнальному столику, где, не без труда, находит небольшой флакончик духов. А вот тут становится интереснее. Помнится, Юнги неистово восхищался ароматом старшего. Сейчас безумно захотелось вдохнуть ещё. Он украдкой смотрит на дверь, потом снова на стол, потом на руки, и неопределённо кусает нижнюю губу, со скрипом опускаясь на кожаный диван. Насколько нормально выглядят его мотивы со стороны? Теперь он заботится о нормальности? Смешно. Вчера ночью надо было беспокоиться. Юнги саркастично хмыкает и, нахмурившись, поднимает флакон, не в состоянии из-за освещения прочесть бренд. Ну и пусть. И так очевидно, что это духи. Металлическая крышка отрывается от прежнего места нахождения, а Юнги, чувствуя себя больным извращенцем, аккуратно преподносит её к лицу. Вдыхает. Потом ещё раз, ещё, глубже, отбрасывается телом на спинку и прикрывает глаза, бессознательно прокрадываясь пальцами к шее. Там ведь точно нет феромонов? Трудно ответить. Юнги задыхается в этом неземном аромате. Господи, что же это на него нашло с самого утра? Почему ведёт себя так грязно? С ума сойти. Ему нравится. Он, не отрывая колпачок от носа, валится на диван, вслепую находя прохладную подушку. Это ненормально, Юнги, остановись! Нет больше объяснений. Остановись, или придётся сказать правду. Не отвертишься, не убежишь. Парень не слушает истошный голос разума. Он несдержанно зарывается лицом в подушку и, не понимая смысл своих действий, снова шумно вдыхает, игнорируя очередную за день сахарную улыбку. Да что же с ним происходит? Где произошёл сбой системы? Кто виновен? Все. Юнги не должен был вчера тянуться. Со стороны коридора слышится громкое копошение, что, слава ж тебе Господи, мгновенно отрезвляет разомлевшего Юнги. Тот быстро закрывает флакон духов, не замечает того, как из-за собственной неуклюжести распыляет немного жидкости на пальцы. Ноги сами срываются с места преступления, спасая обладателя от ненужного объяснительного разговора. Но, к сожалению, в коридоре он сразу встречается лицом к лицу с Чонгуком, который, к слову, иронично усмехается. Увидел, значит, откуда братик выбежал. Да и вид последнего не внушает спокойствия. Что же он делал, хочется спросить, но вместо этого Чонгук лишь кивком указывает на кухню. Юнги вообще из-за страха утратил способность к движению. Почему боится? Поймали на горячем? Да, чёрт подери, издёвка в чёрных глаза говорит всё за пришедшего мужчину. Юнги почему-то трудно поднять глаза, но на кухню всё-таки движется, смущённо теребя в руках подол рубашки. Ну и зачем он полез в гостиную? Этот вопрос, к сожалению, останется для них безответным. Чонгук проходит на кухню, оставляет на кресле рюкзак с вещами, пока Юнги, увидев у старшего пакет, тихо садится на свободное место. Как оказалось, в пакете находились… персики? Чонгук достаёт несколько, моет, кладёт на тарелку и, поворачиваясь к мальчику, также садится за стол. Юнги непонимающе вскидывает бровь, секунду смотрит на спелые фрукты, потом сразу на Чонгука, что с неоднозначной ухмылкой берёт один в руку и осторожно преподносит к чужим губам. — Кусай, — требовательно говорит, постукивая указательным пальцем по мякоти персика. Юнги шумно сглатывает, не совсем понимая, к чему ведёт старший. Взгляд сползает от тёмных глаз к шее, после — руке, где незаметно останавливается на переплёте вздувшихся вен. Мальчишка вновь глотает вязкую слюну, заколдованно приближаясь ртом к персику. Палец Чонгука, несомненно, утруждает ситуацию, от чего во время укуса Юнги слегка задевает его губами. Сладкий сок мгновенно брызгает и целенаправленно скатывается от уголка рта к подбородку. Чонгук, создаётся впечатление, только этого и ждал, резко подрываясь со своего места. — Почему такие сочные? Где ты их нарыл? — негромко возмущается Юнги, пытаясь вытереть сок руками. Чонгук мешает последнему действию воплотиться, крепко перехватывая тонкие запястья. Янтарные глаза тут же застывают, а липкий сок продолжает скатываться вниз, привлекая блестящим видом напористое внимание Чона. Что же творится у него в голове? О чём сейчас думает? Юнги боится даже шевельнуться. — Специально выбрал такие, чтобы тебя испачкать, — наклоняется чуть вперёд, тем самым выбивая воздух из лёгких Мина. Куда так близко? Нет, пожалуйста, уйди! Юнги передёргивает от услышанного ответа. — Зачем? — голос предательски дрогнул, а смуглое лицо украсила самодовольная ухмылка. Вот гад! Ещё смеётся. Хотя, чего правду таить: Юнги нравится, Чонгук, продолжай. — Помочь вытереть? — с напускной заботой спрашивает, переплетая пальцы одной руки с чужой. Юнги не сразу сообразил обнажённый подвох, пока губы Чона не оказались на его подбородке. Выдох получился рваный, отдалённо похожий на стон, вызвавший у Чонгука волну тягучего удовольствия. — Подумал над моими словами? — шёпотом интересуется, попутно слизывая с милого лица весь сладкий сок. Так и хочется прильнуть к губам, но Чонгук спецом их избегает. — Да… — с хрипотцой в голосе отвечает, в наслаждении прикрывая довольные глаза. Старший так жарко дышит ему на кожу, что та непроизвольно заливается густой краской. Юнги шумно выдыхает, а Чонгук наконец останавливается, распалёнными глазами смотря в другие. — Не жалеешь? — хватка на втором запястье слабеет, и шершавые пальцы оказываются у него на лице. Мальчишка многословно улыбается и совершенно неосознанно прикусывает чужую фалангу. Чонгук надрывно выдыхает. — Не жалею, — из-под тёмной чёлки смотрит, пробуждая в мужчине все самые грязные в мире желания. Наверное, им места даже здесь нет: Юнги сам всё делает первым. Становясь на носочки, он, вплетая пальцы в смоляные волосы, на удивления Чонгука, снова проявляет инициативу. Его губы… сладкие; в буквальном смысле. Мужчина, не ожидав такого поворота, слегка теряется, чувствуя далеко не нежный напор. Ну и что это значит? Почему вновь целует? Алкоголь — не оправдание: сейчас тот абсолютно трезв. Тогда каким мотивом руководствуется Юнги? Желание…? Чонгук ни за что не поверит. Поцелуй приобретает грубоватые нотки, вызывающие на паре губ довольные ухмылки. Господи, Юнги, почему ты это делаешь? Не своди братика с ума; видишь же, как ему крышу рвёт от твоих персиковых уст. Чонгук, игнорируя вопль разума, накрывает рукой чужую щёку и грубо впечатывает в ближайшую поверхность, всем телом ощущая жар бледной кожи. Юнги выгибается, голодно отвечает, заставляет мужчину давиться воздухом и главным вопросом: что здесь, мать вашу, происходит? С каких пор Юнги стал столь податлив? Почему слушается и смеётся? Нравится? Господи, положительного ответа Чонгук точно не вынесет. Руки мальчишки осторожно обвивают крепкую шею, стараясь прижаться к нему как можно плотнее. Чонгук довольный. Он жадно толкает язык внутрь, кусает сладкую губу, оттягивает, с наслаждением слушая мягкое шипение, после которого сразу следует новая порция грубого напора. Ох… как же Чонгук понимает этот голод: сам еле держится, ладони дрожащие к бёдрам опускает, улыбается, ещё слаще вылизывая любимый ротик. Юнги, потеряв чувство реальности, не находит силы открыть потяжелевшие веки. Как хорошо. Находиться в этих руках и чувствовать себя нужным. Только этого ему хочется? Нет, однозначно нет. Целоваться с Чонгуком оказалось до лихорадочной дрожи прекрасно. Пусть так всегда держит, пусть так всегда смотрит и улыбается. Юнги хочется видеть его улыбку; мальчишке нравится быть причиной греха. Когда сбитый воздух прекратил насыщать лёгкие, парень, естественно, отстранился первым (Чонгук бы никогда этого не сделал). Минутная передышка, тишина, губы горят, сердце делает завершающий кульбит. Ладони Мина продолжают находиться на чужой шее, что и послужило толчком для следующего разговора: — Мои духи? Почему твои пальцы ими пахнут? — с неприкрытой издёвкой начинает Чон, помрачневшими глазами глядя на неспокойное личико младшего. Блин, кажется, кого-то жёстко спалили. Юнги со всем этим даже забыл, что случайно распылил умопомрачительный парфюм. Чёрт, и как сейчас оправдываться? — Я трогал твою шею и, возможно… — Нет уж, даже не начинай: от тебя слишком сильно разит мной, — Чонгук хитро усмехается, поглаживая пальцем раскрасневшую губу. Хочется ещё раз поцеловать, ещё, ещё, и так по бесконечному кругу. Вероятно, это перманентное желание больное. Хотя нет, не вероятно, мужчина точно уверен в личном нездоровом состоянии. Юнги резко опускает глаза вниз, жмурится, проклиная собственное любопытство всеми существующими словами. Слишком неосторожен. Да и какая разница, если Чонгук своей финальной фразой добивает? — Не стесняйся: я знаю, что тебе нравится мой запах, но хочешь услышать братика фетиш? — от произнесённой старшим фразы Юнги слишком резко дёргается, выпучивая на того полные интереса глаза. Господи, он реально сказал это вслух? Хрупкое тело пробирает ряд леденящих мурашек. — Вчера, когда ты лёг спать, я, разумеется, не уснул и совершенно случайно наткнулся взглядом на тонкие… кружевные чулки, — губы мужчины украшает самодовольный оскал. — Не объяснишь? Зачем они тебе, сладкий? Как часто ты их надеваешь? — пальцы невесомо скользят вдоль бедра, в то время как глаза созерцают ничем не прикрытый испуг. Интересно. Очень интересно. Перед кем Юнги их носит? — Я… — пытается подобрать правильное выражение, но вместо этого лишь трусливо умолк, большими глазищами смотря Чонгуку прямо в душу. Хочет узнать правду? Прекрасно. Юнги нечего стесняться. — Многим парням нравилось, когда во время секса я был в чулках. И что? Полегчало? — нагло вскидывает подбородок, недовольным взглядом буравя изменившееся лицо напротив. Что, не ожидал такой прямолинейности? Ха. Юнги очень надеется, что Чонгук отреагирует спокойно. Последний, выдержав небольшую паузу, сухо улыбается, резко напрягая руку на манящем бедре. Мин застывает, в томительном волнении ожидая результат. Да, специально задел: проверяет одну из глупых теорий. — Значит, вот как, — шёпотом начинает, располагая ладонь в опасной близости от паха. Играть вздумал? Прекрасно. Чонгук уже на два шага впереди. — Тогда и для меня наденешь, золотце. Твои ножки идеально будут смотреться на моих плечах, пока ты, сладкий мальчик, сорвёшь голос в неистовом стоне, — на полном серьёзе чеканит, созерцая резко побледневшее лицо парня. Не ожидал? Чонгук тоже знает, куда правильно бить. Юнги негодующе кусает губы, убирает руки назад и, демонстративно топая ногой, заставляет Чона расслабить хватку. Он, как бы ни пытался, не знает, что именно стало толчком к изменению восприятия брата. Может, восприятие и не изменилось? Но ведь тогда бы ничего этого не произошло. Почему сам тянется за поцелуем? Откуда те сладкие улыбки? Неужели одно чёртово обещание недостоверной правдивости сделало с ним такое? Да, кажись, именно так всё и есть. Что, несомненно, подтвердило, как же Юнги одинок. Старший всего лишь пообещал, а мальчик так наивно поверил, что, раз уж ему подарили желаемое, сам платит сполна. И это правда или глупое оправдание? Юнги только из-за страха потерять тянется? Нет, это было бы слишком низко с его стороны. Тогда, может быть, Юнги, объяснишь? — Не говори мне таких вещей, — не смотря в глаза, выпаливает и, оттолкнув Чонгука назад, с покрасневшими щеками уходит из кухни. Засмущался? Почему, Юнги? Представил, как всё будет выглядеть? Чонгук с довольной усмешкой провожает убегающего в комнату братика. Когда рука находилась на бедре, мужчина успел ощутить то, что не должен: Юнги нравилось. Как бы тот не оправдывался, Чонгук успел коснуться наглядного физического подтверждения: возбудился. И что, как тебе, солнышко, возбуждаться на брата? Грешное чувство, не правда ли? Чонгуку тоже нравится.