Sinful passion

На улице практически утро, а парни только-только заходят в квартиру, не отводя друг от друга сонных взглядов. Всё время на крыше они просто лежали в обнимку, смотря на город и звёзды большими радостными глазами. Больше ничего не волнует. Какие предрассудки? Это слово теперь обычный пустой звук. Они сделали то, чего очень сильно хотели. Нет больше разочарования. Всё было донельзя взаимно. Квартира их встречает привычной тишиной и холодом, что сразу вынуждает вошедшего Юнги мелко дрогнуть. — Холодно? — ненавязчиво интересуется Чонгук, сбрасывая с плеч кожаную куртку. Парень плотно поджимает губы, неохотно снимает пальто и коротко кивает, с трудом заглядывая старшему в глаза. Сложно смотреть на этого мужчину и не вспоминать, как грубо тот его трахал. С таким необычайным ненасытным вкусом… мурашки идут по телу от порочных представлений. — Немного, — он довольно стойко держит зрительный контакт, хотя всем нутром жаждет обратного. Чонгук тихо хмыкает, незаметно подходит в упор и собственнических кладёт руки на талию, притягивая разомлевшего мальчика к себе. — Согреть? — наклоняясь к уху, хрипит, губами поглаживая тонкую кожу щёки. Юнги непроизвольно упирается ладонями в тёплую грудь, с некоторым смятением ощущая вновь потяжелевшее дыхание. — Ну попробуй, милый, — мягко говорит, самостоятельно пытаясь урвать глубокий поцелуй. Чонгук, естественно, никогда не отказывает. Они, крепко держась друг за друга, не сдвигаются с места, игнорируя плавно наступающее серое утро. Юнги целенаправленно встаёт на носочки, обхватывает лицо старшего руками и, довольно улыбаясь, прикрывает сонные трепещущие веки. — Ты по-прежнему чертовски вкусный. Незачем меня снова заводить: одним разом не обойдусь, — Чонгук неспешно вытирает большим пальцем влажные губы парня, стараясь не задеть открытые маленькие ранки, собственноручно созданные вчера вечером. Юнги специально по новой облизывается, вызывающе глядя старшему в лицо. — Так давай, — он невесомо опускает руки к чужому ремню и, становясь на носочки, коротко ухмыляется. — Тебе ведь понравилось, верно? Я видел, как ты смотрел, дорогой. Глазки-то светились, — младший осторожно касается подбородка Чона, бестактно вынуждая последнего вновь на себя посмотреть. — Светились неистовой жаждой, — пальцы на ремне грубо пробираются под брюки, пока Чонгук стойко держит каменное лицо. Не так-то просто, оказывается, подобное терпеть; хочется в бесчисленный раз плюнуть на предосторожности и совершенно животно взять брата прямо в коридоре. Да так, чтобы любимое солнышко не только испортило голос, но и чёртовы обои на стенах. — Член внутри понравился? Или осознание, с кем спишь? — достаточно серьёзно говорит, не решаясь убрать чужую руку из брюк. А ведь снизу тянет… причём до скрежета эмали сильно. Дико хочется осуществить навязчивые мысли, ключевое выражение в которых «взять». Пора бы наконец прислушаться. Юнги слегка удивлённо вскидывает бровь, не совсем таких слов ожидая от предыдущих действий. Что за грубость? Откуда? Всё ведь нормально было… Ровно до момента, пока они не переспали. Может, реально кажется? Дважды? Трудно внушать противоположность к очевидному; придётся всё-таки спросить. — Всё хорошо? — на более оригинальный вопрос не хватает порядка в мыслях, которые, кажется, рассмотрели все возможные варианты исхода. Только бы не худший. Пожалуйста. — А что? Хочешь, может, чем-то поделиться? — Чонгук внезапно пугающе мрачнеет, выдёргивая руку парня из брюк. — Возможно, истинной причиной, почему разрешил себя трахать? В мозгах же не клинит, вижу. Так давай, братик, скажи, в первую очередь, себе правду, довольно нести чушь, — он говорит до леденящих мурашек ровно, бесцветно, не проявляя на лице ни единых столь нужных сейчас эмоций. Просто холод; неузнаваемый жуткий холод. Однозначно не случайность. Парень, видя, что ситуация оборачивается весьма неприятным образом, не сразу успевая разобрать, какой смысл вложен в выражение Чонгука. Сказать правду? Что за бред. Какую? Юнги точно сейчас запутается, если подробно не расспросит. — Чонгук, да что с тобой? Какая правда? Я, по-твоему, лгу? Не говори таких слов больше, не заставляй думать, что… — Что тобой воспользовались? — мужчина перебивает, по-прежнему не выражая внутренних чувств. — О, весьма приятно слышать. Думаешь, мне нечем заняться? Трахаться не с кем? Слишком поверхностно мыслишь, солнце, не разочаровывай так, — он многословно делает шаг назад, стараясь спрятать от младшего очевидно нездоровое дыхание. Не стоит переводить тему в другое русло: эта ночами мучает. Юнги, продолжая удивлённо стоять, даже слов подобрать не может, откровенно выражающих личное состояние. Это ведь всё шутка, правда? Поведение Чонгука вообще ничего хорошего не говорит. Становится страшно. — Объяснишь? — тихо, практически шёпотом спрашивает, большими глазами глядя на хмурого брата. Не к добру этот разговор. — То есть, ты хочешь сказать, что ни с того, ни с сего действительно меня захотел без каких-либо второстепенных намерений? Не смеши, Юнги, я достаточно за тобой наблюдал, чтобы вынести одну истину: ты одинок; причём настолько, что разрешил мне делать всё, лишь бы я не уходил. Всё, Юнги, абсолютно всё разрешил. Я думал, к этому не дойдёт, но, как видишь, одиночество страшная вещь. На что ты ещё способен, а? Сколько можно избегать очевидное? Ты переспал со мной не потому, что хотел, а потому, чтобы меня оставить рядом. Что ещё ты делал, дабы избежать одиночества? Сколько раз целовал с мыслью «только бы помогло, только бы насытился». Нет, это так не работает. Я вижу, когда мне лгут и когда себя к чему-то принуждают. Это отвратительно. Помнишь, я ещё попросил не признаваться мне в любви, если под этим подразумеваются братские чувства? Ты перестал задевать эту тему вообще. Я больше не слышал столь глупого «люблю тебя». И, знаешь, это к лучшему. Хоть в чём-то ты себе не солгал, — резко обрывает внезапный разговор, неопределённым взглядом смотря на застывшего младшего. Пытался говорить ровно — получилось, но глаза-то по-прежнему до жути печальные. Знает же, что верно мыслит: реакция Юнги самое яркое тому подтверждение. Последний, слушая длинную речь брата, с каждым словом всё сильнее мрачнеет, не в состоянии скрыть болезненно побледневшую кожу. Такое чувство, будто бы лицом об асфальт приложили; со звериной, чёрт возьми, силой. Как теперь реагировать на подобное? Трудно полностью отвергнуть: что-то внутри соглашается с каждым услышанным словом. Такое состояние нечеловечески сильно пугает. — Нечего сказать? — произносит более спокойно, вполне ожидав увидеть безмолвный ступор. А что здесь удивительного? Всё правильно. В братьев влюбляются лишь поехавшие рассудком люди; Юнги не такой, он не должен был. И не стал. Что, естественно, лишь подтвердило опасения. — Я… — парень старается быстро подобрать подходящее выражение, но не может, до боли вонзаясь ногтями в кожу. Что он скажет? Как оправдается? Ведь всем известно, что переспали они в спонтанной обстановке. Сколько там было взаимности? Была ли она вообще? Потому что, исходя из ситуации, нет другой причины, по которой они так скоро сблизились. Страх потерять? Очевидно. — Да, Юнги, я понял, — Чонгук натянуто улыбается, продолжая стоять на одном месте, глупо ожидая услышать необходимое отрицание. Почему Юнги молчит? Ну зачем так издевается? Тяжело сказать обыденное «нет, ты ошибся, всё не так». Чонгук бы поверил. Обязательно поверил бы каждому слову. И не важно: правда, ложь. Ему необходимо чёртово отрицание. — Чонгук, я… — парень опускает потухшие глаза вниз, стараясь выровнять нелепое дыхание. — Я ещё сам не знаю, что к тебе чувствую, но, Гукки… — делает голос максимально мягким, тем самым надеясь успокоить похолодевшего брата. Не выходит. — Разберись быстрее с самим собой. Бояться потерять человека так сильно, как это делаешь ты, страшное решение: вдруг он всё-таки уйдёт, и что с тобой станет? Нельзя же так привязываться к живому существу, слышишь? Все мы, чёрт возьми, смертные, — Чонгук непроизвольно тянется в карман за сигаретой, с горечью прокручивая последнюю фразу в голове. Тяжело всегда отталкивать младшего, когда дико хочется держать возле себя. Так, наверное, поступил бы каждый человек: эгоистично оставил рядом; но что, если мы и вправду смертные, а каждая никотиновая затяжка укорачивает жизнь на целые ненужные минуты. Что, если эти минуты уже подсчитаны? С такой информацией человек по-другому начинает мыслить. — Ты ведь привязался, — внезапно выпаливает Юнги, поднимая серьёзные глаза на брата. — Ты привязался ко мне на грёбаных десять лет и теперь учишь правильно жить? Не стоит: это смешно выглядит. Лучше скажи, почему ты после каждого сближения ведёшь себя, как долбанный мудак. Страдать нравится, что ли? Ибо я не понимаю твоего поведения! Всё ведь хорошо было, Чонгук, зачем портить? — он не поощрительно щурит глаза, всем своим видом давая понять высшую степень негодования. Ведь… достало. Сколько можно неизвестно чем руководствоваться? Пусть, блять, объяснит хоть часть личных поступков; Юнги бы однозначно полегчало. Чонгук непроницаемо смотрит в упор, периодически стискивая больно сводящие челюсти. Да, хочется заорать в голос мучающие мысли, высказать всё, что душу гложет, облегчить страдания, умерить боль, но, вот ведь проблема, тогда Юнги не выдержит. Чонгук ведь пообещал быть рядом; и будет, пока стечение обстоятельств не оставит выбора. Юнги же заслуживает знать правду. Как и, в принципе, Чонгук. Но кого это волнует? — А что я испортил? — низким тоном начинает, боковым взглядом наблюдая за странно дышащим братом. — Между нами что-то появилось, чтобы портить? По-моему, всё как было безнадёжно, так и осталось, не думаешь? Ты просто маниакально жаждешь любви, а я единственный, кто даёт тебе самую искреннюю, — Чонгук беззлобно улыбается, отлично понимая, что говорит правду, от которой на душе становится нестерпимо плохо. Да, всё-таки горы прочитанной психологии наглядно дают о себе знать: Чонгук насквозь видит резко замолкшего братишку. Всё правильно. Всё так и должно быть. Какая взаимность? Это всего-навсего наивная надежда, что вот-вот исчерпается. Чонгук ещё некоторое время смотрит на младшего, почти до крови кусает язык и, не удержав своих глупых порывов, резко целует мальчика в губы. Как же слаб рядом с ним. До безобразия, до чудовищного крика слаб. И как с этим бороться? Лишь навстречу мирно идти. Больно? Терпи. Чонгук, не дожидаясь ответа, отстраняется, многословным взглядом глядя на парня. Да, Юнги видит в нём те страшные чувства. Видит, но не знает, как ответить. Пробовал, разрешал, тянулся… Чонгук увидел во всём фальшь. И что теперь? Теперь этот родной взгляд обременяет. — Чонгук… — на автомате пробует исправить ситуацию, но. — Всё хорошо, не стоит, — мужчина отходит всё дальше, метнув погрустневший взор в окно. — Не опоздай в универ, хорошо? Образование — единственное, что тебя сейчас должно беспокоить, — говорит так, будто бы задыхается, с трудом игнорируя кровавый привкус во рту. Эту беседу лучше реально не продолжать, не сегодня: слишком устали оба, незачем себя целенаправленно мучить. — Хорошего дня, — напоследок молвит, постепенно двигаясь в сторону гостиной. Юнги оторопело смотрит старшему вслед и, хотел было его остановить, как ловит себя на мысли, что стыдно. Стыдно за признание чужой правоты. Одиночество творит с людьми поистине страшные вещи.

* * *

На паре психологии и социологии Юнги со странным интересом слушает преподавателя, изо всех сил стараясь вникнуть в тему. «Проще забыть ненавистника своего, чем любимого душой человека», — звучит банальная, с поверхностным смыслом цитата, которую остальные студенты, естественно, пропускают мимо ушей. Юнги же напрягается. В голову мгновенно полезли хаотичные мысли, сопровождающиеся внутренним необъяснимым чувством. Ничего удивительно в этом выражении не было; обычный набор логически складывающихся слов, не более. Всем ведь известно, как многое значат для людей чувства. Гибель ненавистника принесёт спокойствие, удовлетворение, радость, возможно даже облегчение. А смерть противоположности? Что она за собой потянет? Те, кто знают ответы, пытаются стать для близких первой версией: всего лишь отвратным нелюдимым существом. А каково им с этим жить? Страшно даже представить. Находясь в столь тяжелых рассуждениях, Юнги всё равно каким-то образом почувствовал короткую вибрацию смартфона в кармане, отвлекающую внимательного слушателя от опасного погружения в философские мысли. Парень быстро промаргивается, украдкой смотрит на преподавателя и, увидев спину последнего, незаметно тянется к брюкам. На ярком экране телефона высвечивается одно сообщение от — о Боже мой — Чонгука, носящее в себе слишком неопределённый смысл. Они с того самого утреннего разговора больше не виделись, следовательно, любое проявление внимания мужчины заметно удивляет. На душе становится неспокойно: вспоминается весь чёртов грубый диалог и перечисленные в нём нелицеприятные укоры. И что должно значить теперь его скромное «выйди»? Он вообще знает, что такое учебный процесс и словосочетание «пара пока не закончилась»? По всей видимости, нет. Но, к большому удивлению, Юнги поджимает губы и, выждав минуту, просит у профессора разрешение выйти. Ну, собственно говоря, зачем? Чонгуку заняться больше нечем после характерных предположений? Видите ли, знает он про чувства Юнги больше, чем последний. Как самоуверенно. Если парень пока не знает, как объяснить содержание собственных действий, то это не значит, что нужно в чём-то упрекать и обвинять в использовании для личных целей. Что вообще за глупость? Юнги бы мог воспользоваться кем угодно, но точно не братом. Откуда у старшего такие мысли? И почему он снова заикнулся об болезненных темах парня? Почему снова ткнул носом в грязь, уведомляя, как же Юнги одинок и никем не любим? Хочет, чтобы младший был чем-то обязан? Благодарен? Отвратные предположения. Юнги решает не зацикливаться, а просто выйти из аудитории. На безмолвный вопрос, оказавшись за дверью, парню отвечает крепкая хватка на запястье, после которой следует неслабый толчок в сторону. Юнги хаотично мотает головой, в попытках отыскать источник, принуждающий идти, как в эту же секунду оказывается плотно вжатым в стену, прямо за ненадёжным углом центрального коридора. Парень притуплённо моргает, бессознательно втягивая носом никотиновый аромат, тяжёлым бременем парящий прямо над поникшей головой. Талию бестактно оплетают крепкие руки, целенаправленно вдавливая в твёрдый корпус мальчишку. Юнги молниеносно теряет грёбаный дар речи. — Я слишком соскучился, чтобы говорить, — хрипло начинает Чонгук, опуская лоб на чужое плечо. Вероятно, не это сначала хотел произнести, потому что сразу после сказанного мужчина жмурится, добавляя совершенно внезапное: — И прости за сегодняшнее: я полный идиот, раз уж осмелился утром тебя глупо обвинить. Ты мне ничего не должен, — шёпотом, опаляя своим несносным дыханием кожу, после чего, не дожидаясь реакции, голодно впивается в лично истерзанные губы. Юнги вдохнуть не успевает, как в ту же секунду надрывисто выдыхает, практически осмеливаясь послушно сомкнуть налитые свинцом веки. Ну не здесь же. Универ как-никак. Камеры могут находиться недалеко. Парень крепко обвивает руками шею брата, с такой же ненасытной отдачей отвечая на внезапный поцелуй. Осознание того, что в любой момент кто-то может выйти из аудитории и застать такую нездоровую картину, до дрожи распаляет. Юнги даже не представляет, каким образом здравый рассудок повернул не туда. Совершенно, совершенно не туда. Дыхание спирает от властной хватки на бёдрах, осторожно поднимающую любимого мальчика над землёй. Юнги обвивает ногами торс, оказывается чуть выше уровня глаз Чона, тем самым открывая редкую возможность смотреть на мужчину с высока. Такой серьёзный, строгий, хмурый, возбуждённый. Последнее исключительно из-за Мина, единственного имеющего такую страшную власть над братом. Ну нельзя же так покоряться живому человеку; нельзя его делать смыслом бытия: обожжёшься. Чонгук сделал… И не то чтобы обжёгся — выгорел дотла. Руки на ягодицах напрягаются, парня спиной плотно вжимают в стену, и, поймав его сорванный стон, мужчина скалится. — Ты же понимаешь, что через несколько минут конец пары? Не боишься быть пойманным в столь компрометирующей позе со взрослым человеком? У нас ведь заметная возрастная разница, не так ли? — Чонгук с усмешкой подкидывает младшего на руках, удобнее размещая широкие ладони. Нравится смотреть с такого ракурса на Мина: пошлый блеск в глазах лучше всего отсюда видно. Юнги, наклоняя голову к плечу, многословно вплетает пальцы в угольный затылок, быстро скользя языком по влажным губам. — Не боюсь, — он ласково поглаживает пальцем выпирающие венки на шее Чона, периодически поглядывая на его соблазнительные руки. — Пусть смотрят и понимают, чей ты мужчина, — произносит с такой непоколебимой уверенностью, останавливая ладонь посреди чужой шеи. Чонгук прекращает двигаться, с вопросом заглядывая в глаза парня, который, не мешкая ни минуты, снова притягивает старшего к себе. Никак не насытится. Целует теперь настолько жадно, что самому время от времени становится страшно узнать истинный источник подобных побуждений. Чонгук не прав: дело не только в трагическом жизненном опыте и недостатке любви близких. Здесь источник иной; копаться в его зачатках на данный период действительности отнюдь не хочется. Руки Чона — как обычно — собственнически проскальзывают под брюки Юнги, не стесняясь сжимая округлые ягодицы. В коридоре слышатся чьи-то шаги, но, как и предвещалось, никто не отрывается, а пальцы Мина лишь сильнее цепляют кудрявые смоляные волосы. Да, он отлично понимает, что в универе как минимум трём людям известно, кем ему приходится Чонгук, но какая к чёрту разница? Раньше мнение остальных его заботило, но лишь потому, что хотелось всем понравится (ещё один недостаток характера, тянущийся из печального прошлого); а сейчас… Сейчас есть Чонгук; и тот его до безобразия голодно целует. — Так соскучился? — спрашивает уже старший, опуская лоб на бледную грудь. — Приятно удивляешь. Юнги украдкой улыбается, решая оставить заданный вопрос без ответа. — Сколько у тебя ещё пар? — Это последняя, — тут же говорит, умело преподнося чистую ложь. Надоело сидеть на скучных лекциях и слушать занудный монолог преподавателей; лучше с Чонгуком остаться. Не зря же он задал такой вопрос. Может быть, хочет увезти? — Почему спрашиваешь? — Пообедаем? — хриплым шёпотом молвит, упираясь лицом в тонкую шею. Юнги сразу расплывается в милой улыбке, чувствуя на коже раскалённое дыхание. — Какой повод? — Мы теперь вместе, — Чонгук лениво целует парня в подбородок, непроизвольно втягивая аромат сладких духов. Младший и ответить ничего не успевает, как получает в губы неторопливый поцелуй, наполненный раскрепощённой, донельзя порочной страстью. Юнги с трепетом прикрывает веки, снова смущённо улыбается, крепче обвивает ногами чужой торс и, игнорируя посторонние звуки, просто наслаждается редкостным моментом. Как странно звучит. «Мы» и «Вместе». Удивительное сочетание, не правда ли? Юнги как и прежде не удаётся поверить в только что услышанное. Быстро ситуация изменилась: до безобразия быстро. Несколькими месяцами ранее даже думать об этом было постыдно, не то чтобы предпринимать какие-то попытки к воплощению. Они ведь братья — всё такое же глупое оправдание. Разве остановило предыдущее выражение то, к чему они оба, кажется, стремились? Потому что, к чему бы человека не принуждали, не захотев, он этого не сделает; по крайней мере, не начнёт к таковому снова тянуться. А Юнги, глупый мальчик, вновь Чонгука к себе прижимает, не даёт уйти, держит изо всех сил, умоляет не бросать, не убирать руки, не прекращать поцелуй, не отдаляться, продолжать просто для него ровно дышать. Видимо, вышеперечисленное становится центром круглосуточных раздумий, из-за которых Юнги ни о чём больше думать не может. Как больной на одном и том же зациклен, маниакально помешан. Лишь бы Чонгук всегда был рядом; лишь бы никогда не покидал. Эгоистичные помыслы? Однозначно. Спустя несколько минут Юнги наконец чувствует ногами пол и, распахивая поплывшие от возбуждения глаза, продолжает обнимать старшего за шею. — Мой мужчина? — Ты уже спрашивал. — Ещё раз хочу услышать, — парень лениво улыбается, ерошит Чону угольные волосы и, скользя костяшками по скулам, случайно замечает более ярко очертившиеся структуры лица. Чонгук с прищуром смотрит на брата, чувствует его осторожную хватку на щеках и, понимая к чему всё может привести, резко отстраняется. О нет. Нет, нет, нет. Не сейчас. «Не надо замечать лишнее, Юнги, прошу», — с нарастающим испугом мыслит, на ходу придумывая причину вероятного ухода. — Ты похудел? — спрашивает очевидное, наблюдая за вмиг отрешённым выражением лица напротив. — Забери вещи из аудитории. Жду внизу, — старается выражаться быстро, тем самым скрывая в голосе непривычные нотки. Этот вопрос окончательно выбил из колеи; вернулись все здравые мысли, побуждения, чистый разум и цель, с которой он сюда приехал. Всё не должно было заходить так далеко. Юнги вообще изначально должен быть его возненавидеть. Почему всё по-другому? Чонгук только теперь осознаёт, как неминуемо в настигшее время лажает. Парень непонимающе смотрит на действия Чона и, чувствуя неладное, вновь пробует шёпотом заговорить: — Но, Чонгук… — Я сказал: забери вещи и спускайся, — уже рычит, затевая попытки двинуться к выходу. Юнги ошарашенно смотрит в спину уходящему брату и, не найдя решения лучше, бежит в аудиторию за рюкзаком. Он не знает, что скажет преподавателю в следующую минуту; больше всего взволновала мысль, почему Чонгук так отреагировал на вопрос о весе. Всё из-за сигарет? Ну правильно, он же отвратно питается со своим ежедневным употреблением алкоголя и никотина. Как вес в таком случае может быть в порядке? Он что, бросить не может? Или не хочет? При любом исходе его сначала нужно обязательно догнать. Юнги резко влетает в свой кабинет, видит, что лектор продолжает вести пару, находит своё место, берёт рюкзак и на немой вопрос присутствующих отвечает таким же бесцеремонным уходом. Нет времени думать об учёбе: Чонгук ждёт внизу. Когда это обстоятельство вызывало внутри столько неистового трепета и волнения? Он что, действительно обезумел, думая только об одном человеке и его странном поведении? Ответов нет. Юнги игнорирует все очевидные факты, молниеносно спускаясь на первый этаж здания. Глаза тут же сворачивают в сторону парковки, и, осматривая ту во всех существующих плоскостях, не находит ожидающего там матового спортбайка. Хозяина, к слову, тоже нет, что холодной дрожью пробегается по бледной коже. В мыслях застревает навязчивый вопрос, требующий объяснить, какого чёрта с Чонгуком вечно происходит. Куда опять делся? Обещал ведь подождать… А совместный обед? Что с ним-то теперь делать? Всё-таки «вместе» уже не празднуется? Весьма трагическое озарение. Только выйдя на улицу, Чонгук резко хватается за грудь и, стараясь выровнять тяжёлое дыхание, прикрывает расфокусированные от усталости глаза. Так продолжаться больше не может: он отравляет жизнь брату. Если сейчас ещё нет, то потом — обязательно. Как приказать глупому сердцу не биться так рядом с мальчиком? Как себя-то заставить прекратить? Трудное решение, знает, но почему никто не сказал, что он вообще его не вынесет? Больно к нему прикасаться. Больно понимать, что скоро на этих драгоценных глазах выступят горькие слёзы. Но как предотвратить подобное? Как не показаться ещё большим уродом и не сделать хуже? Чонгук запутался. Он не может найти правильный путь. Куда сворачивать? По обе стороны всё та же чудовищная, преследующая вечность боль. Чонгук к ней привык. А Юнги? Он-то сможет справиться? Во рту по-прежнему ощущается омерзительный металлический привкус, умело остающийся всеми без внимания. Не справится.