Sinful passion

«Я люблю тебя», — повторяет в голове эти болезненно-лживые слова Юнги, двигаясь в неизвестном для себя направлении. Он себя чувствует… максимально странно; раньше другие не вызывали подобных эмоций, не заставляли лихорадочно дрожать от воспоминаний совместной ночи и уж тем более не провоцировали таких горьких слёз, с которыми мальчишка вот уже полчаса движется всё дальше вперёд. Чёртов мозг специально, игнорируя инстинкт самосохранения, подкидывает сознанию различные вариации продолжения давеча увиденного, от мысли о котором хочется содрать с себя живьём кожу. Юнги помнит его ладонь на бедре Тэхёна, его чёртовы невозможные губы на чужих, что так неистово втягивали не того партнёра в демонстративный жаркий поцелуй. Парню чудовищно больно. Разве трезвомыслящий человек пойдёт на такое, прежде раскидываясь убедительными речами о любви? А Юнги ведь поверил. За что с ним жизнь так поступает? За какие грехи не даёт ощутить счастье? Он думал: за всё ответил, но судьба подбрасывает новое испытание, будто иронично спрашивая: «а это выдержишь?» Юнги не знает. Всё остальное — да, без проблем, но наглое предательство Чонгука его знатно подкосило. Как он посмел в глаза смотреть? Целовать другого и смотреть на него, причём так пристально и уверенно, якобы совершая не самый отвратительный поступок, а вполне себе благородную вещь. Юнги реально воротит от попытки оправдать поступок брата. Он не понимает, зачем это делает, но всё равно продолжает искать в голове ответ, искренне надеясь выявить осечку. Ну не мог же Чонгук просто так поцеловать лучшего друга младшего, прекрасно зная, что последний находится за стеной. Это однозначно было спланировано; и дополнительная пара глаз, которая всё видела, совершенно входила в рамки подлого замысла. Как ни старайся, Юнги не может его понять. Всё ведь хорошо было, в чём, собственно, проблема? Зачем было максимально болезненным образом отталкивать, если можно было спокойно сказать в лицо: «разлюбил». Без предательства, тайн и догадок; просто изложить истину, и Юнги бы понял. Всё понял бы и забыл, продолжая держать старшего братика постоянно при себе. Ему ведь всю жизнь не хватало того самого родного человека, к которому можно подойти, сесть на колени, поплакать, рассказать случившееся, обнять настолько крепко, насколько получится, после чего поражённо прикоснуться губами к чужим, никотиново-любимым, получая на это незамедлительный трепетный ответ. Но, к сожалению, такие мечты редко воплощаются. Кому как не Юнги всё знать: его жизнь оттенок глаз любимых носит: такой же непроглядно-чёрный. С ума сошёл? Однозначно. Холодный ветер беспощадно режет влажные скулы, неосторожно отрезвляя поражённого в самую душу мальчика. Нет, он не держит зла на Тэхёна: тот не раз выражался, что Чонгук ему симпатичен, тем более сам Юнги решил утаить от друга факт возникших отношений. Тэхён не виновен: его просто не оповестили. Всё в порядке. По крайней мере, Юнги так хочет думать. По дороге парень встречает небольшой бар с неоновой вывеской, морщится от вульгарного света, секунду смотрит вперёд, поворачивается, думает и всё равно заходит внутрь, решая отвлечь мысли иными заботами. Жизнь ведь на брате не останавливается, верно? Ну верно же? Дать ответ выходит более чем затруднительно. Внутри ничем не примечательного заведения стоит приятный полумрак, играет спокойная музыка, что сразу располагает вошедшего парня на некий внезапный комфорт. За барной стойкой сидят несколько наверняка пьяных лиц, продолжающих заливать материальные убытки новыми порциями алкоголя. Неужели кто-то правда верит, что химическое вещество решает проблемы? Оно всего-то даёт возможность немного передохнуть, угробить здоровье и, естественно, светлый рассудок, который с утра окажется не в лучшем состоянии. Юнги, кажется, не прочь присоединиться в этот замкнутый трагический круг пьяниц. В конце-то концов, что ещё ему делать в столь угнетённом настроении? Не улыбаться же и идти вперёд. Надо лишь немножечко передохнуть; а завтра уж можно встретиться лицом к лицу с истинной. Чего греха таить: Юнги надеется услышать оправдание. У Чонгука ведь оно есть? Пройдя мимо нескольких столиков, Юнги несмело присаживается возле какого-то мужчины за стойкой и, поднимая на бармена покрасневшие глаза, просит двойную порцию виски. Машинально заказал, или продолжает думать о брате? Неважно. Ему просто захотелось виски… Молодой бармен дружелюбно улыбается, выполняет заказ и, прежде чем отдать, интересуется: — Плохой выдался день? — Ужасный, — тихо бормочет парень, припадая губами к бокалу. Нет желания продолжать диалог: в данный момент приветливость или радость в нём отсутствуют. А виной всему один слишком бесящий, глупый, самодовольный, наглый, невыносимый, паршивый, недостающий человек… Как бы Юнги его не ругал, сердце-то продолжает биться, причём нездорово быстро после упоминания родного имени. Будь ты проклят, Чон Чонгук! Что ты сделал с младшим? Он на тебе теперь сумасшедше помешался. Первая порция заканчивается так же быстро, как и вторая; Юнги по-прежнему бесцветно смотрит вперёд, игнорируя частые предупреждения бармена о выпитом количестве виски. Да кто он такой, чтобы ему указывать? Только один человек мог. И именно в прошедшем времени: больше не сможет. — Парень, ты слишком быстро пьёшь. Как домой доберёшься? — нелестно качает головой надоедливый собеседник, вынуждая Юнги демонстративно закатывать глаза. — Ты донесёшь, — огрызается, желая побыстрее прекратить изначально нелюбимый разговор. — Пошли, — как-то не на шутку серьёзно молвит, заметно удивляя расслабившегося парня. — У тебя работа, если ты забыл. И, не поверишь, я сам справлюсь, — снова рычит Юнги, предпринимая попытки подняться со стула. В голову ожидаемо бьёт весь выпитый алкоголь, из-за чего держаться ровно выходит с внушительным трудом. Он никогда не отличался особой стойкостью к подобным видам времяпрепровождения, что наглядно сказывается на слегка кривой неторопливой походке. Юнги, вновь вспоминая этот въевшийся в нутро взгляд, чувствует подступившую к горлу тошноту, после чего и пару сильных рук на талии. — Эй, парень, ты хорошо себя чувствуешь? — интересуется, вероятнее всего, тот самый надоедливый бармен, получая от мальчишки неразборчивый кивок. Да уж, лгать не научился; зато у других это замечательно выходит. Работник заведения, видя, что ему нагло лгут, осторожно тянет парня в туалет с целью помочь безобразно нестойкому к алкоголю прийти в себя. Юнги сначала сопротивлялся, ругал, говорил, что не его дело, но после поражённо сомкнул красные глаза и тихо всхлипнул. Тяжело быть сильным, когда всё плохо; но ещё тяжелее знать в лицо собственную слабость и разрешать пускать внутрь себя вековые корни. Да, Юнги по-прежнему думает о нём даже в момент, когда за спиной захлопнулись двери туалета, а на бёдра опустились неприятные телу широкие ладони. Что он творит со своей жизнью? — Помочь сбросить напряжение? Выглядишь очень уставшим, — говорит человек напротив, но Юнги не слушает, в каждом касании вспоминая старшего тёмноглазого брата. Глупо надеяться, что оправдание существует; Чонгук сделал то, чего хотел: он сделал Юнги непростительно больно. А как поступает последний? Он, небрежно хватая чужое запястье, сжимает с такой пугающей силой, что холодок проходится по коже, в то время как бармен ошарашенно округляет серые глаза. — Себе помоги, пока есть чем, — холодно произносит, одним движением отталкивая молодого мужчину. Нет, он так не поступит: у Юнги уже есть свой человек; другие ему омерзительны. Вероятнее всего, прежде события носили бы совсем иной характер, но… …но сейчас есть Чонгук. Юнги его просто так не отпустит.

* * *

Домой добраться оказалось сложнее, чем предполагалось, но вполне себе осуществимо. Юнги, бесцеремонно захлопывая за собой дверь, морщится от слишком громкого звука и, кое-как избавляясь от обуви, криво шагает на кухню. В квартире ожидаемо стоит насыщенный аромат никотина, который не вызывает теперь ни трепета, ни восхищения. Юнги всего лишь упёрто добивает себя несносными воспоминаниями, что так намертво въелись в душу и не дают ни секунды покоя. Значит, к Чонгуку всё не так просто, как казалось ранее. Не просто братская любовь. А что же? Парень изнеможённо падает на ближайший стул около стола, опираясь продрогшей спиной об стену, медленно прикрывая тяжёлые веки. Очень трудно посмотреть к себе внутрь и напрямую заговорить с ожидающими там бесстыдными демонами: всё так же боится услышать истинный мотив собственных желаний. Кто для него Чонгук? Брат, мужчина, предатель? Всего понемногу. Но всё же одно «из» превосходит другие. Пора бы, наконец, определиться, какое. Юнги достаточно времени обездвижено сидит, сорвано дышит, смотрит в одну точку напротив и, впиваясь зубами в губу, резко срывается с места. О да, он ещё пожалеет о всём происходящем. Обязательно пожалеет. Но сейчас неважно; Чонгук должен ответить за свои поступки. Он, быстро минуя коридор и свою комнату, бесцеремонно распахивает дверь гостиной и, не сразу отыскав взглядом брата, разъяренно приближается ко входу на балкон. Нет, с ним наверняка что-то не то происходит; откуда столь резкая смена эмоций? Только что ведь был так разбит и подавлен, а теперь свирепо смотрит старшему в спину, до крови на коже сжимая руки в кулак. Хочется ударить за всю причинённую боль; сломать каждую косточку невыносимого тела, мучить до той степени, пока чёртов ублюдок не извиниться. Юнги очень хочет ему навредить, сделать так же больно и плохо, как тот несколькими часами ранее, но… …он слишком от него зависим, чтобы хоть каплю вреда нанести. Не сможет. Трус и слабак, способный простить всё, лишь бы человек напротив повернулся и вновь со всей искренностью прошептал «я люблю тебя». Юнги так этого хочет, Господи, весь день ему, кажется, мерещились эти три сумасшедших слова. Парень, внимательно следя за спиной Чона, не сразу понимает, что о его присутствии уже всем известно. А как тут понять, если он глаз с брата не сводит, практически бесшумно двигаясь к нему наружу. Холодно. На улице, вероятно, скоро упадёт первый снег, о котором нетрезвые наблюдатели подавно забыли. И что теперь? На ровном месте взять и заговорить? О чём вести диалог? Об измене, предательстве, лжи? Не самый благоприятный способ провести этот чудный зимний вечер, наполненный сигаретным дымом, алкоголем и выжирающим чувством вины, о существовании которой один человек тягостно молчит. Никому от правды лучше не станет. Чонгук всего лишь вновь увидит его хрустальные драгоценные слёзы. Где та улыбка, которую он клялся подарить? Где счастье обещанное? Неужели зашли в тупик? Настал конец? Конец их не зародившейся чёртовой взаимности. В губах старшего привычно тлеет сигарета, в то время как его задумчивый взгляд демонстративно устремлён вперед, якобы не замечающий присутствия самого главного мальчика в мире. Может, действительно глупый поступок? Где там было благородство? Что хорошего в боли, спасающей иную боль? Возможно, правильным решением было не бежать и отталкивать, а обнять и защищать? Держать рядом до последнего вздоха, целовать в завершающие жизнь минуты, шептать до безобразия чистые признания в любви, покаяться во всём содеянном, до гроба просить одно прощение. Можно же было выбрать такой путь: намного ласковее и приятнее в восприятии, полон улыбок и счастливых дней. Юнги бы ему лучезарно улыбался, гордился тем, кому принадлежит, радовался бы следующему утру, где они, влюблённые, теперь, наконец, вместе. Но что происходит на самом деле? Чонгук не находит смелости повернуться. Холодный ветер снова поглаживает лицо колючим зимним дуновением, накаляя молчаливую атмосферу до тошнотворной первой избегаемой речи: — Я тебе надоел? — несмело подаёт голос Юнги, становясь максимально близко к широкой спине брата. О, если бы последний знал, сколько раз за день он задал себе этот вопрос, возможно, усомнился бы в его ментальном здравии. И пусть. Юнги давно не чувствует себя нормально. Чонгук, отлично услышав вопрос, никак не реагирует, продолжая делать глубокие ядовитые затяжки. Лёгкие жгут, покалывают, в очередной раз напоминая хозяину, в каком они состоянии, но так же успешно, как и прежде, остаются проигнорированными. Да, Чонгук знает, чего ему стоит каждая выкуренная сигарета, но продолжает употреблять никотин ровно до момента, пока не задохнётся. Дурацкий поступок, знает, но, причиняя себе боль, усмиряет желание броситься к Юнги и послать к чёрту ненавистную жестокую Вселенную. Сколько же раз он хотел этого, если поджигает сигареты буквально каждые пятнадцать минут. Сумасшествие. Совсем свихнулся со своей неправильной любовью. — Нет, — внезапно для себя и парня отвечает, спокойно облокачиваясь об холодные поручни балкона. Только бы не последовали вопросы «тогда почему?» «зачем это сделал?» и им подобные. Чонгук не выдержит давления: и так слишком тяжело держаться, находясь в жалких миллиметрах от своего маленького смысла жизни. Юнги не простит; Чонгук, к сожалению, наверняка это знает. — Я не удовлетворяю тебя? — по-прежнему шепчет, не найдя силы прикоснуться к тёплой чонгуковой спине. А хотелось… — Не в этом дело, — каким-то образом сохраняет спокойствие, бессознательно выбешивая парня неоднозначными ответами. Ну и как это понимать? Он может сказать нормально? — А в чём? Не хочешь хоть единожды объясниться? Сколько можно этих секретов и сложностей? Я устал пытаться тебя понять, Чонгук, очень устал, — он необычайно крепко сжимает красные от ранок губы, требовательно глядя старшему в затылок. Сердце необъяснимо загнанно трепещет, пугая своим состоянием не только парня, но и мужчину. Кажется, у обоих оно сейчас взорвётся. Их эффект друг на друга слишком опасен, чтоб к нему вновь привыкать. Но, как обычно это бывает, к опасности влечёт. Чонгук привык к своей золотоглазой болезни. — Что ты хочешь от меня услышать? — устало молвит, неожиданно резко поворачиваясь лицом к Юнги. У последнего дар речи исчезает каждый раз, когда он на него так смотрит. Разве можно поступать с человеком столь бесчестно, при этом смотреть так, будто впереди центр грёбаной Вселенной? Его Вселенной… Чонгук, у тебя точно всё в порядке? Парень, с трудом выдыхая, не отрываясь смотрит в глаза старшего, не в силах выбросить их вид во время поцелуя с Тэхёном. Необъяснимое чувство по новой обволакивает пылающее сердце, вынуждая бедного мальчика практически кричать. — Да как ты можешь вести себя настолько спокойно после всего случившегося? У тебя вообще есть совесть? Чем ты руководствуешься в своих поступках? Спермой в голове? — не следя за языком, рычит, наконец привлекая к себе в полной мере внимание брата. Чонгук ожидаемо хмурится, зажимает фильтр сигареты в губах и, опираясь поясницей об перила, складывает отвлекающие внимание руки на груди. — Подойди ближе, — привычным хриплым голосом говорит, внимательно разглядывая нетрезвый вид не контролирующего себя разъярённого парня. Интересно, на что он способен с градусом в крови? Если ударит — будет даже лучше. Юнги, с прищуром глядя на мужчину, делает к нему последние несколько шагов, пока случайно не оказывается между его разведённых ног. Последний всё так же непроницаемо смотрит, игнорируя запретную на настоящее время интимную близость. — Умоляю, скажи мне, почему, — младший, злясь на своё слабое положение, отводит взгляд в сторону, по новой воспроизводя в мыслях вчерашние роковые события. — Почему ты это сделал? — добавляет чуть тише, непроизвольно вслушиваясь в биение чужого сердца. Оно так громко стучит… практически болезненно. Юнги самому становится больно от прерывисто раздающегося звука. Нет, любит. Всё ещё любит. Надоедливое «почему» возникает теперь в большинстве неозвученных вопросов. Мужчина, не ожидая от себя такого, аккуратно поворачивает лицо мальчика к себе, заставляя смотреть в тёмные леденящие глаза. — Я ошибся, — тихо, на грани слышимости произносит, поглаживая большим пальцем нежную кожу лица. Юнги непонимающе вскидывает бровь, надеясь, что правильно истолковал смысл сказанного. — В чём? Если ты о случившемся… — Я ошибся, говоря, что мы красивая пара. Неправда. Мы аморально смотримся вместе, — с добивающим равнодушием молвит, созерцая резко увеличившиеся зрачки парня. Испугался. Даже лицо утратило живой цвет. Чонгук остерегается представить, что в таком случае его ждёт в дальнейшем. Юнги, несколько секунд ошарашенно пялясь на мужчину, старается понять, не послышалось ли. — Да как ты смеешь… — отрицающим действительность голосом начинает, еле удерживая порывы ударить никак не реагирующего на слова Чонгука. — Так если у тебя изначально были сомнения, какого чёрта ты полез ко мне?! Решил проверить, сможешь ли затащить брата в постель? Поздравляю! Ты победил, — повышает тон, бессознательно отступая назад к стеклянной двери. — Но какой ценой… — в конце голос предательски ломается, выдавая с потрохами накатившую волну истребляющих эмоций. Юнги чудом ещё не заплакал, слишком уверенно в данном положении разворачиваясь к старшему спиной. Чонгук, следя за поведением брата, только подтверждает первичные опасения, что их пересёкшее черту взаимодействие будет иметь страшный итог. Так и случилось. Он, до скрежета стискивая зубы, старается удержать себя на месте и не совершать глупости, как в ту же секунду, не пересчитав возможные минусы, мужчина хватает младшего за локоть и резко тянет на себя, не в праве бросить такого Юнги на растерзание личных мыслей. Парень, чувствуя на руке хватку, моментально прикрывает веки и, не дав Чону ничего сказать, больно толкает того в тёплую грудь. — Даже не пытайся сказать что-то ещё: я достаточно услышал, — цедит сквозь стиснутые зубы, не удосуживаясь даже повернуться к застывшему вмиг брату. Дальше… …раздаётся громкий кашель, за которым следует столкновение Чонгука с поручнями, что, спрятав рот под ладонью, не в состоянии сделать глоток свежего обжигающего воздуха. Перед глазами смазалась картинка, сила покинула дрогнувшие ноги, внутренняя часть ладони становится влажной, а Чонгук, находясь на грани задохнуться, думает лишь о том, чтоб Юнги его не увидел. Лёгкие вдруг с такой силой начинают жечь и сжиматься, что сознание мутнеет от нехватки кислорода и попыток сохранить хозяину жизнь. Чонгук, хватаясь свободной рукой за перила, на второй чувствует капли тёплой жидкости, плавно скатывающейся между пальцами вниз. Такие приступы случаются с ним не впервой, но этот… Этот до ужаса пугает. Кашель становится всё громче и громче, пока мальчишка, окаменевший в проходе, большими глазами смотрит на задыхающегося брата. Это однозначно застало врасплох; лихорадочно дрожащие пальцы сильнее всего выражают внутренний сковывающий испуг. — Чонгук… — осторожно зовёт, но, видя в каком состоянии старший, по щелчку начинает неистово паниковать. — Господи, Чонгук, что с тобой? Это из-за меня? Вызвать скорую? — тараторит на одном дыхании и, не дожидаясь ответа, на деревянных ногах выбегает в комнату по телефон. Сердце загнанно стучит в груди, руки по-прежнему трясутся, сложно вообще различить цифры на экране, глаза на мокром месте; Юнги не помнит, как набирал с детства заученный номер скорой помощи, как говорил с приятной женщиной; он, кажется, не уверен даже, что дал верный адрес: мозг испытал предельное количества стресса за прошедшие несколько минут. Сразу после окончания вызова, парень, второпях возвращаясь на холодный балкон, с почти что писком застаёт брата без сознания. Он в ту же секунду падает рядом с ним на колени, осторожно приподнимает голову, убирает волосы с лица, пробует привести в себя, но безуспешно. Лёгкие у самого отказываются принимать чёртов воздух. — Гукки, дорогой, посмотри на меня, — в какой-то пугающе-навязчивой манере просит, с надеждой поглаживая побледневшие впалые щёки. И только спустя минуты две Юнги замечает кровь… Причём настолько много, что его снова накрывает ужасающая паника. — Гукки, открой глаза, — сильнее тормошит мужчину за плечи, ожидаемо не получая ничего в ответ. Юнги, всё чаще поглядывая на часы, с замиранием сердца ждёт скорую, припадая влажным от слёз лицом к тёплой шее Чонгука. Дыхание неровное, сбитое, в нос ударяет привычный аромат духов и никотина, которые ранят сердце похуже всего случившегося. Юнги не сможет больше просыпаться по утрам, не чувствуя этого головокружительного запаха брата, что въелся внутрь настолько глубоко, будто покинуть сможет только с жизнью. Откуда вся эта кровь? Почему Чонгук еле дышит? Что вообще происходит?! В голове творится каша. Сердце пропускает удар ровно с чьим-то стуком в дверь. Дальше… помнится с трудом. Вот вбегают люди в специальной медицинской форме, оттаскивают парня назад, Чона переносят на диван, надевают, вероятнее всего, кислородную маску, что-то внутривенно вкалывают, пока застывший на месте Юнги безуспешно пытается набрать исчезнувший из поля зрения номер Намджуна. Ему впервые настолько страшно… Голова совсем не варит. Действия выходят настолько спутанные и неумелые, что складывается впечатление, будто человеку целесообразно стёрли память. Юнги не может ни дышать, ни двигаться; его сердцебиение словно слышит каждый присутствующий в комнате, из-за чего парня насильно выводят подальше в коридор. — Что с ним?! Всё будет хорошо? Скажите мне, — намертво вцепляется в руку медсестры, полными надежды глазами смотря прямо ей в лицо. — Сейчас доктор закончит и всё вам расскажет. Настаиваю принять успокоительное, — молодая девушка старается говорить беспристрастно, но, находясь Юнги в более уравновешенном состоянии, наверняка бы заметил сильную тоску в её карих глазах. И врача не надо, чтобы вынести диагноз: кровь просто так не откашливают; сознание уж тем более от хорошего самочувствия не теряют. Юнги не помешало бы собрать всё увиденное в одну ясную картину: по утрам придётся учиться просыпаться в отсутствии любимого аромата. В скором времени он навсегда исчезнет. Время, пока доктор находился в гостиной, Юнги провёл с медсестрой на кухне, не сразу соглашаясь выпить две таблетки сильного успокоительного. По словам девушки, у него критически поднялось давление и участился мандраж рук, вынуждающий взволнованную медсестру позвать на помощь. Юнги не понимает, что с ним происходит, почему так плохо становится от одной мысли, что он причинил боль Чонгуку. Это ведь из-за него он начал задыхаться? Из-за него потерял сознание? Парень не знает, куда прятаться от сжирающих мыслей, доводящих и так шаткое состояние к своему законному пределу. Что же он наделал… Сердце снова начинает пугающе стучать, ни в какую не поддаваясь действию успокоительного. — Да вы можете мне, наконец, сказать, что с моим братом?! — не выдержав, кричит на медсестру, тут же срываясь со своего места в гостиную. Чонгук по-прежнему без сознания. На нём кислородная маска, капельница с раствором в стороне, а нерадостные взгляды фельдшеров мгновенно обращаются к вошедшему испуганному парню. — Можно вас на минутку? — более спокойно обращается к старшему мужчине, по всей видимости — единственному врачу, и несмело кивает в сторону коридора, изо всех сил стараясь ровно глубоко дышать. Теперь начинают дрожать колени. Юнги не находит смелости задать волнующий вопрос: ответ может пожаловать разный. — Вы родственник этому человеку? — первый начинает мужчина, тихо закрывая за ними дверь гостиной. Юнги неуверенно кивает, плотно поджимая побледневший сухие губы. — Можете сказать ФИО и дату рождения пациента? — стараясь немного отвлечь парня, врач достаёт из сумки толстую записную книгу. Юнги уже точно ничем не отвлечь, пусть даже не пытается. — Что с ним? — бесцеремонно оставляет вопрос проигнорированным, спрятав крупно трясущиеся руки назад за спину. Мужчина несколько секунд молчит, внимательно смотрит на Мина, делает какие-то свои выводы и, тяжело вздыхая, спокойно произносит: — Вы ничего не знаете о состоянии здоровья пациента? — Чонгука. — Простите? — вопросительно вскидывает бровь. — Моего брата зовут Чон Чонгук, не называйте его «пациент», — монотонно объясняет, получая в ответ короткий кивок. — Так вы братья? — Да. — Родные? — Это имеет отношение к диагнозу? — недовольно морщится, подтекстом требуя перейти, наконец, к главному. Видит Бог, мужчина пытался оттянуть… Юнги слишком нетерпелив в ситуациях, всецело затрагивающих Чона. Возможно, это как раз-таки самая большая его настоящая ошибка. — Такие приступы нормальны для состояния здоровья вашего брата, — врач многословно отводит взгляд в сторону, не найдя смелости смотреть этому испуганному мальчику в лицо. — Какого состояния? — не моргая, шёпотом спрашивает. — Он вам не рассказывал? — Как видите, — глупое сердце по новой начинает трепетать, превращая чуть успокоившегося парня в дико встревоженную личность. Взгляд доктора обременяет; он снова жалеет о заданном вопросе. — Мне искренне жаль, но, — врач громко сглатывает, крепко смыкая морщинистые уставшие веки, — но у вашего брата рак, — еле выдавливает, ни в какую не решаясь посмотреть на умолкшего Юнги. — Болезнь запущенная: её не лечили, — проклятый ком застревает поперёк горла, и мужчина от чистого сердца сожалеет, что именно ему приходится рассказывать мальчику такое. — Но ведь он постоянно курил… Разве, — голос дрожит, а в голове вакуумная пустота, не дающая собрать кривую речь воедино. — Разве с таким диагнозом не начинают о себе заботиться? Возможно, вы где-то ошиблись? — Чонгук кашлял кровью. Почему у вас осталась надежда, что он может быть в порядке? — мужчина сквозь горечь поворачивается к смотрящему на него огромными глазами парню и еле смаргивает подкатившие слёзы. В этом невинном мальчике столько надежды… Доктор до последнего надеялся, что не ему суждено всю разрушить. — Но… — Значит, ему не была дорога жизнь, если уж он упёрто не бросил вредную привычку. У Чонгука, вероятнее всего, практически ничего не осталось от лёгких. Он обязан был знать диагноз; мне жаль, что брат обо всём умолчал. Возможно, он безумно любит вас, поэтому не хотел делать больно. И, возьму смелость предположить, Чонгук не раз пытался сбежать, — зачем-то говорит вещи, от которых становится лишь хуже. Юнги не смотрит на мужчину; он теперь вообще никуда не смотрит. В глазах темнота. Сердце разбивается в унисон с его падением на землю. Больнее парню уже точно не станет: тело наотрез прекратило что-либо чувствовать.