Кровь на снегу

Этой ночью я не пила снадобья — не могла довериться его силам. Я должна быть в сознании, убедиться, что не натворю ничего такого, о чём потом будет жалеть вся деревня. Дьявол, скорее бы кончилась эта неделя Кровавой Луны. Без охоты моя волчья форма стала чувствовать порядком приуныла. Обычной пищи в такую пору бывает мало — да ладно ещё пищи, но той же свободы, возможности бегать, чувствуя ветер в шерсти… Обратившись, я просто лежала, понуро опустив голову на лапы — уж как-то больно рискованно бегать по лесу, пока солдаты прочёсывают округу. … И что бы вы думали? Сама без понятия, как, но я всё же уснула — утомлённая полным переживаний днём, несвободой, простой усталостью, я, сама не ведая, как это произошло, отошла ко сну. Просыпаться на голом полу было неприятно — ломило все кости, как у старушки. Я в первую очередь лихорадочно огляделась по сторонам — вроде бы, нет следов того, что я выбивала дверь или пятен крови… А впрочем, ни того, ни другого я не видала ни разу, что не мешало случаться всем тем кошмарным вещам. В относительном спокойствии я прибиралась дома, когда в мою дверь постучались. Настойчиво. Так, что аж дверь затряслась. — Иду! — небрежно кинула я, думая, что это Эмили в очередной раз наведалась в гости посплетничать, и каковым же было моё изумление, когда я, открыв дверь, оказалась буквально вытащена из дома двумя крепкими солдатами. — Что происходит? Красивых девушек мало, что ли? — попыталась отшутиться я, от недоумения даже забыв о своём извечном образе милейшей вежливой девочки. — Без глупостей. Это приказ отца Соломона. Ну ясно. Наверное, он передумал — решил-таки дать мне погладить его мягкие места. Ладно, на самом деле мне было ничуть не смешно — я была неприятно удивлена, насторожена, но понимала, что никакие вопросы тут не помогут. Осталось лишь ждать… того, чем бы это ни оказалось. И вскоре я с ужасом поняла, в чём дело. На главной площади деревни у церкви толпились люди, и все они, как один, смотрели на что-то, лежащее на повозке — что-то, укрытое тканью. Кого-то. Сумев подобраться ближе вместе с солдатами, я поняла, что на ней лежит тело — темноволосая девушка, белая ткань на груди которой темнела от крови. Мелисса. Отец Август медленно поднял на меня встревоженный взгляд и даже прервал молитву. А все остальные… Все остальные тоже смотрели теперь на меня. Обомлевшая и беспомощная, я стояла под этими взглядами, как под жестоким дождём, и не в силах была спрятать свой. Я не смела. Что уж скрывать, я терпеть не могла Мелиссу, но разве она заслужила смерти? Как я вообще смогу жить, если совершила такое? *** Самое просторное здание в деревне, здание таверны, сегодня стало залом суда. Иронично, не так ли? То самое место, где и без того вершатся все главные споры и пересуды. Солдаты отца Соломона заковали меня в цепи, как зверя, и посадили на стул в центре помещения, так, чтобы все могли видеть меня, все могли меня осудить. Один из них даже направил по направлению к моей голове заряженный арбалет… Мне вдруг стало смешно, аж жуть — если обвиняющая сторона с такой страстью подходит к делу, то какова будет сторона защиты? А впрочем, я знала — защиты я не дождусь. Ровно как и суда. Меня просто выставили на растерзание всем желающим. Таверна быстро наполнилась людьми. Сам отец Соломон встал где-то позади меня, и я словно спиной ощущала взгляд его — он как хлыст врезался мне в спину, как лезвие холодил мне шею. — Развратная пастушка Николетт, — наконец-то заговорил капитан, посмешив меня гордым званием, — не далее чем прошлым днём подралась с жертвой оборотня на площади… — Ну да, подралась, теперь это так называется среди воинов, — фыркнула я, растеряв всякое желание строить из себя дурочку с дрожащим голосом. Пусть уж делают такие выводы, какие совесть сделать позволит. А тем временем капитан продолжал свою речь. — И тому есть свидетели среди вас. Не только я и отец Соломон это видели. — Она угрожала бедняжке волком, говорила, что он её съест, — забормотала Сюзетта, нервно комкая рукава своего платья. — Я помню, она сказала, что та придётся волку по вкусу… Толпа загудела. Я видела, как растерянно и беспомощно Сезар смотрел на жену — он не знал, как ей возразить. И я тоже не знала. Я не любила Сюзетту за то, как эгоистична она была по отношению к мужу, но я не могла даже головой покачать, взглядом встретившись с ним — никак не могла засвидетельствовать свою непричастность. Хотя и хотела. Больше всего на свете. — Кроме того, у нас есть свидетель, что видел её накануне празднования вдали от всех. После этих слов капитана вперёд вышел Питер. Все заахали, перешёптываясь — навели шума больше прежнего, но, похоже, отца Соломона это всецело устраивало. Ему был нужен именно этот эффект — нарастающего недоверия, что постепенно становится ненавистью. Так и сжигают ведьм — первые огни зарождаются отнюдь не на факелах, а в глазах потерявших рассудок людей. Питер мрачно смотрел на меня. — Расскажи им, — выступил ему навстречу отец Соломон и медленно обошёл его, так, будто сам был хищником. — Расскажи им то, что поведал мне. Край рта Питера дёрнулся, лицо выразило откровенную неприязнь — ему явно не нравилось то, что отец Соломон нарушил его личное пространство, как, впрочем, и сам отец Соломон — по выражениям лица Питера я давно заметила, что незваные гости не вызывают у него тёплых чувств. — В ночь празднования, когда были убиты люди, я был один в лесу. Мне не хотелось никого видеть после смерти Валери. Тогда я и встретил её, Николетт — она шла куда-то. Теперь я жалею, что не проследил за нею в ту самую ночь, — ох и жёстким, холодным был его тон, будто бы меня искололи кинжалом — с каждым словом всё больше тычков. — А вчера мы возвращались с работ, и Николетт была с нами, — он повысил тон, оглядывая присутствующих. — Я слышал, как она угрожала Мелиссе. Мелисса не нравилась ей. Ровно как и Валери. Я просто не могла в это поверить. Никак не могла осознать. Тут уже от отчаяния я повернулась лицом к Сезару, но он смотрел на меня в смятении. Да, я считала Валери крайне заносчивой девкой, но ни за что не сказала бы так Сезару — хватало ума, ведь она его дочь. Мне не нравилось то, что Валери пренебрегает им, в основном становясь на сторону матери, как и то, что она почти не проводит времени с обожающей её сестрой и вообще только лишь и способна, что прятаться с Питером по кустам. Я могла понять его — как-никак, у него нет семьи, и он может сколько угодно времени с ней проводить, но вот Валери… Признаться, я ей немного завидовала. Я-то могла лишь мечтать о том, чтобы у меня была любящая семья, и уж я-то не стала бы так этим пренебрегать. Назовёте меня эгоисткой? Да, во мне это есть. И я раздувала, словно обиженная девчонка, свою нелюбовь к Валери, но не желала ей смерти. Я бы не стала наносить вред невинному человеку, и, кроме того, ломать жизнь Сезару. Я всегда знала, как ему дороги дочери. Разве что демон спит глубоко во мне. — Мы хотели бежать вместе, — закончил Питер, уже неотрывно смотря мне в глаза. Такой жгучей ненависти я ещё не встречала. — Жаль, что я не увёз её сразу, как предложил. Часть меня, которой было обидно за Сезара, хотела съязвить, мол, а вам ведь тут так ужасно жилось… Слава Богу, я воздержалась. Я знала, что этим сделаю только хуже — что Питеру, что Сезару, что себе самой. Лишь один человек попытался вслух возразить Питеру — Генри, парнишка-кузнец. Славный малый. Только захотел сказать что-то, как Питер обжёг его тем же яростным взглядом, что и меня, и все вокруг снова стали болтать во весь голос, судачить о том, какая я дрянь. — Слушание окончено, — объявил отец Соломон, очевидно, довольный всеобщей реакцией, после чего подошёл ко мне вплотную и шёпотом, от которого я невольно похолодела, добавил: — Наконец я нашёл тебя, зверь. *** Сидя в темнице, я ничего уже не ждала. Не загадывала наперёд. Я всё больше злилась. Чёрт возьми, раньше я как могла плевалась ядом в эту деревню — теперь же я чувствую, что они, по сути, имеют право подозревать меня и осуждать. Их близкие были убиты. Они в отчаянии, им постоянно страшно. Пусть среди них и немало уродов, но есть и вполне достойные люди. Глупа я была, когда ныла из-за того, что никто меня в должной степени не принимает — глупа и эгоистична. Сейчас, когда я сама не знала, что совершила и совершила ли, их недоверие и испуг были мне понятны. Они не знали, что я оборотень, и до сих пор до конца знать не могут, но я… я ведь знала. И всё равно почему-то считала, что будет лучше, если они пожалеют меня и погладят по волчьей головке. Ха-ха. Да… Смешно. Так вот, я была очень зла. На себя и свою оголтелую самоуверенность. А ещё на отца Соломона и его людей — если жители Даггерхорна имеют право судить меня, то они заковали бы в цепи любого, кто им не по нраву. Просто кучка напыщенных извергов, уж особенно сам отец. Ладно, Бог с ним. Или рогатый. Я осмотрела свои кандалы — они плотно сидели на моих бедных запястьях. Да я даже поесть не успела и отойти от не самой удобной ночки — и вот, на тебе, посадили в вонючую клетку. Вдруг заскрипели петли на двери. Стражник неохотно впустил двух людей — отца Августа и Сезара. Я видела, что за порогом стояли Роксана и Клод — пытались протиснуться, но их не впустили. Мои ж хорошие. — Отец Август, Сезар… Вам не стоит быть здесь, — я обеспокоилась. Как-никак, эти фанатики могут что угодно о них подумать. — Я там, где должен быть, — возразил отец Август. — Благослови тебя Господь наш Иисус Христос и Святая Дева. Мне жаль, что я не могу сделать большего, Николетт. Я тускло, но благодарно ему улыбнулась: — И этого достаточно. Спасибо, святой отец. Отец Август отошёл в тень, позволяя мне поговорить с Сезаром. — Николетт, я не верю, что ты могла совершить такое. Ни с моей Валери, ни с кем-либо ещё, — Сезар говорил это горько, но твёрдо. Он правда верил. Ему было больно. Как хотелось мне протянуть ладонь и коснуться его, утешить… Как хотелось поклясться ему с абсолютной уверенностью, а ещё лучше — успокоить. — Мне так жаль, Сезар. Самое страшное для меня, наряду с убийством невинных людей, это твоя боль. Обещай, что… Я не успела договорить — нас прервал проклятущий стражник. — Время вышло. На выход. — Я помогу тебе. Клянусь, Николетт, всё будет в порядке, — уверил меня Сезар нежно, как мог бы уверять дочь, и я чувствовала — он был готов пожертвовать многим, чтобы всё правда было в порядке. Как я для него. Но дано ли сбываться таким мечтам?.. Лучше бы он ничего не делал, не подвергался лишнему риску. Я прильнула к решётке, провожая друзей долгим взглядом. Не могла позволить себе ляпнуть лишнего — это бы точно привлекло нежелательное внимание к ним, а значит, поставило их и без того шаткое благополучие под угрозу. Я до последнего улыбалась, но, когда дверь за ними закрылась, сползла на солому. Хотелось плакать и спать. *** Ближе к вечеру, если судить по прошедшему времени, ко мне пожаловал сам отец Соломон. Заботливые солдаты принесли стул для его святой задницы и ушли. Он сел прямо напротив меня. — Как ты всё это время жила, оставаясь вне подозрений, отродье? — перешёл он сразу же к делу, глядя мне в глаза на первый взгляд так же холодно, как обычно — на самом деле, на этот раз я почувствовала неистовое пламя за толщей льда. Торжество. Всесжигающее, граничащее с помешательством. На самом деле, я понимала, к чему он клонит. Ему не терпелось набраться знаний — в ближайшем будущем могло пригодиться, а то вдруг какой-нибудь оборотень не додумается в человеческом виде выть и лакомиться младенцами. Промолчу — выдернут при помощи пыток, уж в этом я как-то не сомневалась. — Так же, как многие другие оборотни. Вам ли не знать, отец Соломон, как нас трудно порой отличить от обычных людей? Возможно, поскольку оными мы и являемся. Мне хотелось позлить его. Подавить на больное. Указать на его же противоречия. По тому, как в ответ помрачнело его лицо, я отметила про себя — он всё понял. — Я дождусь восхода Луны здесь, в темнице. Хочу увидеть, как ты обратишься, — вкрадчивым полушёпотом произнёс отец Соломон. — Хочу увидеть, как ты теряешь этот обманчиво сладкий облик и наконец-то становишься тем, чем на самом деле являешься. Зверем. Я лично тебя убью. Вот уже и до комплиментов дошло. Я устало вздохнула и продемонстрировала ему руки, закованные в кандалы. — Эти цепи из серебра, ведь так? Разве это честно? — Вы, оборотни, всегда прибегаете к обману, живёте под ложной личиной, оскверняя тем самым весь род людской. Использовать против вас хитрость, как ваше собственное оружие — разумный метод. Ты ведь пришла убить меня вчера вечером — не пытайся это отрицать. Ты хотела, но что-то пошло не так. И всё же такого жадного взгляда и жаркого приглушённого голоса я у него не припомню. Он был одержим желанием видеть того, кого так ненавидел. Желанием узреть правду — он верил, что такова истинная сущность вещей, что оборотень — это только клыкастый зверь, но не человек, способный любить и служить добру. Наверное, этим он жил с того дня, как убил жену — он ведь верил, что знал её. Его было, за что пожалеть, но я не жалела — в конце концов, это по его превеликой милости я сейчас в заднице. Не сказала бы, что имею что-то против этого, но чёрт побери, не в таком же смысле! И точно не в полный рост. — Я хотела, могла, но не стала. — Лжёшь. Ты убила бы, если б могла. Как мне спорить с ним? Что отстаивать и зачем? Я впадала в отчаяние и боролась с желанием спрятать лицо в ладони. Луна взойдёт, и я распрощаюсь с жизнью, так никогда и не узнав, была ли я как-то причастна к смертям в деревне. Не будет мне ни покоя, ни искупления. Как мне молиться о справедливости? Кому? Кто и, что главное, за какие грехи меня наказал? Я была невинным ребёнком, когда всё случилось — что я успела такого сделать? Я убеждалась всё необратимее — нет никакой справедливости. Есть только ненависть и любовь, и лишь ненависть несокрушима. Я почувствовала, как мне становится дурно — так, как бывает всякий раз перед обращением. Здесь нет прямых лучей лунного света, так что ещё неизвестно, сколько придётся терпеть — если б только мне дали увидеть Луну… Тогда это дерьмище закончилось бы куда раньше. А пока я дрожала, чем вряд ли особенно впечатляла отца Соломона. Минута, другая, ещё непонятно сколько, как вдруг… — Отец Соломон! — позвал запыхавшийся солдат, что возник на пороге настолько внезапно и хлопнул дверью так громко, что я подскочила, напрочь забыв о том, как мне тяжко. — Там оборотень! Он буйствует снаружи! — Не может быть, — возразил отец Соломон севшим голосом. Никогда ещё я не видела, чтобы он был так явственно беззащитно растерян. Затем он поднялся и вытащил меч из ножен. Они наконец-то оставили меня — все, кроме стражника на посту. *** Что за фокусы? Что за зверь? Если я сижу здесь, кто разносит деревню там, наверху? Я не должна терять ни секунды. Я чувствовала, как оно подступает, как наливаются кровью глаза. Не могу позволить себе оказаться в серебряных цепях после обращения и, уж тем более, торчать здесь, когда есть мало-мальский шанс выбраться. Думай, думай… И вдруг я что-то почувствовала. Буквально. В кармане моего платья! Не просто что-то — подарок от Клода, тот самый железный прутик, который я как положила туда, так там и забыла. Клод часто собирал всякий странный хлам, среди коего был и полезный — так жаль, что я раньше не пригляделась к тому, что он дал мне, ведь это была отмычка! Ну да, похоже, что в Даггерхорне завёлся вор, но кого, скажите на милость, это сейчас волнует? Каким-то чудом освободилась, пыхтя и ползая, так как отмычку всё время роняла в сено — затем наконец-то прикрыла глаза, подчинилась власти Луны… И я обратилась. Наконец-то я обратилась и, без труда проломив решётку, в качестве мести на резвом бегу сшибла стражника на пути к долгожданной свободе. Я могла себя контролировать! Я была подвластна себе. Я всё видела, я всё чувствовала и должна была поскорее убраться отсюда. Потом придумаю, как мне быть, как помочь своим близким — для начала надо подумать, а значит, скрыться, пока кто-то отвлекает людей отца Соломона. Но кто?.. Будто бы услышав ответ на мой внутренний вопрос, на крышу одного из домов запрыгнул, как ловкая кошка, огромный волк. Разъярённый волк с шерстью почти серебристого, как в насмешку над излюбленным серебром охотников на оборотней, цвета. О, я бы ни за что, никогда не забыла эту расцветку, эти горящие жёлтым глаза, что являлись мне раз за разом в кошмарах. Моя безумная мать! Она всё-таки здесь. Это значит, деревня в большой опасности. Я должна была возвратиться назад. «Сильная кровная линия», так ведь сказал отец Соломон? Это значит, лишь я одна в силах по-настоящему противостоять ей. Лишь мне подвластно спасти моих близких. Встань этот выбор передо мною раньше (деревня или моя безопасность), я бы, скорее всего, сомневалась, но не теперь. Всегда проще от всех отвернуться, замкнуться в кругу своей боли, ведь тёплые чувства опаснее — они, чёрт возьми, побуждают жертвовать. И мне было, ради кого. Я не дам своей матери вновь разрушить то, что мне дорого. Стоило мне остановиться, чтобы перевести дух, за пределами деревни, как вдруг я услышала чьё-то рычание. Всего мгновение, и путь мне преградил волк. И не серый, как мать, а чёрный, как я сама.