Sinful passion

Сидя на диване гостиной, Юнги, поджав колени к груди, неотрывно следит за привычными действиями Чона, постоянно сохраняющего на лице строгий нахмуренный вид. Он неоднократно почему-то смотрит в камеру, изучает, выискивает необходимое освещение в комнате, которое, между прочим, решил сделать неярким. Юнги впитывает его каждое движение, жест, эмоцию, взгляд, ухмылку. Смотрит взахлёб, не отрываясь. Чонгук выглядит очень сконцентрированным, лишённым окружающего влияния и преград, и, к удивлению, не поддающимся соблазну прикоснуться. То есть, так поглощён работой? Или старается таким быть? Сам ведь предложил сфотографировать, так почему медлит? Юнги не решится самостоятельно натягивать главные элемент декора ног. Нужна помощь? О, непременно. Мужчина, закончив своё нудное копошение в фотоаппарате, наконец переводит непроницаемый взгляд на младшего, всё ещё находившегося в обыденной непримечательной одежде. Да, красив, невероятен. Но Чонгуку хочется другое видеть: пусть обнажит мраморное тело; всего-то рабочий интерес, не более (ага, как же). Мужчина и не думал пользоваться этим в личных целях; только снимок, всё… …и охуительные чулки на ногах. Наверное, идея была не из лучших, но раз согласились, пора начинать. Он, откладывая все лишние приборы в сторону, неторопливо подходит к дивану и, глубоко заглядывая мальчишке в глаза, спокойно садится на корточки. Раз сам не хочет надевать, Чонгук поможет. Тем более ему только в радость. В комнате царит действительно распаляющая атмосфера: шторы закрыты, дверь — тоже, свет практически отсутствует, но поскольку для фотосессии необходимо хоть малое освещение, Чонгук включил на потолке старые единичные светильники-звёзды, встроенные туда ещё со времен раннего детства. Родители, увидев любовь детей к космосу, решили осыпать потолок гостиной — где те проводили большую часть времени — маленькими круглыми лампочками, отдалённо напоминающими космическое пространство. Это, вероятно, был их единственный и самый запоминающийся подарок; других они просто-напросто никогда не видали. — Зачем ты обратно надел штаны? — охрипшим голосом спрашивает, накрывая ладонями понравившиеся коленки. Юнги, стараясь дышать ровно, двусмысленно улыбается, сам удивляясь своему раскрепощённому поведению. — Нравится, когда я их снимаю? Парень тихо прыскает, отворачиваясь в сторону. — Когда ты делаешь это медленно, — инстинктивно облизывается, сглатывая накопившуюся во рту жидкость. — Вот что мне нравится, — он невесомо скользит пальцами вверх по бедру, соприкасаясь бледной ладонью с чужой. — Можешь приступать, Гукки, — томно выдыхает, с лёгким напором опуская чонгукову руку к ремню. Уже нет стыда, верно, Юнги? Отпустил воспоминания о прошлом? Признал, насколько вы изменились и отдалились друг от друга? Правильно, молодец, продолжай. Чувствуешь приторную сладость на языке? Это перманентный вкус греха, что с таким трудом приходится принимать. Но не волнуйся: дальше будет проще (слаще). Чонгук неопределённо улыбается, наслаждается моментом соприкосновения их пальцев и, чувствуя ожидаемую тяжесть в паху, постепенно расстёгивает классические брюки. Рабочий интерес, да? С таким азартом ни один фотограф не смотрит на модель. Даже не так, — голодом. Настолько нравится? Не то слово. — Перед сколькими ты надевал чулки? — вроде бы спокойно, но холодок по коже от вопроса прошёлся. Злится? О, нет, слабо сказано. Ревнует? До скрежета эмали. — Почему спрашиваешь? — Интересно узнать, — он, как и говорил младший, неспешно стягивает с молочных ног штаны, не лишая себя удовольствия пройтись по коже руками. Эпиляция? Да, вероятнее всего. Кто-то из бывших любил без волос? Чонгук по-прежнему не в состоянии скрыть пылающие огнём глаза. — Точное число не назову, — решая не оправдываться, молвит Юнги, тихо зашипев от резкой хватки брата на голенях. Такой ответ старшего явно не удовлетворил, что мгновенно сказалось на его огрубевших действиях. — Зачем ты так себя вёл? — в конец стягивает нервирующие брюки, переводя вопросительный взгляд на помрачневшего Юнги. Болезненная тема? Ещё как. — У себя спроси, — огрызается, не желая продолжать неприятный разговор. Действительно, как должен вести себя брошенный ребёнок, никогда не получавший должной любви и заботы? Может, вырасти как все и радоваться жизни? Нет, так не работает, Юнги упорно старался быть нормальным, но… собственную боль от одиночества заглушал либо секс, либо физический вред по типу боёв и селфхарма. Ненормально, да, но таков уж он есть, ничего не изменишь. Стоило, Чонгук, подумать, прежде чем бросать двенадцатилетнего братика одного: мог ведь и не справиться. Чонгук, больно прикусывая язык, пару секунд смотрит в поникшие глаза младшего, коротко целует того в голень и, беря в руки те самые кружевные чулки, с восхищением представляет мальчика в них. Сколько эстетики в одних только мыслях, что же ждёт надвигающуюся реальность? — Фетишист, — с усмешкой произносит парень, непроизвольно наблюдая за загоревшимися глазами Чона. Да, у него определённо на это слабость, причём животно-дикая. — Я никогда не был падок на такие вещи, но ты… просто сводишь меня с ума, — без стеснения говорит, предпринимая попытки надеть первый белоснежный чулок. На Юнги ещё, между прочим, осталась светлая рубашка, доходящая ему почти до ягодиц. Чонгук, разумеется, предпочёл бы всё с него снять, но раз Мин не заикается, он не спешит. — Где мой подарок? Ты его уже не носишь? — будто бы невзначай интересуется, с небывалой осторожностью натягивая чулок к середине бедра. Юнги завороженно следит за поведением брата, и, не отвечая словами на вопрос, просто поднимает левую руку. На ней — поразительно — в два раза намотан бриллиантовый чокер, разноцветно сверкающий под светом маленьких «звёзд». Чонгук даже удивиться не успевает, как слышит хриплое: — Я его никогда не снимаю. Мужчина на секунду останавливается, переводит взгляд от бедра вверх, тут же встречаясь с неоднозначной улыбкой. Так вот каков братик на самом деле, когда не стесняется. Оказывается, Юнги намного властнее и искусительнее, чем казался ранее. Чонгук признаётся: недооценил. — Почему не на шее? — приглушённо спрашивает, стараясь не выдать многословные изменения голоса. — В последние дни, как ты видишь, я ношу исключительно — по известным причинам — водолазки, поэтому чокер вовсе не видно, — недовольно дует губки, созерцая метнувшийся взгляд брата к шее. Улыбается. — Но сейчас я могу надеть, хочешь? — Хочу, — не медля, выпаливает, полностью сосредотачиваясь на второй ноге. С каких пор одни невинные разговоры так возбуждают? Чонгук правда старается держаться, но напряжение в паху дьявольски мешает. Наконец второй чулок занимает законное местоположение, а мужчина, следящий за тонкими пальцами брата, сам помогает застегнуть чокер. Не то чтобы Юнги не мог… просто ему нравится делать всё самостоятельно, время от времени ловя на себе чужой раскрепощённый взгляд. Ох, эти перемены… они безумны. Его котёнку так хочется ласки, что он тянется к кому угодно? Слишком неправильная мысль; Чонгук предпочитает верить в другое. — Как я выгляжу? — с искренней озабоченностью молвит, поправляя и так идеально уложенные волосы: они всегда такие. Так жаждет нравиться людям? Почему? Противоположности боится? Ох, жизнь Юнги знатно потрепала. — Честно сказать? Я без ума от тебя, — мужчина демонстративно кусает губу, никак не находя силы отстраниться. А ему ведь ещё фотосессию вести. Глупая затея, однозначно, но глаза-то довольны. Юнги, услышав такой ответ, только сейчас чутку краснеет, натягивая на холодные ладони белую рубашку. Тонкую шею до безобразия великолепно украшает сверкающий чокер, а утратившие цвет отпечатки лишь сильнее дополняют эту сумасшедшую картину. Почему Чонгук ранее не додумался воплотить одну из самых болезненных фантазий? Юнги ведь так прекрасен. Чулки всего-то элемент декора, не более; главное звено фотографии сейчас невинно смотрит в глаза, расстёгивая несколько верхних пуговиц рубашки. Да, он однозначно хочет тронуть Чонгука умом. По-другому объяснить его действия не выходит. Постепенно открывается всё более недосягаемый вид, а именно: острые, чётко выраженные ключицы; бархатная, до глухого скрежета тонкая кожа, сквозь которую еле заметно пробиваются излишние очертания рёбер. Чонгук хотел было увидеть больше, но Юнги остановился, решая не до конца обнажать верхнюю часть тела. А зря. Во рту Чонгука скопилось голодное количество слюней. — Ты чего так смотришь? — мальчишка с издёвкой наклоняет голову вперёд, давая старшему возможность получше себя рассмотреть. Нет, его не угнетает и не смущает подобная обстановка, наоборот: парню льстит ярко выраженный интерес и желание, наглядно отобразившиеся в мрачных истребляющих глазах. Чонгуку рассмеяться хочется от заданного вопроса. Серьёзно? Почему он так смотрит? Да Юнги вообще видел себя сейчас со стороны?! У любого бы помутнел рассудок. — Приступим? — единственное, что он смог из себя выдавить, на деревянных ногах поднимаясь с предыдущей позиции. К чёрту всё. Здесь либо поскорее закончить, либо забить хуй и взять. Пока что он упорно стремится к первому. Юнги, почувствовав наконец свободу, глубоко вдыхает, с трудом пытаясь осознать свои следующие действия. Это же просто фотографии; Чонгук — фотограф, ничего необычного. Только, вот проблема, Юнги далеко не модель. Стоило старшему занять свою точку и взять камеру, как у мальчишки наступает интенсивная паника и совершенное непонимание того, что делать. Он, блин, реально не модель и ничего в этом не понимает. Как позировать? Вдруг выйдет глупо? Господи, Чонгук ведь мировой фотограф, работает только с лучшими… А Юнги? Что он ему даст? Нет, нет, нет, это всё изначально было большой глупостью. — Чонгук… — не поднимая глаз, шепчет, решая изложить беспокоящую проблему. — Я вижу, Юнги, но прежде чем ты продолжишь — посмотри на меня, — он, держа в руке камеру, уверенно подходит, слегка наклоняясь над сжавшейся фигурой братика. Последний, безоговорочно следуя указаниям мужчины, поднимает медовые глаза вверх, встречаясь рассеянным взглядом с серьёзным лицом. О, Чонгук шутить не собирается: слишком обременительно смотрит. Юнги невольно жалеет о всех возникших личных переживаниях. — Не думай ни о чём, хорошо? Расслабься, в первую очередь, не смущайся, не сковывай движения; я хочу видеть тебя таким, какой ты есть. Никто фотографии не увидит: не позволю. Ты всё делаешь исключительно для меня, Арте, не зря же я дал тебе такое прозвище, — Чонгук говорит уверенно, строго, непрекословно, внушает такое доверие и трепет, что Юнги открыто удивляется. Только… для него? Он лишь старшему себя покажет? Себя настоящего. — Я попробую, — отвечает тихо, но внутри распалилось такое желание покорить, напугавшее своей силой улёгшегося Мина. Как будет действовать теперь? Полностью инстинктивно. Чонгук украдкой усмехается и, довольствуясь такому поведению младшего, возвращается обратно, поднимая тяжёлую камеру к лицу. Это всё так в новинку. Он, Юнги, лежащий на диване в чулках и смотрящий на него не то испуганно, не то надменно. Чонгук моментально входит в азарт, через мощный объектив следя за изгибами родного тела. Восхитительный мальчик. Старший всерьёз не знает, как теперь правильно дышать. Юнги, с усмешкой прикусив губу, незаметно расстёгивает все пуговицы рубашки, плавно откидывая макушку назад. Ткань одежды сползает вниз, открывая на показ худенькую талию с затвердевшими выше сосками. Чонгук даже камеру убирает, чтобы убедиться, не показалось ли. Парень, замечая чужой интерес, улыбается шире, почти полностью поверив в свои модельные способности. Нравится, Чонгук, да? Это всего лишь начало. Он, соприкасаясь кончиками пальцев с шеей, прикрывает веки, выгибаясь вверх в пояснице. Мужчина, чуть не потеряв момент, делает пару снимков, впервые поймав себя на столь непрофессиональном поведении. Что за растерянность? Откуда дрожь в руках и сухость в горле? Чонгук, в конец сдаёшь позиции. Парень, чувствуя неудобство, скидывает рубашку на локти, бесстыдно обнажая перед фотографом хрупкую спину с ключицами. Лежачее положение надоедает, поэтому он, садясь вертикально, сгибает ноги под разными углами. Чонгук действительно не понимает, почему вдруг ощущает такой сильнейший недотрах. Юнги, оказывается, действительно имеет вторую сторону. После ещё нескольких снимков, мальчишка, вероятнее всего, совсем уходит в кураж, выбивая следующими действиями из мужчины весь чёртов воздух. Он же, блять, не серьёзно. Бельё летит куда-то в сторону, полностью обнажая перед охуевшим взором красивые упругие ягодицы. Что-то типа в стиле «ню»? Господи, такого Чонгук уж точно не ожидал. — Мистер фотограф, вы, кажется, не туда смотрите, — ласковым голоском шепчет Юнги и, садясь на краешек дивана, опирается руками между разведённых ног. Рубашка по-прежнему обнажает молочные плечи и грудь, а совершенно наглый взгляд устремился прямиком в объектив. Кажется, по-быстрому закончить это фотосессию не выйдет: у Чонгука болезненно стоит. Юнги, наклоняя голову к плечу, самодовольно улыбается, бегая глазами по мускулистым бёдрам старшего. Да, по реакции видно, что делает он всё правильно. Только какой смысл заключается в слове «правильно»? Если возбудить брата, тогда да, отличная работа. — Ты не фотографируешь, — напоминает застывшему Чонгуку, что, вероятно, уж точно не о фотографиях думает. — Такое я запечатлю в памяти, не больше. Подобные снимки где-то хранить — чудовищный соблазн. — Соблазн на что? — с вызовом вскидывает бровь, убирая руки от законного места. Вот, значит, как это: играть по-крупному; Чонгук впервые хочет столь яростно на всё наплевать. — Откуда столько смелости? — Ты сам захотел меня увидеть; перед другими я отнюдь не робкий мальчик, — коротко усмехается, внезапно поднимаясь с неудобного дивана. Как Чонгук на нём спит? Без понятия. Мужчина, откладывая камеру от греха подальше, внимательно следит за невероятным телом, без стеснения представленное обозрению. Он, конечно, про всякое думал, но Юнги… с грохотом рушит все создаваемые ранее мечты. Невероятен. Ради такого не страшно грешить: ничего не делать — вот истинное преступление. — Почему сейчас решил открыться? Что изменилось? Юнги останавливается в нескольких шагах от мужчины и, пытливо сощурив глаза, кусает покрасневшие влажные губы. — Может быть, я понял, что с тобой мне хорошо? Ты, вероятно, удивишься, но я не доверяю людям; нескольким друзьям — немного, тебе — полностью. Понимаешь? Мне тяжело найти родственную душу: никто не подходит. Всем… будто бы от меня что-то нужно; отношения обременяют, делают зависимым, слабым. Знаешь, в чём твоё отличие? Мы с рождения связаны. Пусть даже братскими узами, неважно, нам не нужно задавать вечные вопросы, наподобие: «а ты точно меня любишь?», «не из-за жалости со мной?», «а вдруг предашь?». Почему? У нас есть необъяснимое понимание, заранее вписанные ответы. Думаю, у всех братьев так, но не суть. Ты же понимаешь? Что бы мы ни говорили друг другу, как бы ни ненавидели, но, правда здесь такова: если с тобой что-то вдруг случится, я, бросив любой важности дело, побегу за тобой. Побегу хоть на край света. Теперь ты, надеюсь, понял, почему я так к тебе привязан и почему боюсь перемен? Ты для меня особенный мужчина, Чонгук, поэтому я убегал, не давая шанса, — с такой искренностью, смотря в глаза, рассказывает наболевшее, что Чонгук еле сдерживает в груди разрывающееся сердце. Безумие. Так вот что о нём постоянно думал Юнги: особенный мужчина. Связь… да, она существует. Ведь только её наличием можно объяснить те неземные чувства, находящиеся внутри Чона все прошедшие мучительные годы. Действительно, что бы не случилось, при каких бы взаимоотношениях это не произошло, — оба сорвутся навстречу друг другу. Потому что любят, и это не нуждается в подтверждении. Пусть по-разному, но сумасшедше любят. Чонгук, всё ещё находясь под впечатлением, подходит к мальчику ближе и, накрывая ладонями щёки, ласково притягивает к себе. — Объясни, пожалуйста, последние слова: я не до конца понял смысл, — шепчет в губы, с наслаждением опуская левую руку к обнажённой талии. Как же прекрасен в своей открытости (во всех смыслах); Чонгук правда хочет услышать вразумительный ответ. Парень поколебался некоторое время, прижался голой грудью к чужой, ощутил исходящее тепло и, облегчённо выдыхая, мягко улыбается. — Тебя, возможно, напугают мои мысли, но… — он шумно сглатывает, осторожно поднимаясь на кончики пальцев, — если мы станем больше, чем братья, Чонгук, помни: с твоим исчезновением и я задохнусь, — Юнги доверчиво обвивает шею, прижимается, даёт время правильно осмыслить и, выждав минуту, трепетно накрывает губы. Чонгук чувствует себя дерьмово; дерьмово потому, что отвечает; потому, что знает последствия, знает финал, знает даже то, когда он произойдёт и… поддаётся, не слушает крик разума, не слушает вопль души и человечности, а полностью отдаёт себя в руки Юнги, который — о Господи — доверился. Поверил тому, кто непременно нарушит слово, солжёт, сделает больно, покинет. Юнги поверил тому, из-за кого в скором времени задохнётся. Мужчина, схватив младшего за затылок, напористо впивается в опухшие губы, постепенно двигаясь в сторону дивана. Нет, сегодня ещё рано переходить к самому желанному: он растянет удовольствие, следовательно, самоистязание тоже. Откуда благородство, Чонгук? Горько на душе стало, не правда ли? Не хочешь делать больно и бросать? Но, к сожалению, от твоей воли это никак не зависит. Член больно упирается в ширинку, бархатная кожа под пальцами делает только хуже, от чего ритм поцелуя заметно ускоряется. Опустить ниже? Да, непременно. Чонгук жадно скользит руками к обнажённым ягодицам, осторожно толкая своего мальчика на диван. — А как же твоя влюблённость? — с лёгкой улыбкой в перерыве спрашивает, накрывая рот старшего рукой. — А ты всё ещё не понял? — Чонгук тепло целует маленькую ладошку, стараясь не опускать тёмный взгляд вниз. Ладно, кого это он обманывает? Его глаза беспрерывно изучают недостающее хрупкое тело. — Именно из-за того, что понял, разрешаю, — Юнги прикусывает губу старшего, созерцая искреннее удивление на его смуглом лице. Да, Чонгук определённо не ожидал. — И как давно ты понял? — останавливается, любопытно нахмурив густые брови. — Недавно. — Когда собирался сказать? — Как тебя угораздило в меня влюбиться, Чонгук? — задаёт очевидный вопрос, скрещивая стройные ноги на чужой пояснице. — А изначально вёл себя, как гад; не представляешь, как сильно мне хотелось тебе врезать, — Юнги широко улыбается, всё ещё не веря, что они спокойно говорят на такие темы. Удивительно, не правда ли? Несколько дней — и всё изменилось. Привыкнуть сложно, но вполне осязаемо. — А как тебя, солнышко, не любить, м? — мужчина, пристально наблюдая за братом, демонстративно накрывает напряжённый пах, устав терпеть эти бесконечные неудобства. — Ты можешь себе представить, сколько раз из-за тебя я возбуждался? Господи, нельзя же быть таким… — Соблазнительным? — с издёвкой заканчивает, немигающе глядя на оттопыренную ширинку. Действительно, сколько раз он становился этому причиной? Вообще сосчитать можно? Нет, однозначно нет. — Такой братик мне нравится больше, — вроде ухмыляется, а на душе непривычно. Юнги узнал часть скрываемой информации, узнал о его чувствах и просто улыбается, не закатывая истерик по типу «это неправильно, такого не может быть, не касайся меня!». Боже, как же изменения приятны. Чонгук даже разрешает себе следующее: — Хочу кончить от твоих рук, — говорит вместо вопящего душой «твоего рта». Юнги и так сейчас, вероятно, не решится. Хотя, кто его знает; поведение младшего с каждой секундой всё больше удивляет. Юнги, кажется, ожидал таких слов, поэтому, совершенно не растерявшись, принимает вертикальное положение на диване и, шумно сглатывая, тянется к чоновым брюкам. Самому, если честно, хочется увидеть. Совесть уже не грызёт, правда? Абсолютно. И это до невозможности раскрепощает. Парень уверенными действиями расстёгивает ремень, затем пуговицу, ширинку, доходит до белья и, хватая Чонгука за подбородок, властно говорит: — Смотри только на меня, не иначе, понял? — Юнги, по-блядски улыбаясь, к херам выбивает воздух из лёгких. А это точно тот самый младшенький брат? Или у Чонгука крыша едет? — Я и так смотрю только на тебя, — с ухмылкой говорит, принимая удобное для процесса положение. Спина оказывается припечатана к поверхности дивана, а оседлавший его бёдра Юнги крепко надавливает рукой на грудь. Ох, сколько наслаждения в этих действиях… Брата будто реально подменили. Неужели это он собирается ему сейчас дрочить? Да ещё и с такой сахарной улыбкой… — Безумный мальчик мой, зачем ты прятался? Я готов кончить на один твой восхитительный вид, — Чонгук властно накрывает ладонями худую талию, всё ожидая от младшего каких-то конкретных действий. — Тебе так нравится? Это и есть я настоящий, Гукки, поэтому «омерзительный» было вполне оправданное выражение, — он слегка хмурит брови и, накрывая рукой вставший член, грубо сжимает основание. Во рту скапливается слюна от столь непривычного вида: твёрдый, покрасневший, с вздутыми гладкими венами и капельками предэякулята на головке. Юнги вправду не понимает то, как вообще к этому дошёл. Чонгук недоволен подобным выражением. Что за слова? Он ведь так не считает, почему Юнги продолжает это говорить? Зачем? — Не смей себя так называть, слышишь? Что, лучше быть в постели бревном? Ты — совершенство, и это единственное правильное выражение, — мужчина грубо опускает ладони на ягодицы и, крепко сжимая, рвано выдыхает. Чёртов Юнги проходится пальцем по головке, размазывая по поверхности солёную жидкость, и, нагибаясь вперёд, шепчет в самые губы: — А вы умеете выразиться, мистер Чон, чтобы дико завести партнёра, — он, ласково скользя по органу, сбрасывает с локтей рубашку, полностью открывая затуманенному взгляду худенькое тело. От этих хрипловатых обращений перед глазами плывёт; Чонгук с наслаждением смотрит на мальчика, скользя двумя пальцами между разведённых ягодиц. О, как хочется войти и всю душу к чертям вытрахать, оставить новые, налитые кровью отпечатки. Ведь так мило видеть братика с водолазками на теле, прекрасно осознавая, что он под ними скрывает. Грех. Их личный сладострастный грех. Тонкая ладонь усердно ласкает сочащийся смазкой член, давит, царапает, поглаживает; у Чонгука весь мир чернеет от столь непривычного контраста. Да, Господи, это реально его маленький мальчик, сидящий обнажённым на бёдрах и умело, с невиданным удовольствием в глазах надрачивающий старшему. Мужчина только успевает ловить его взгляд на себе и юркий язычок, смачно облизывающий припухшие губы. Как же хорошо, боже. Чонгук инстинктивно смыкает трясущиеся веки, прерывая такой цепкий зрительный контакт. Напряжение в паху усиливается, бледная ладонь останавливается, вырывая из приоткрытого рта до боли мучительный стон. — На меня, Чонгук, немедленно, — Юнги бессовестно хватает старшего за подбородок, не продолжив прежних манипуляций ровно до момента, пока Чон не открыл помрачневшие глаза. Вот, значит, как выглядит олицетворённое издевательство; слишком прекрасен для таких безжалостных действий… — Не издевайся, — мужчина сильнее сжимает округлые ягодицы, болезненно шлёпая для придачи уверенности сказанным словам. А Юнги… кажется, ему вообще плевать. — Или что, дорогой? — ухмыляется, но движения рукой возобновляет, отлично понимая, что брат находится на пике. Видеть его вспотевшие волосы и мрачные глаза — совершенная услада для хитрого наблюдателя. Да, подобное происшествие больше никого не смущает — томительно заводит. — Или отымею, золотце, не играй с таким, — Чонгук, резко садясь на диван, приближается к самодовольному лицу, снова ударяя невыносимые ягодицы. Юнги машинально приоткрывает рот, заламывает брови, ускоряет любопытнейший процесс, полностью слушаясь властного леденящего взгляда. Чонгук действительно умеет быть таким грубым? Сумасшествие. Да, Юнги безумно нравится такой разомлевший, не теряющий величия старший. Так и хочется на него красивого кончить. Ягодицы горят, член многословно затвердевает, пока мужчина, прерывисто дыша, смотрит только братику в глаза. Ненормальная картина, но настолько же захватывающая. Чонгук, чувствуя скорый конец, жадно впивается мальчику в губы, поцелуем приглушая грубоватый полустон. Юнги мурашками весь покрывается, ощущая тёплую жидкость на руке. Идиоты больные… Что же, чёрт возьми, творят? Никого окружающее не волнует. Мужчина безвольно плюхается обратно на диван, утягивая за собой плохо соображающего паренька. Объясниться? Ни за что. Слишком хорошо просто чувствовать. В такой молчаливой обстановке они проводят несколько минут, давая возможность друг другу сполна отдышаться. Чонгуку даже во сне такого не снилось, не говоря уже об ожиданиях реальности. Всё слишком невероятно; он к такому не привык. Белая полоса? Ну наконец-то. Юнги, крепче прижавшись к груди старшего, свесил испачканную руку вниз, внимательно слушая учащённое сердцебиение. Странно это всё, необычно, ощущения, будто во сне: нереальные. А, может, так и есть? Может, они всего-то спят? Нет, Юнги не хочет верить: разочаруется. Так хорошо; так никто и ничего не заботит. Они вместе, и это самое главное выражение. Самое правильное. — Покажешь фотки? — парень осторожно кладёт подбородок на грудь, заглядывая блестящими глазами в чужие, по-прежнему смотрящие только на него. Да, такое будоражит. А осознание того, с какими чувствами Чонгук смотрит, вообще лишает рассудка. Влюблён. Старший братик в него влюблён. Звучит как что-то догматически неосуществимое. — Потом покажу, — с ноткой усталости в голосе молвит, обвивая руками тонкую спину. Юнги недовольно хмурится, дует губы, после чего быстро кусает Чонгука за подбородок. Ну что за ребёнок, а? Минутами ранее про него так не скажешь. — Я сам тогда посмотрю, — решительно заявляет, мгновенно выпутываясь из сильных объятий. Чонгук даже возразить не успевает, как Юнги оказывается около дивана, держащий в левой руке камеру. — Отдай сюда, — непривычно грубо рыкнул Чон, следом поднимаясь за оторопевшим мальчишкой. А вот это уже нехорошо. — Да я просто посмотрю, — непонимающе хлопает глазами, спрятав тяжёлую камеру за спиной. — Ты меня слышишь? Немедленно! — он небрежно застёгивает пуговицу брюк, затем ремень, устремляя ядовитый (растерянный) взгляд на младшего. Последний удивиться не успевает, как его неосторожно хватают за руку, до побеления сдавливая нежную кожу. Юнги морщится, округляет глаза и, поняв причину, изо всех оставшихся сил вырывается, молниеносно срываясь с места преступления. Интересно, очень интересно… Материал в камере действительно чертовски важен, раз уж Чонгук так неистово реагирует. Возможно даже, материал касается Юнги, что лишь сильнее распаляет обиду и любопытство. Он, слыша за спиной шаги, вбегает в ванную, в последние секунды успевая запереть дверь. Чонгук громко бьет кулаком по преграде, отчаянно смыкая потяжелевшие ресницы. Пиздец. Тут уже никак не оправдаешься. Финиш. Юнги торопливо моет руки, вытирает полотенцем и, натягивая на тело махровый халат, включает камеру. — Юнги, отдай, не нервируй, — более спокойно говорит, в ушах слыша пугающее сердцебиение. Действительно глупо было хранить эти снимки вообще хоть где-то. Следовало сразу удалить и забыть, а не смотреть и вспоминать. Идиот! — Что ты там прячешь, Чонгук? Здесь одни снимки моделей и мои недавние, что не так? Кстати, красиво получилось. Сделаешь мне обложку? — широко улыбается, рассматривая пикантные фотографии, сделанные старшим в восхитительном интимном полумраке. Да, действительно хорош. А Юнги боялся. — Там ничего нет, просто камера дорогая, разобьёшь, — лжёт, голосом не дрогнув, опираясь лбом об деревянную поверхность. — Серьёзно? Блин, Чонгук, я уже подумал… — речь обрывается, останавливая вместе с собой трепещущее чоново сердце. Приехали, так сказать. Увидел. Чонгук не решается уточнить достоверность зародившихся предположений. Парень, дрожащими руками держа камеру, машинально открывает дверь и, притуплённо двигаясь, поднимает большущие глаза на брата. Фотоаппарат перехватывает мужчина и, заглядывая в экран, непроизвольно бледнеет. Сука. — Чонгук, — севшим голосом зовёт Юнги, пытаясь упорядочить в голове увиденную информацию. Просто… что? Разве такое возможно? — почему у тебя моя фотография, сделанная, если не ошибаюсь, полгода назад? Ты был в Париже? — заканчивает почти шёпотом, всё ожидая от старшего вразумительный ответ. Если был в городе, почему не навестил? Если видел, почему ушёл? Слишком много вопросов. Чонгук, прошу, ответь хоть на один. Не отвечает. Мужчина, посмотрев на брата пустыми глазами, и, не объясняясь, развернулся в сторону коридора, принимаясь рвано обуваться в кожаные ботинки. Нет, это слишком. В таком темпе Юнги узнает всё раньше предполагаемого, что, однозначно, допускать не следует. Господи, чёртовы фотки, будь вы прокляты! Белая полоса? Ну разумеется нет, с чего это он поверил в лучшее? Юнги ошарашенно смотрит на одевающегося брата и даже слово сказать не может, удивляясь столь резкой смене позитивных эмоций. Вероятно, событие, связанное с приездом, жуть как мучительное, что наглядно отражается в многословном поведении Чона. Куда это он? Снова убегает от проблем? Или просто хочет Юнги от всего уберечь? Смешно: хотел бы — не приехал, а так… — Да, я был в Париже; и, поверь, причина тебе очень не понравится, — безрадостно произносит, хватая с вешалки чёрное пальто. — Спокойной ночи, милый, ложись спать и не жди: я по делам, — хотел было уже открыть дверь, но возле самого порога застывает и, решительно оборачиваясь назад, на прощание целует мальчика в губы. По-другому никак. Пусть хоть ночью не задумывается над вопросом, не воспользовались ли им: нет, не воспользовались, никогда не посмеют. Просто… нужно время. Чонгук должен наконец сделать решающий выбор. А сейчас… Входная дверь хлопает, оставляя в страшной тишине растерянного мальчишку, жадно поглаживающего пальцами тонкий бриллиантовый чокер. «Ну куда же ты ушёл?» «Не оставляй меня», — крик души в пустоту, и тишина; ответ, разумеется, не последует. Всё так же (вечно) одинок.