Венок из осоки и маргариток

      Утро пришло как-то неприятно рано.       Энид села на постели, на ее подобии, чувствуя, как гудит голова.       Взгляд тут же скользнул в сторону Лиама — он тоже забылся сном.       Воина пришлось напоить травами, чтобы унять мучительную боль.       Выглядеть он лучше не стал, даже наоборот черты лица заострились, но сейчас он просто спокойно спал.       Осторожно, чтоб не потревожить спящего, она выскользнула из палатки.       Лагерь еще спал.       У нее было немного времени, чтобы хотя бы духовно подготовиться к тому, что должно случиться.       Почти неслышно, с легким шорохом, она пошла к реке, собираясь провести обряд очищения, потому что только ей вести потом душу павшего на Ту сторону.       Вода была холодна и пахла тиной, но ничего другого не было.       Натянув на еще влажную кожу одежду, она зашагала обратно, мысленно читая катрены, собирая волю в кулак.       Когда она вернулась в палатку, Лиам уже проснулся. — Как ты? — Скоро все закончится, mo bhanríon. А ты… ты проводишь меня за туман…       Девушка опустилась на чурбак рядом с воином, коснувшись его руки. — Что мне нужно сделать? — Быть сильной. И… добудь вина… или воды.       Негромкий голос с металлическими нотками разрушил очарование раннего утра. — Ceadmil, Лиам аэп Норииль… Maeth Энид…[1] — Привет тебе, Йорвет. Все готово? — Да. Вот твое оружие.       Сидхе поставил возле ложа ножны с мечом, не отрывая взгляд от бледного лица раненого.       Помолчав, спросил: — Ты уверен в решении? — Я умираю. И я хочу уйти достойно. Поверь, у меня есть такая возможность.       Молчание и вопрос: — Что тебе нужно, Лиам? — Воды… или вина… Вино лучше. — Хорошо. Все принесут, а я буду ждать вас на поляне.       Понятливые кивки, и их оставили одних.       Энид негромко спросила: — Что я должна буду делать? — Для начала достань из моего мешка — мне его вернули — краску и нанеси на лицо. Хорошо бы и на руки, и грудь, но… — Думаешь, я постесняюсь того, что на мои сиськи будут пялиться эльфы? — Не думаю, но вдруг… — Ну если стесняться нечего, достаю и вперед. - Рисунки знаешь? — Знаю. Спирали и линии.       Заглянувшая в палатку эльфийка, которая принесла вино, выпала обратно с круглыми от изумления глазами: ну не готова она была видеть, как раздетая по пояс девица размалевывает себя синими спиралями и линиями, а на лице у нее широкая черная полоса и те же самые спирали и завитки.       А потом Лиам налил вино в кубок и опустошил в чарку флакон.       Запахло сладким и пряным. — Твое здоровье, моя королева. — Я еще не королева. — Для меня королева.       Осушив кубок, воин некоторое время лежал, побледнев еще больше, а потом краски начали возвращаться на его лицо, и он вполне бодро поднялся. — Идем, драгоценная. Только… сначала я тоже подготовлюсь.       И снова черная полоса на глазах и характерные синие спирали и линии. А на постели осталась куртка и рубашка — лишь повязка закрывала рану.       Ошеломленное молчание эльфов сопровождало странную парочку до полянки, где уже разминался Йорвет.       Единственный глаз сидхе едва не выпал от увиденного, а Энид старательно делала вид, что все идет как надо.       А потом воины разошлись в стороны, и начался поединок.       Действие зелья было не долгим, и Йорвет заметил, когда его противник начал сдавать, бледнея.       Резкий финт и клинок выходит из спины. — Meas… [2] — тихий шепот окровавленных губ.       Сидхе бережно опустил умирающего на землю, Лиам нашел в себе силы подозвать застывшую Энид.       Она опустилась на землю, укладывая голову воина на колени. — Hel’ess leis me. Ghlacadh va me a earm…[3]       Он смотрел затуманивающимся взглядом на нее и на деревья, перейдя на родной язык.       Собравшись с силами, тихо попросил: — Спой… проводи меня…       Энид лишь сжала в руке пальцы того, кто был ей как старший брат, и, чувствуя, как горят глаза от слез, негромко запела, и понемногу голос окреп.       Этой песней часто провожали тех, кто уходил за Предел. — Вереска волны, печальны холмы. Что впереди?.. Лишь дорога, дорога. Скоро пройдем через двери зимы, Вдруг и совсем не заметив порога. Ждать уж недолго: безжалостный снег, Что позади я оставил, укроет. И не сомкнуть тяжелеющих век, И вспоминать, очевидно, не стоит. К западу солнце, восходит луна — День уходящий неслышно проводит. Вереск темнеет, и ночи стена Нас разделяет, скрывает, уводит. О, не молчи! Отвечай же скорей! Я ведь всего лишь твой странник печальный. Вереск! Скажи мне, в какой же из дней Встал я на путь одинокий и странный? Но нет ответа… Молчали холмы Вереска волны печально молчали И в ожидании скорой зимы В звездной ладье небо тихо качали[4]       Дыхание становилось все слабей и слабей, пока не замерло совсем.       Энид склонилась к воину, обнимая бездыханное тело. Из сердца рвался крик боли. «О, зачем ты оставил меня, Лиам?! Но я буду достойной. »       Когда ее плеча коснулась чья-то рука, она лишь глубоко вздохнула: — Я сама подготовлю его к погребению. Как должно.       Рука чуть сжалась и исчезла.       Ей все же помогли: перенесли тело туда, где она смогла обмыть его и одеть.       За невозможностью провести огненное погребение, тело отдали лесу, и он понял, что от него хотят.       Зеленые побеги обвивали тонкие пальцы, пока тело Лиама скрывала зелень, и у корней старого дуба вырастала увитая барвинком кучка камней.       А потом она вернулась в лагерь и своими руками запалила костерок, куда капнула своей крови и бросила срезанную прядь волос Лиама.       Трехдневный ритуал прощания она не собиралась пропускать.

<center>***

</center>       Йорвет снова нашел взглядом застывшую у огня фигурку.       Энид с окаменевшим лицом сидела у огня второй день…       Раздетая по пояс, в этих странных синих узорах, хотя воин, которому он помог уйти, нанес такие же.       Традиции? Вероятно, да. «Томаш, старый ты пес, чего еще ты мне не рассказал?!»       Но видеть неподдельную боль и скорбь в глазах девушки, которую он помнил совсем ребенком было… горько.       И песня…       Он словно наяву увидел бескрайние холмы и пустоши…       Где это? В каком краю?       Но при этом он не мог не преклоняться перед силой воли этой хрупкой на вид девушки.       Без еды, без питья каменной статуей у огня.       Одноглазый эльф отмечал достаточно уважительные взгляды в сторону девушки от его соратников. И сам проникался уважением.       Пока единственным не эльфом, кто заслужил такое уважение, как противник, был глава специального отряда, Вернон Роше, Темерский Пес.       С Томашем его связывало нечто иное: человек (а как оказалось, не человек), удостоился дружбы эльфа. «Я возведу тебя на престол, девчонка, клянусь в этом честью Aen Seidhe.»       На рассвете четвертого дня девушку нашли в обмороке у потухшего костра. [1]Приветствую… Госпожа… [2]Прости… [3]Побудь со мной… Не уходи… [4]Мельница, Вереска воны