Кровь на снегу

Я смотрела на то, как солдаты устанавливают ограждения вокруг деревни и была… как бы это сказать… в смешанных чувствах? Эти войско Господне знает об оборотнях больше, чем кто-либо, встречаемый мной доныне, а значит, у них есть ответы на многие вопросы, но, вот загвоздка, я не могу задать ни единого, не выдав себя с потрохами. Рискую быть показательно уничтоженной ради благих высших целей — ха-ха, ну уж нет, не дождётесь. Идите в пень. Даггерхорн как был, так и остаётся в опасности, но какое мне дело? Лучше бы этот отец Соломон со своими людьми укатил подобру-поздорову за компанию с новой угрозой, нависшей, как лезвие гильотины, над моей головой. О немногочисленных людях, которые небезразличны мне, я сумею сама позаботиться в страшный час. Я прошествовала по деревне с видом наивной девицы, глаза мои выражали лживый восторг от вида всех этих коней и мужчин. Не вожделение, а интерес, как у маленькой девочки. Именно с таким видом я и остановилась подле слона. Вроде, так называется этот зверь? Держа на коленях в городской таверне одного пьяного путешественника, я слушала его рассказы о влажных лесах и пустынях, а также листала его зарисовки. Там было именно это животное, только рассказывать об этом я никому бы не стала — а вдруг сочтут ведьмой? Знать больше, чем все — уже преступление. Похоже, моё напускное любопытство скорее выглядело чудачеством, чем обыденностью — все остальные люди, напротив, сторонились нарушивших их торжество чужаков. Я смотрела на бронзовые узоры на серой попоне, когда вдруг услышала голос, что волей-неволей вынудил меня подскочить от неожиданности. — Впечатляет, не так ли? Мои дочери испугались его, когда увидели в первый раз. Это был отец Соломон. Он стоял за моим плечом, смотря на слона. Его взгляд выражал насмешку и гордость, почти незаметные за общей мрачностью выражения лица. — Очень впечатляет, Ваше Высокопреосвященство, — уверила я, наивно хлопая глазами. — Не подскажете, что это за зверь такой? — Это слон, — лучшего объяснения якобы несведущая я, разумеется, не удостоилась. — Ты можешь коснуться его, — он взял мою руку за запястье и прислонил ладонью к холодному бивню. Когда я попыталась убрать её, он лишь крепче прижал, и мне стало не по себе. Это не было ласковым или шутливым жестом. Он был серьёзен и зол, зол ещё после разговора с Густавом в таверне, а я попалась ему под горячую руку. — Чувствуешь, какой прочный? Если кто-то окажется нечист помыслами, слон поглотит его. Неужели это угроза? Я смутно догадывалась, в чём она заключается, вблизи понимая, что эта попона — нечто наподобие дверцы… Я посмотрела на отца Соломона в испуге — особо подделывать не пришлось. — Как же страшно быть тем, кто идёт наперекор Господу, — нашлась я. — Или наперекор Вам. Я могла бы засунуть язык ещё глубже, сказав что-то вроде: «Я рада, что Вы очистите эту деревню от скверны», но мне не хотелось так жалко лгать. Рада я не была. А была ли права в вопросах противостояния отцу Соломону… Что ж, в противном случае мне предстояло выяснить это. Выворачивать руки деревенским девчонкам под силу каждому — как, впрочем, и угрожать на словах. Отец Соломон пристально посмотрел на меня, после чего потерял ко мне всякий интерес. К нему подошёл кто-то из солдат, и вот он уже направился с ним к воротам, даже не посмотрев в мою сторону. Славно поговорили. *** — Сезар, — я постучалась в оконную раму. Не хочу рисковать — его вся такая из себя верная жёнушка может истолковать моё поведение на свой лад. Мне-то всё равно, но Сезару и без того сейчас горько. Он выглянул из окна, тут же удивившись. Вид у него был подавленный и непонимающий. Мне захотелось пригладить его растрёпанные волосы, поцеловать в лоб и пообещать, что всё будет хорошо. Но я не могла этого обещать. Сезар был единственным, кроме сердобольного отца Августа, кто помогал мне как мог, когда я "осиротела" — едой, поленьями для растопки и добрым словом. Я знаю его давно. Мы похожи — его точно так же не любят местные, даже больше. Меня-то, во всяком случае, никто не высмеивает, а его ещё как. То и дело да проскочит в устах какого-нибудь идиота «пьянчуга», а то и «неудачник». Как будто бы так легко, не обзаведясь дурными привычками, жить с тем, кто предал тебя. Отвратительно и смешно слышать эти слова от вонючих тупиц в отношении такого красивого, сильного и заботливого мужчины. Сорняки всегда норовят задушить цветы. Уж особенно в этой деревне. — Николетт? Что ты здесь делаешь? — Я пришла тебе кое-что передать, — с этими словами я протянула Сезару свёрток — он растерянно принял его из моих рук. — Подари это Люси, ладно? Чтобы её улыбка согрела твоё сердце в это нелёгкое время. В свёртке покоилась шаль, которую я сама спряла из овечьей шерсти. Она была очень красивая, лёгкая, персикового нежного цвета — под стать характеру милой Люси. Я бы могла принести что-то для Сезара лично, но знала, что он будет рад этому приношению куда больше. Ему нужно это сейчас — отцовская радость за единственную оставшуюся с ним дочку. Возможность участвовать в её жизни и чувствовать, как дорога ей эта поддержка. — Не знаю, как отблагодарить тебя, — ответил Сезар. Он был удивлён и растроган, глаза его чуть заметно повлажнели от слёз. Как легко тронуть душу того, у кого она есть. — Тебе и не нужно. Просто держись, хорошо? Всё наладится. Я так часто ему это говорила. Хочу в это верить хотя бы по отношению к нему. *** Я решила не праздновать. К чёрту. Мне не нужны ни потные танцы, ни самообман. Пусть трясут головой волка сколько заблагорассудится, а я лучше посплю. Ладно, на самом деле, проблема крылась чуть глубже — даггерхорнцы в последнюю очередь хотят видеть среди танцующих извивающуюся волчицу. Надо принять своё снадобье и поскорее уснуть. По пути к дому, у одинокой заснеженной тропы, я встретила Питера. Он сидел на поваленном дереве и смотрелся так грустно, что мне его стало жаль. Он не нравился мне своим вечно надутым видом и прочими выкрутасами, как мне не нравились и его лобызания с Валери, но сейчас он казался обычным несчастным парнем, чья девушка умерла. — Здравствуй, Питер, — обратилась к нему я. Он поднял на меня пустой взгляд. — Я сожалею о Валери. Он промолчал, лишь кивнул. Вероятно, винил себя — по правде сказать, причины на то имелись: если они, например, запланировали ночное свидание, то виноваты оба. Но кто виноват ещё? Кто тот третий? Кто дикий зверь? «Это ты, Николетт». Так сказал мне тот голос. Могло ли это быть правдой?