Sinful passion

На улице холодно. Ледяной ветер небрежно мажет по острым скулам мужчины, что, не удосужившись застегнуть пальто, неторопливо движется по городу. Замёрзшие руки ненадёжно спрятаны в карманах, куда всё равно проскальзывает нетёплый вечерний воздух. Чонгук, зажав между губ тлеющую сигарету, безжизненно движет в сторону центра, постоянно напоминая себе о том роковом дне полгода назад. В тот миг ему казалось, что всё разрушено, нет больше смысла бороться, и, если честно, в какой-то степени он обрадовался. Должно было наступить облегчение. Оно бы и наступило, не вспомни Чонгук о брате. Мужчина, правду говоря, не собирался вообще возвращаться в Париж. Никогда. Но что-то подкосило прежнюю уверенность. Чонгук просто сорвался к нему. Позабыв все выставленные заранее приоритеты и убеждения, он взял и вылетел в город детства. Зачем? Тогда ещё до конца не понимал. Просто было внутреннее ощущение, что надо. Надо туда полететь, увидеть любимое лицо и набраться жизненных сил, которые, казалось, в конец его отпустили. Правду говоря, Чонгук ежедневно интересовался у друзей жизнью брата; спрашивал, как тот себя чувствует, справляется ли со самостоятельной жизнью, как перенёс уход, с кем дружит, встречается, где работает. И дня не было, чтобы он не упомянул его имя; неважно: в разговоре, сне, бреду — у Чонгука постоянно на губах было это сахарное слово. Пусть и болезненно произносимое, но он повторял, причём с такой мучительной лаской, что страшно было на это смотреть. Джин тоже всегда лишь отчаянно смыкал веки, наблюдая за борьбой друга позабыть истребляющие призраки прошлого. И, как оказалось, это не под силу Чонгуку. Все убедились, увидели, огорчились. В первые годы мужчина напоминал даже безумца, беспрерывно смотрящего снимки брата на телефоне. А дальше что? Дальше попытки спастись, не увенчавшиеся успехом. Электрошокер, алкоголь, безобразный образ жизни, нездоровый рабочий график, постоянные нагрузки, спровоцированные Чонгуком с целью хоть чем-то забить мозг. Потом… госпитализация. Проблемы со здоровьем, обмороки, физическое истощение, слабость, бледность — такой Чонгук запомнил свою молодость. И, вероятно, ничего после не изменилось. Мужчина видел, что убивает себя, но ничего не поменял в привычном ходе жизни, пока в него не вмешались приехавшие навестить друзья. Чонгук, не без трудностей, принял их точку зрения и, не долго думая, поступил в университет, решая устроить свою новую жизнь немножко лучшим образом. Там он взрослел, становился на ноги, крепчал, принимал новые взгляды на жизнь и свою ситуацию, пока окончательно не смирился с устрашающей участью. Всё, выдохнул, принялся строить иное будущее, лишённое милой сахарной улыбки. Было… нелегко. Точнее сказать, чудовищно. Чонгук никогда даже не задумывался над природой своих чувств — это была далеко не обычная тоска. Он не сразу рассмотрел данное предположение: откладывал, постоянно загружал мысли ежедневными потребностями и учёбой, не давал себе минуты думать о брате — убегал. Убегал от себя и тишины, провоцирующие новые волны воспоминаний. Тяжело. Было дьявольски тяжело существовать в таком неугомонном русле, но потом… он встретил Джина — сына одного из местных бизнесменов, время от времени вкладывающего приличные суммы в потребности университета. Чонгук тогда был на практике, фотографировал любые привлёкшие внимание вещи на очередные учебные конкурсы. Конечно, вероятность выбиться в люди только своими силами, не принимая помощи влиятельных лиц, было почти что невозможно: все хотят уверенность, что претендент на звание «фотограф» оправдает ожидания; ни у кого нет времени разочаровываться, тем более у мировых компаний, набирающих новые перспективные лица. Это всего-то красноречивый слоган, не носящий в себе ни доли правды. Разве тебя могут взять на работу только потому, что ты закончил обучения в хорошем американском университете? Разумеется нет. Все непременно скажут «хорошо, мы вам перезвоним» или более смелое «извините, вы нам не подходите». Просто так, безо всяких объяснений. Почему, хочется спросить? Но, в конце-то концов, ответ один: нет связей или крупных денег — нет хорошей работы. Ты, разумеется, можешь подрабатывать где-то невзрачным фотографом за жалкие копейки, но, естественно, это того не стоит. Чонгук, вероятно, действительно счастливчик, если уж в один из дней практики привлёк к себе внимание Джина, что, увидев его работы, — совершенно обычные, лучше среднего — обольстительно улыбнулся и, назвав Чона ходячей перспективой, дал свой номер с целью помочь в процессе строения карьеры. Не то чтобы Чонгук сильно обрадовался… разве тогда его могло что-то радовать? — он, сцепив зубы, в один из дней перезвонил мужчине, соглашаясь на многообещающее предложение. Так… они начали встречаться чуть ли не каждый день: на стажировке (Джин взял на себя ответственность следить за чередой приобретения Чонгуком должных знаний), в ночных заведениях, на улице даже; складывалось впечатление, что за ним нагло следят, пока Ким в одном из столкновений открыто не спросил: «Почему ты никогда не улыбаешься?». И понеслось… Чонгук вначале возмущался, какого чёрта тот к нему лезет, но стоящий на своём Джин добился признаний в день, когда они вместе — абсолютно спонтанно — остались после фотосессии выпить. Не сказать, что на утро Чонгук был в восторге от случившегося… но дальше просто не отталкивал: полегчало ведь, стало чуточку проще, изливая практически незнакомому человеку свою израненную душу. Джин, к слову, оказался настойчивым, особенно в деле, касающегося прошлого Чона. Видимо, со стороны последний действительно выглядел хреново, раз уж Джин так стремился ему помочь. И помог. Из-за перманентно истощённого состояния Чонгуку удавалось находить красоту в обыкновенном, видеть её, суметь запечатлеть и показать окружающим, что, вероятно, и послужило переломным моментом в карьере. Наконец, на двадцать пятом году жизни, он смог своим снимком украсить страницу американского журнала «Vogue», после чего и взлетела его серьёзная популярность. Джин, с улыбкой наблюдая за уже лучшим другом, лишь гордо пожал руку, ответив, что изначально видел его лишь в таком статусе: молодой сенсационный фотограф, покоривший сердца людей тонкой эстетикой работ. Вероятно, тогда ему больше всего хотелось увидеть младшего брата, обнять и просто рассказать эту главу своей жизни. Он, думал тогда Чонгук, наверняка гордился бы. Сейчас же безмолвно восхищается. Ким, продолжающий находиться рядом, отлично видел всё такое же угнетённое настроение друга, который, к слову, уже пытался сроднить воспоминания о мальчике с ударом тока. И, по идее, это должно было вызвать какой-то инстинкт самосохранения, принудить мозг изменить русло мыслей, но ничего. Чонгук продолжал думать о младшем, попутно ощущая фантомные раскаты тока. Это уже всерьёз напоминало болезнь. Джин это тоже замечал, но разумеется, не видя стремления спастись, никак не мог помочь; разве что атмосферные вечера под бутылку алкоголя облегчали невыносимую ношу Чонгука. Почему тот, отчаявшись, прекратил бороться? Вероятно, эта боль уже так глубоко въелась, что стала частью существования. А, как известно, вновь терять часть чего-то личного, сокровенного, принадлежащего только ему и никому больше — откровенно не хочется. Даже если бы захотел — никогда уже не сможет. Это пустило корни, намертво вросло, стало тенью настоящего взгляда на вещи, личной психологией, с которой теперь невозможно разлучиться. Болезнь? Да, непременно, что теперь с таким трепетом вынашивается в груди. Юнги — отпечаток на сердце, появившийся спонтанно и таким трагическим образом. Разумеется, после осознания своих чувств, Чонгук упорно начал искать причину. В его квартире в Америке около сотни книг, посвящённых психологии человека, мыслям последнего и поступкам. И, к ужасу, нашёл ответ. В процессе навалившихся ядерных переживаний он даже забыл один из нелёгких периодов жизни, ставшим точкой невозврата для настоящего времени. В школьные годы, ведя абсолютно непримечательную жизнь, у Чонгука появилась полностью такая же обыкновенная девушка, с которой мужчина встречался приблизительно года три. Да, между ними была та ослепительная искра, что, видимо, носит название влюблённость, послужившая молодым людям ярким, достаточно приятным опытом. Их отношения были… невзрачные, но тёплые, заставляющие прохожих мило улыбаться при виде пары вместе. Да, они достаточно хорошо смотрелись, в какой-то степени гармонично. Всех всё устраивало. За период отношений они, естественно, перепробовали кучу нового, набрались опыта, учились на ошибках и всё в этом же духе. Было хорошо, беззаботно, никаких сложностей. В конце-то концов, они были среднестатистическими подростками, какие там заботы? Выглядела их пара многообещающе, подавала, в некотором роде, надежды на успешное развитие, возможно даже… брак? Они привыкли друг к другу. Слишком привыкли. Из-за чего смерть девушки в аварии Чонгук перенёс в несколько недельной апатии, полностью абстрагируясь от окружающего мира. Вот и первая потеря, первая сложность и горе, с которыми восемнадцатилетний Чонгук на удивление быстро справился. А всё почему? Юнги… Его совсем маленький братик, находившийся в любое трудное время рядом. Да, именно, не будь младшего рядом, возможно, мужчина бы упал в подростковую меланхолию, утратив первый и единственный объект юношеской… любви? Как бы ни хотелось признавать этот скверный факт, но личные чувства достаточно быстро нашли новый, родной, всем сердцем любимый объект, спасший Чона от болезни ещё худшей болезнью. Похоже, самозащита у его сознания хреновая, раз уж оно нашло лишь такой выход у объявившейся проблемы. Он мог бы выбрать кого угодно, дабы пережить исчезновения таких стойких и прочных отношений, но выбрал самое близкое и невинное существо, опорочив воспоминания о нём последующей похотью. Разумеется, подросток, гормоны, половое созревание… вот тебе и причина внезапной эрекции от объятий, послуживших началом необдуманных действий. Наверное, останься он рядом, всё было бы куда менее болезненно, но не подумал. Бросил всё, собрал вещи и улетел из страны, не найдя смелости посмотреть младшему в глаза. Всё, вот и вся история, исход которой теперь им известен. Вернулся. Снова вернулся к брату. И, с ужасом увидев его отдачу, сейчас стоит на распутье. Изменения в жизни оставили отпечаток и на Юнги, что теперь с такой маниакальностью тянется за недостающим теплом, используя для этого наверняка ненавистного брата. Чонгук бы ненавидел, брось его родной человек в таком возрасте. Юнги тоже должен! Почему улыбается? Ну зачем так себя ведёт, что мужчине выть хочется из-за глупости своего десятилетнего поступка. Он не может ему отказать в ласке, пусть и знает, чем всё обернётся. И как действовать? Неизвестно. Просто… хочется его любить, хочется всю жизнь оставшуюся подряд. Можно? Юнги, скорее всего, разрешит, но… Чонгук не достоин такого человека.

* * *

После стоически выдержанного учебного дня, в сути которого рассеянность и полное игнорирование лекций, Юнги, доходя до нужного кафе, встречается взглядом с ожидающим его мужчиной. После вчерашнего… необходимы ответы; парень не выдержит, если и в настоящее время откажут. Влюблённость? Он с трудом в неё верит. Юнги, выдавив на лице быструю улыбку, подходит ближе к — удивительно? — Хосоку и непроницаемо целует в щёку, побыстрее заходя в тёплое помещение. На улице действительно испортилась погода: облачно, дождь, температура еле выше нуля, что, естественно, не внушает ни тени желания куда-то выходить. Но беспрерывные грёзы взяли своё: Юнги решил встретиться с тем, к кому больше всего вопросов — не беря во внимание, конечно же, Чонгука, для встречи с которым предстоит ещё набраться смелости. На Хосоке обыкновенные чёрные джинсы, тёплый вязаный свитер, куртка и массивные ботинки. Такой стиль молодому предпринимателю очень даже идёт, намного сильнее — как считает Юнги — выглаженных дорогих костюмов. Они, по-быстрому заказав чёрный кофе, занимают свободное место у окна и, выдержав неловкую паузу, всё-таки завязывают объяснительный диалог. — Так зачем я тебе сегодня понадобился, малыш? — спокойно интересуется мужчина, наблюдая некоторого рода смятение на кукольном лице. Взгляд, естественно, любопытно скользит к шее в попытках найти последствия странной встречи в мастерской, где, к всеобщему удивлению, братья терзали друг друга неоднозначными взглядами. Интересно, чем тогда всё закончилось? Мужчины не решаются спросить в открытую. Юнги слегка ёжится от чужого пристального взгляда, незаметно подтягивая вверх ворот плотной водолазки. Теперь там не только следы пальцев скрывает, но и побагровевшие, налитые кровью засосы. Чонгук вообще умеет себя контролировать? Или так заводит личное клеймо на бледной шее? Чёртов собственник; Юнги абсолютно неосознанно улыбается. — Хочу с тобой кое о чём поговорить: это важно, — отмахиваясь от паршивых раздумий, он, спрятав холодные пальцы в карманы пальто, неопределённо смотрит в глаза Хосока. Тот ведь наверняка знал о чувствах друга, правильно? Если да — вопросов становится намного больше. — Я слушаю, — Чон заинтересованно складывает руки на груди, еле спрятав улыбку от попыток мальчика скрыть очевидное. Серьёзно? Он думает: Хосок не понял? Забавно. Очень даже забавно. — Ты себя странно ведёшь, не заметил? — внезапно излагает Юнги, сощурив красивые медовые глаза. О, ответы сегодня он точно достанет: задолбался жить в пугающих догадках. — Неужели? — многословно улыбается, окидывая фигуру парня задумчивым взглядом. — И в чём же проявляется моя странность, дорогой? Не объяснишь? — В одну из встреч ты сказал: «у меня к тебе сплошное желание»; но твоё поведение говорит об обратном. — Так, может, это ты неправильно истолковал посыл моих слов, а не я странный? — на удивление спокойно говорит, наблюдая за идущим, наконец, официантом с кофе. Юнги непонимающе изгибает бровь, всем своим видом показывая искреннее заблуждение. Как такие слова можно истолковать неправильно? Что за бред? — Как к парню, в плане отношений, у меня будет только желание, не больше; как к человеку, почти младшему брату, повзрослевшему буквально у меня на глазах, — я тебя по-отечески люблю, Юнги, и не хочу это портить похотью, — со вздохом разъясняет суть тогдашних слов, увидев мерцающие на чужом лице бинарные эмоции. Непривычно, наверное, от него такое слышать, да? Но бесчисленное количество вопросов никуда не делись. — Но ты меня целовал… — Ты в этом слишком нуждался, малыш, только так почему-то я видел твою милую улыбку. Юнги в полной мере обескуражен подобными ответами, однако на сердце всё равно ощущается необъяснимая лёгкость. Значит, не все испытывают к нему похоть. Это просто не может не осчастливить практически отчаявшегося мальчишку. Отеческая любовь. Её как раз-таки больше всего недоставало в детстве. Руки теперь уже греет не зимнее пальто, а кружка горячего кофе, пробуждая от оцепенения слегка замёрзшие пальцы. — А Намджун? Мы ведь с ним… — Да, переспали, но всего один раз. Стоит напоминать, сколько алкоголя мы тогда выпили? — не без угрызения совести вспоминает, ярко запечатлев в памяти болезненную реакцию Чонгука. Да, с этими чувствами лучше не играть, ведь «самое ценное в жизни» — поистине страшные слова. — Значит, всё хорошо, да? Никаких недопониманий или тайн? — с надеждой, которую тут же рушит вежливое: — Нет, тайны у всех есть. Это как аксиома, Юнги, никто в здравом уме не показывает личный «скелет в шкафу», — мужчина делает короткий глоток кофе, продолжая наблюдать за нестабильным эмоциональным состоянием собеседника. Так ищет правду? Ну зачем ему это? В конечном итоге она ведь может оказаться не такой уж «сахарно-ванильной». — Да, я понимаю, прости, — «мои скелеты, оказывается, тоже нелицеприятны», — не озвучивает, тихо постукивая ногтями по поверхности кружки. — Ещё есть вопросы? — быстро смотрит на часы, с недовольным выражением понимая, что опаздывает на доставку американских запчастей для починки. Да, впрочем, не так уж важно. Проводить время с Юнги хочется куда больше. — Ты куда-то торопишься? — волнительно смотрит, грустно выгибая аккуратные брови. «Да, очень, но…» — Нет, всё хорошо, продолжай, — коротко ухмыляется, вновь делая глоток обжигающего кофе. — Я, к слову, кое-что хотел уточнить, — уже более нервозно начинает, опуская беглый взгляд на пальцы. Об этом говорить жуть как неловко, но в той же степени необходимо. Возможно, Хосок даже удивится такому повороту, ну и пусть; терзающие вопросы ни в какую не дают покоя. — Как давно Чонгук в меня влюблён? И точно ли это так? — на рваном выдохе выпаливает, инстинктивно впиваясь ногтями в бедро. Такое произносить по-прежнему тяжело и непривычно. В этом контексте Чонгук уже не брат, а… властный любовник? О Боже, как грязно звучит; У Юнги тремор и безосновательный сбой в ритме сердца. Чонгук, ну нельзя же так действовать на младшего. Скоро ведь правда заболеет. Хосок, ничем не выразив своё удивление, продолжает пить кофе, невзрачно изменяясь во взгляде. Так, значит, узнал. Интересно, спонтанно или осознанно? Может, вообще догадался? Ведь Чонгук возле него так плохо себя сдерживает. — Он тебе сказал? — решает уточнить, надеясь, что это не какая-нибудь глупая уловка. — Подтвердил. — Так ты догадался? — Частично, — парень вдумчиво щурится, машинально понимая, что вопрос: «точно ли это так?» в подтексте подтвердился. Влюблён. Или даже любит? Неважно. Главное, нет больше безразличия. — Так сколько это уже длится? — возвращает разговор к трепетным словам, ответ на которые до лихорадки боится услышать. Хосок лишь сухо улыбается, отводя погрустневший взгляд в сторону. — Чертовски долго, Юнги. Эта цифра даже меня пугает, — монотонно отвечает, уголком глаза заметив оторопевшее лицо мальчишки. Любопытно увидеть, как тот отреагирует, узнав, что из всей информации данный факт наиболее невинный? Наверное, лучше отложить эти стремления на далёкое будущее. Юнги, забывая дышать, повлажневшими глазами смотрит на мужчину, всё ожидая услышать шутливый тон, оповещающий про ложность последнего высказывания. В смысле цифры пугают…? Сколько это может длиться? Два года? Пять? Да ну, глупости какие-то. Куда столько? Чонгук, получается, никакой серьёзной личной жизни не имел? Ведь, как выразился Тэхён: «он влюблён, значит никого вокруг больше не видит». Звучит, по правде говоря, крайне жутко. Неужели такое действительно бывает? — Назови… срок, — с запинкой произносит, поднимая красные глаза вверх. Больно представлять, через что Чонгук, вероятно, в прошлом проходил. А ему… ему-то было одиноко? Наконец Юнги задаёт себе правильные вопросы. — Десять лет, солнышко. Никакая уже это не влюблённость. И, судя по виду, Юнги правда не стоило этого знать.

* * *

Домой он возвращается в совершенно бессознательном состоянии, не запомнив ничего конкретного из происшествий по дороге. Чем он вообще добирался? Автобус? Метро? Пешком? К удивлению, но и этого парень не может вспомнить. Неужели так потрясла полученная информация? О, не то слово. Десять лет. Господи, как же Чонгук с этим жил? Как смотрел в глаза и, по неизвестным причинам, унижал, имея ввиду абсолютно другое? Ну… это, по крайней мере, объясняет его скачки в поведении. То унизит, то раны на руках замотает. Сначала, разумеется, такое дико пугало, но, узнав суть, Юнги неистово дрожит. «Мой милый Гукки… Почему всегда молчал?» — с не менее красными глазами думает, сразу же, без лишних замешательств, поворачивается к гостиной и тихо проникает внутрь. Нет, им определённо надо поговорить. Только… Юнги уже не сможет его оттолкнуть; знает: не ложные чувства, не вожделение, не чёртова игра — Чонгук десять лет безумно любит. Всё ещё жуть как непривычно это признавать. Парень, зайдя в комнату, встречается взглядом со старшим, расслабленно лежащим на поверхности дивана. Юнги безмолвно закрывает дверь, смотрит в ответ, ничего не говорит, подходит к дивану и осторожно ложится сверху, сжимая конечностями чужие бока. Чонгук ласково обнимает за талию и, ничего не спросив, заботливо вытирает мокрую щёку. Всё уже знает, да? Хосок рассказал? Ну и плевать; Юнги просто хочется продолжать его чувствовать. — Любишь? — с надрывным вздохом спрашивает, никак не в силах поверить в реальность происходящего. Да как его вообще можно любить? Такого грязного, испорченного, глупого, ненужного. Как? Чонгук, пожалуйста, ответь! — Больше всего на свете, — уверенно молвит, поглаживая шершавыми пальцами нежную спину. Так трудно поверить? Почему же. Мужчина совершенно не уверен в обычности личных чувств: влюблённый не задыхается без второго десяток лет; Чонгук задыхался; продолжает болезненно задыхаться. Когда же всё, чёрт возьми, остановится?! — Теперь ты переведёшь мне те слова на английском? Я по-прежнему не знаю смысл, — Юнги накрывает ладошками тёплую грудь, не прекращая смотреть в тёмные (влюблённые) глаза. Чонгук коротко улыбается, поправляет чужие угольные волосы и низким шёпотом произносит: — «Я нуждаюсь в тебе» — и это продолжает быть моей неоспоримой истиной, — он осторожно целует мальчика в лоб, откидываясь затылком на мягкую подушку. Юнги непроизвольно зацикливается на крепкой шее, где до безобразия красиво выпирает чёртов кадык. У парня, оказывается, на такое дикая слабость, раз уж влажность во рту заметно повысилась. Хочется поцеловать. Потом оставить метку, чтобы окружающие увидели: мужчина занят. Собственничество передаётся через поцелуй? Или у них семейное? Да и какая разница, если Чонгука хочется держать постоянно (вечность) рядом? — Почему ты не сказал? — с укором шепчет, зарываясь носом в смуглую шею. Чон ладонью давит на затылок, впечатывая продрогшего на холоде парня ближе к себе. Слышать этот опечаленный тон и чувствовать влагу на коже — невыносимо. Но, в чём точно Чонгук уверен, он всё сделал правильно. — А зачем? Что бы это изменило? Только обременяет, Юнги, согласись, — он неподвижно смотрит в потолок, зарываясь пальцами в чужие, аккуратно уложенные волосы. Может, надо было солгать и не подтверждать домыслы? Так, наверное, младшего не терзали бы вопросы и сожаления. Сожаления чего? Что он стал объектом ненормальной любви? Глупости. Не его ведь вина. — Прости, — сипло выдыхает, ни в какую не решаясь изменить настоящее расположение лица: глаза слишком залиты безосновательной влагой. — Господи, маленький, за что? — у Чонгука сердце сжимается от его искренних извинений, для которых он не давал ни единого прозрачного повода. Это Чон должен просить прощение за всё случившееся: за грубое поведение, ложные слова, ложные обещания, наглость, домогательство и… чёртов уход, который он в жизни себе не простит. Да, действительно, Чонгук, почему не извинишься? Кишка тонка? Или за извинениями последуют недопонимания, чьё решение потребует открытия очередных несносных тайн? Тупик. Однозначно выхода нет; точнее выхода, не несущего ущерб для обеих сторон. И что теперь? — Прости за то, что существую. Я не хотел… Не надо меня так любить, пожалуйста; я не хочу своим присутствием делать больно, бытием — тоже. Чонгук, прости, прости, я слишком потерялся, чтобы вовремя увидеть и уйт… — нескончаемый поток слов прерывает тёплая ладонь на губах, не дающая мальчишке продолжить самую ужасающую речь на памяти Чона. — Стоп, остановись, что ты несёшь? Куда уйти? Какое вовремя? Юнги, мальчик мой, ты слышал от меня хоть раз, что я жалею? Жалею о чувствах к тебе? Не надо надумывать лишнего и делать из себя чуть ли не главного преступника мира. Что с тобой? Почему ты плачешь? Зачем извиняешься? Я уехал по другой причине, отталкивал — тоже, поэтому, милый мой, знай: о любви я не жалею, — равномерным, спокойным голосом излагает мысль, губами постоянно касаясь покрасневшего уха. Правду говорит, или успокоить хочет? Действительно не жалеет? Это с какой стороны посмотреть. Сейчас всё хорошо, верно? Зачем же думать о дальнейшем? Юнги, затаив дыхание, выслушал уверенный ответ, лишь сильнее спрятал лицо в крепкую шею. Так спокойнее. Наверное, Чонгук целиком действует, как самое большое и недостающее успокоительное. Только бы всегда в такие дни был рядом, обнимал и шептал необходимые слова поддержки. Юнги так… нравится. Нравится быть с Чонгуком. — Ты невероятный мужчина, слышишь? — парень несмело поднимает заплаканное лицо вверх, искренне улыбаясь от удивлённых глаз напротив. — А ещё безумно красивый, — он осторожно нагибается и, не прерывая зрительный контакт, втягивает в глубокий поцелуй. «Я хочу быть с тобой», — так и вопят янтарные глаза, выбивающие воздух из чужих лёгких. Слишком уж возобновилась привязанность к старшему; может быть, это и к лучшему? Рядом с Чоном не хочется продолжать прежний образ жизни, не хочется спать со всеми подряд в попытках отыскать изрядно недостающую физическую ласку. Чонгук всё ему теперь даёт: заботу, тепло, нежность, иногда даже грубость и, естественно, любовь, о которой парень давно мечтать перестал. Видимо, лучше уже не будет. Никто другой не подарит всего и сразу: пробовал, проверял, положительного результата всё так же нет. Чонгук — единственный, кого одержимо желает отчаявшаяся душа; а за ней, в свою очередь, и хрупкое тело. — Сделать моему мальчику приятно? — с нагловатой усмешкой вдруг спрашивает Чон, чьи руки инстинктивно спустились к округлым ягодицам. Он, разумеется, такого в жизни никому не делал, но для братика захотелось; тем более встретить разомлевшее милое лицо до внезапной ломки жаждет помутневший взор. Наверное, младший дико красив в своём надрывном исступлении; Чонгук умрёт, если сегодня же этого не увидит. — Чонгук, что… — говорить ему сразу запрещает навалившийся сверху мужчина, жадно впечатывающий худое тело в диван. Юнги большими глазами смотрит на происходящее, тяжело дышит, впивается ногтями в обивку дивана и еле находит силы оставаться в реальности, потому что чёртов облизывающийся Чонгук сейчас в конец с ума сводит. Ну нельзя же быть таким. Чем природа думала, создавая столь невозможного мужчину? Юнги воздухом приходится давиться, лишь бы не думать о вопросе старшего, осуществления которого жутким спазмом застревает внизу живота. — Господи, Чонгук, ты же не собираешься… — совсем хрипло говорит, ощущая влажные губы у себя на животе. О нет, ещё как собирается… Юнги непроизвольно откидывает голову назад, снова соблазнительно заламывает брови и дрожащей рукой хватает Чона за затылок, с лёгким нажимом опуская его чуть ниже. Вид широких плеч, грязного оскала и угольных волос, небрежно спадающих на глаза, в свою очередь делают из Юнги истинного безумца. Ну куда так горячо? Парень правда уже не знает, каким образом должен дышать. — Тебе плохо, милый? — с иронией в голосе спрашивает, неаккуратно расстёгивая пуговицу чужих брюк. Младший расфокусировано смотрит в большие зрачки напротив, отлично понимая, кто вызвал такой дурманящий эффект; и это, по правде говоря, слишком заводит. Он что, даже сейчас поиздеваться решил? Ну уж нет, не получится: Юнги в край хорошо, чтобы теперь глупо краснеть. — Чонгук, сладкий, займи уже, наконец, чем-то рот, — сквозь стиснутые зубы шипит, прикрывая трясущиеся от ощущений веки. Мужчина на подобные высказывания лишь широко улыбается, полностью стягивая с братика все ненужные скрывающие тряпки. Видимо, обнажённый вид чрезвычайно ему понравился, чтобы довольствоваться лишь его незначительными частями. Он несдержанно скользит ладонями от коленок к бёдрам, некоторое время любуясь открывшейся перед глазами картиной. Юнги столь поддатливо лежит, шумно дышит, вызывающе смотрит, от чего Чонгук сам не понимает, в какой момент столь резко впился в полуоткрытые губы. Ну нравится ему этот мальчик… Да до такой степени, что это фальшивое «нравится» не отпускает уже полные десять лет. И как с таким братом спокойно жить? Чонгук искренне не понимает, жаркими поцелуями спускаясь от шеи к пупку. Наверное, именно так выглядит безумие; у него наверняка такие же несносные янтарные глаза, от которых одновременно и хорошо, и плохо. Стоило бы прекратить этот нездоровый водоворот чувств, но Чонгук, как завороженный, спускается ещё ниже, накрывая обветренными губами покрасневшую головку. Юнги с хриплым полустоном выдыхает, разводя стройные ноги немного шире. Господи, неужели это действительно делает Чонгук…? Тем более с таким исключительным азартом и вкусом? Блять. Парню выть хочется от невероятности картины. Чонгук менее осторожно накрывает пальцами основание члена и, не прерывая зрительный контакт, заглатывает до половины. Не то чтобы ему нравится такого рода действие. Точнее вообще не нравится, но этот растаявший вид напротив к чертям рубит все оставшиеся тормоза. Юнги слишком хорошо здесь выглядит; ему до одури идёт чрезвычайная возбуждённость. — Чонгук… — хрипит, чувствуя неконтролируемую дрожь по телу. Это ненормально: возбуждаться так быстро и хотеть кончить от одного лишь потемневшего властного взгляда. Почему старший даже в таком положении сохраняет будоражащее величие? Потому что в данный момент одно бледное тело полностью взято под цепкий контроль. Рука на члене начинает грубо двигаться, от чего создаётся настолько внушительный контраст, вызвавший перед глазами белые мигающие пятна. Чонгук отрывает губы от весьма увлекательного дела, пошло облизывается и, наклоняясь вперёд, втягивает почти не соображающего мальчишку в далеко не ласковый поцелуй. Всё-таки быть вместе действительно единственное правильное решение, жалеть о котором пока никто не собирается. Юнги вдруг на секунду останавливается, сильно жмурит глаза и, до хруста выгибаясь в спине, с надрывным «блять…» кончает. Чонгук даже слегка удивился такой быстрой разрядке, но, случайно увидев кровь на юнгиевых ногтях, обольстительно улыбается. — Ты что, порвал обивку? — продолжает свои издевательства, спускаясь томительными поцелуями к шее. Парень глубоко закатывает глаза, но, естественно, брата не отталкивает, давая возможность последнему себя неторопливо целовать. — А ты что, сделал мне минет? — в такой же нахальной манере спрашивает, услышав довольную ухмылку возле уха. — Тебе же понравилось, верно? — Нет, — умело лжёт, вплетая тонкие пальцы в смоляные волосы. — Тогда почему ты так быстро кончил? — саркастично хмыкает, поглаживая костяшками руки любимое бедро. Юнги снова закатывает глаза, с трудом спрятав дурацкую улыбку. Нет, ну он серьёзно? Да сколько можно-то издеваться? Парню всё сложнее скрыть густо покрасневшие щёки. — Так, значит, это от меня тебе нужен не только секс? — вдруг вспоминает выражение старшего Юнги, невесомо поглаживая пальцами кожу его головы. Чонгук несдержанно усмехается, специально встречаясь глазами с любопытным взором. Неужели он помнит чуть ли не каждую его реплику? Или, может быть, лишь самые болезненные? — Допустим, — мгновенно становится серьёзным, догадываясь, какой вопрос теперь последует. — Почему ты хотел меня обидеть? Зачем то паршивое поведение? — Надо было, — неохотно отвечает, предчувствуя ещё не скорое окончание разговора. — Для чего? — Юнги… — Нет, ответь, я хочу знать, — настаивает, обхватывая ладонями нахмуренное лицо. Мужчина из-под упавших волос на него смотрит, не понимая, почему всегда всё хорошее сводится к идиотским неприятным вопросам. — Чтобы ты ко мне не привязывался, — монотонно излагает, встречаясь, естественно, с искренним недоумением. — Но… почему? — Юнги, прошу, прекрати у меня постоянно что-то спрашивать; если бы я хотел рассказать, я бы рассказал; так что, дорогой, не пытайся лезть мне в душу, — в достаточно грубом тоне говорит и, прежде чем встать, поражённо целует мальчика в губы. Что-что, но ни при каких условиях обижать его не хочется, ругать — тем более. Этот интерес можно понять в полной мере, но, блять, лучше от такого осознания не становится. Возможно, наступит правильное время и Чонгук сам всё расскажет. А сейчас… сейчас ему слишком больно об этом говорить. Юнги поднимается следом, быстро натягивает часть одежды и, хотел было уже в резко подавленном настроении удалиться, как слышит за спиной чонгуково: — Поужинаем вместе? И этих слов вполне хватило, чтобы украдкой, но до боли ярко улыбнуться. — Конечно.