Кровь на снегу

А теперь вернёмся чуток назад. Минувшим вечером наша таверна гудела, как улей. Сидя в углу за прокисшем элем, я понимала — не миновать беды. — Сколько ещё мы будем терпеть зверства этого зверя?! — весьма тавтологически восклицал, тряся кружкой, Герман — местный громила. — Покончим с ним! — Да! — вторили ему сразу несколько голосов. У меня было крайне дурное предчувствие. Может, способность предчувствовать передалась мне от мамки — не знаю точно, да и гадалкой она была липовой, зато оборотнем — самым настоящим. Толпа разъярённых полупьяных мужчин вознамерилась идти в чащу леса, к пещере, где, судя по слухам, обитал тот самый оборотень, что однажды уже третировал эту деревню. Моя мамаша. Она не жила там, но лакомилась, и доныне у входа в пещеру лежат чьи-то кости. Какая мерзость. — Я уже послал за отцом Соломоном, он настоящий охотник на оборотней, — воззвал к жаждущей расправы гурьбе отец Август, настоятель местной церквушки. Его слова, чего следовало ожидать, были встречены улюлюканьем и недоверчивыми смешками. — Нет нужды рисковать — потеряете голову во всех смыслах… — Нет. Посторонний лишит нас радости мести, — настоял Сезар. Он единственный, кого я действительно могла понять — как-никак, он лишился дочери. Остальные же мыслили как оголтелый сброд. — За Валери! — завопила какая-то тётка. Я тяжело вздохнула, когда ко мне вдруг подсела Роксана, подруга умершей — глаза её сильно опухли от слёз. — Жаль, нельзя пойти вместе с мужчинами. Так хотелось бы собственными глазами увидеть, что ужасное животное, сотворившее это, мертво. Иногда люди сами животные. Даже хуже. — Я понимаю, — ответила я с неохотой. — Хотелось бы убедиться, что всё с ними будет в порядке. … Разве только с Сезаром и, может, ещё парой-тройкой из них. После этого непримечательного эпизода я и пошла спать. Тогда я и слышала странный голос, видела знакомую фигуру во тьме, и уснуть получилось не сразу — какое-то время я проворочалась, томимая мыслями и догадками. Например — если это всё-таки моя мать, что она собирается делать? Убьёт ли она кого-то из тех несчастных, что направились геройствовать в пещеру? Она никогда не любила их. Никогда не любила меня. *** Воспоминание из далёкого детства. — Мамочка, посмотри, я построила снежный замок, — я с гордостью потянула мать за рукав, но она осталась равнодушна — лишь бегло взглянула на моё творение с таким выражением лица, будто замок был из дерьма коз соседских. — Мам, смотри, — продолжала я гнуть свою линию, потому что никак не могла поверить, что ей всё равно. — Николетт, если хочешь порадовать маму, убей эту птичку, — мать указала на снегиря, игравшегося в снегу. — Окропи этот снег кровью, красной, как его брюшко. От её приторного тона меня начало тошнить, и перед глазами всё поплыло. — Но зачем?.. — запротестовала я, с жалостью представляя, как погибает безвинное существо. — Почему ты этого хочешь?.. — Моя дорогая, — мать всякий раз начинала свои нотации именно с этих слов. Её наставления никогда ничему меня не учили — только вводили в чистейшее замешательство. С каждым разом всё боле. — Ты кушаешь плоть животных. Почему же одни убийства тебя пугают, а другие нет? Я замялась, не зная, что и сказать. Мне хотелось к дедушке — спрятаться у него на груди, в пропахшее древесиной, смолой и потом тепло его рук. Это он зародил во мне правильное, человеческое зерно, но на тот момент был уже месяц как мёртв. — Но снегирь бы умер напрасно… — Любая смерть такова. И напрасна, и осмысленна. Но ты… — она обняла меня, но от этого легче не стало. У неё было невыносимое гнилостное дыхание и до боли крепкая хватка. — Ты должна любить смерть. Любить, как родную маму. Однажды ты сможешь понять. Я смотрела в слезах облегчения и муки, как упорхнул беспечный снегирь, так и не узнав, что за участь ему готовили. Для деревенских моя мать была весёлой чудачкой, что пила до беспамятства и гадала по линиям ладони. Над ней насмехались, её сторонились, но не боялись — она не показывала им своего истинного лица. Только я знала, какова она. Только мне был открыт этот ад — рядом не было никого, кто бы мог меня защитить. *** На рассвете отряд тупоголового отмщения и Сезар вернулись с трофеем — волчья голова, нанизанная на кол, скалила зубы, на коих ещё не высохла кровавая пена. Я, как и многие другие девушки, подоспела встречать "победителей" добрым словом и широкой улыбкой. Иное было бы странностью. Я сомневалась, что этот несчастный зверь был хоть сколько-нибудь причастен к смерти Валери, но часть меня, какая-то глупая и отчаянная часть меня до нелепости жаждала в это поверить — так легче, чем подозревать, что деревня опять в опасности. Я видела маму в волчьем обличии — в последний раз тринадцать лет назад, когда я потеряла всё и приобрела проклятие. Она нисколько не была похожа на этого волка — он явно не оборотень, но, быть может, именно он и стоит за случившемся? Может быть, и смятениям наконец-то пришёл конец? Сезар пил, оставаясь мрачным и молчаливым — даже взглядом со мной не встретился, только обнимал Люси, что смотрела на волчью голову со слезами злости, радости и неутихшего горя, как будто бы спрашивала: зачем? Зачем ты убил её? Разве это стоило такого итога для вас обоих? Сюзетта отвратительно привлекала внимание к своей сисястой персоне — сперва обмороком, а потом слезами. Буквально выла, цепляясь за кол, тупая бабёнка. Мужчины хвалились, женщины ахали. Все решили единогласно — быть празднованию. Непонятно только, что праздновать — смерть? Волка или девчонки?