Венок из осоки и маргариток

      Они были недалеко от лагеря, когда одна из эльфиек сказала: — За нами кто-то идет. Он очень осторожен, и я не сразу его заметила… но он есть.       К Энид подскочила уже знакомая ей бесноватая Лайриль и ногтями вцепилась в лицо. — Это наверняка дружок этой твари! — Лайриль! Уймись!       Нимараэль отправил эльфов в разные стороны — найти того, кто шел за ними, — и нехорошо посмотрел на Энид. — Надеюсь, они вернутся одни, потому что в противном случае твой приятель сдохнет у тебя на глазах.       И Энид поняла, что сидхе вовсе не шутил.       Ей разрешили сесть и даже дали воды.       А разведчики не возвращались.       Поэтому Нимараэль принял решение оттащить пленницу в лагерь и уже там дожидаться остальных.       Ее снова пинком поставили на ноги и потащили вперед.       Лагерь… поражал.       Нечто подобное устраивали фении, когда приходилось прятать особо разыскиваемых в лесу или прятаться самим.       Домики на деревьях, тропинки между ними — канатные дороги. И еще внизу природные укрытия — пещеры.       Все разумно, надежно и практично.       Ну и разумеется лагерь пах… как лагерь.       Как ей в своей время цинично сказал один из наставников, эльфы тоже жрут и срут, а сидевший там же остроухий, дымя трубкой, добавил: «А еще ебутся, блюют и нажираются».       Так что пахло… лагерем. Со всеми вытекающими.       В нем было много сидхов. Достаточно много, чтобы считать их весомой силой.       Но при этом в лагере не было детей.       Совсем.       По своему опыту Энид помнила, что в подобные лагеря уходили семьями, но при этом детей, как только они могли хоть что-то соображать, занимали чем только угодно, лишь бы не шумели и не путались под ногами.       Это была единая система. Единый кулак, готовый встретить любой удар. Семья. Но, видно, здесь все было по-другому.       Пинками и тычками под насмешки и плевки эльфов ее прогнали через лагерь и заперли в какой-то яме.       Прислонившись к прохладной стене своей тюрьмы, она устало прикрыла глаза — второй глаз понемногу стал открываться, так что да, глаза.       Сюда не доносились звуки лагеря, а в вышине было синее небо с редкими облачками.       Небо. Такое же как дома.       Ard-Banríon.       Насмешка судьбы.       Прости, дедушка, я подвела тебя.       Снова заболела голова и, прислонив ее к стене тюрьмы, Энид задремала.       Разбудил ее достаточно сильный шум в лагере.       Крики. Звон мечей.       Потом все стихло.       Потом прозвучали голоса и…       В ее яму спихнули кого-то еще. — Скоро вернется Йорвет, и вы сдохнете, дхойне! — прозвучал злобный плевок и удаляющиеся голоса.       Энид прикрыла глаза со вздохом: — Кто ты? — Госпожа Энид? — Лиам?!       Девушка легонько стукнулась затылком о стену тюрьмы.       Лиам, друг, почти брат.       Средний сын мастера Норииля.       Любимый сын, хотя сам мастер о таком не говорил. — Что случилось? Ты ранен? — Да. Простите, госпожа… я подвел вас… — А я подвела деда. — Вы справитесь, mo Banphrionsa, - едва заметная улыбка озарила бледное лицо.       Энид чуть подвинулась поближе к другу. — Что случилось?       И Лиам начал рассказ.       На земли Эрин-Эриу уже несколько лет стягивались все, кто только мог, а кто не мог, тех приводили.       А потом… выставили за пределы государства всех, кто был из Метрополии.       Затем Круг Друидов провел обряд…       Небо над землями Эриу вспыхнуло многоцветьем, и этот кусок земли исчез из мира, где была Метрополия, став частью другого.       Немного сбились Арки, потому Лиам и пришел позже.       Энид на месте он не нашел, зато нашел следы лагеря эльфов и двинулся за ними. — Ты хорошо прятался: они тебя не сразу заметили. — Плохо! Они меня вообще заметить не должны были.       Энид кивнула — их всех готовили и тренировали одинаково, так что… Нет, заметить не должны были. — Ты поранился уже здесь? — Немного. А вот это… — воин-фений коснулся живота и показал выпачканную в темном ладонь, — уже хуже. Меня схватили без применения силы — сам сдался. А в лагере… наскочила какая-то пакость… кинулась на девушку… а я заслонил ее… — И пострадал сам. Плохая рана. — Я знаю. — Лиам, что я скажу твоему отцу? — Что я достойно пал, защищая мою принцессу. Отдохни, mo álainn…       Энид снова кивнула, пытаясь задремать.       И продремала до утра — на рассвете она была разбужена стонами Лиама.       Подвинувшись к нему, коснулась щеки и охнула — он горел в бреду. Тварь, наверняка, была ядовитой, и рана воспалилась…       Энид принялась кричать и ругаться, но ответом стало только ведро не слишком чистой и свежей воды, выплеснутое в их с Лиамом яму.       Отчасти это помогло немного привести в себя фения. — Ли, прости меня… — Ты ни в чем не виновата, mo Banphrionsa. Прядильщица выткала мою Нить… и готовится обрезать ее. Я прожил хорошую жизнь.       Девушке хотелось плакать: на ее глазах мучительно умирал близкий друг, а она не могла ему даже облегчить страдания.       Лиам, словно учуяв ее настроение, негромко заметил. — Ná caoin, mo bhanríon. Déan iarracht a bheith láidir. Is mór an onóir é bás a fháil ag troid ar son na saoirse.[1]       Звуки родной речи прорывают плотину, ту броню, что она с упорством возводила в душе, и, уткнувшись в плечо воина, Энид тихо заплакала от бессилия.       Фений гладил ее по волосам, шепча что-то утешающее, поведав, что, судя по тому, что он слышал, Йорвет должен вернуться к банде через пару дней.       День прошел… Прошел.       Еды им не дали, но не дали и воды.       Это было хуже.       С полудня и до ночи Лиам снова впал в беспамятство…       Энид же начала впадать в отчаяние: от раны начал идти… характерный запах. «Дед, ты в курсе, что твой ушастый дружок — редкостный мудак и собрал вокруг себя таких же уродов? Вот сюрприз для тебя будет…       Хотя нет, не сюрприз. Ты знал. Знал, старый ты хрен.       Одна дивная фразочка, про «я ненавижу тебя, дхойнэ» говорит о многом.       Дед, ты совсем с головой не дружил, что ли? Видно, да.»       Под эти безрадостные мысли Энид задремала, прижавшись к своему впавшему в забытье рыцарю. [1]Не плачь, моя королева. Постарайся быть сильной. Умереть, сражаясь за свободу — великая честь.