Янтарные лепестки боли

      Сумрак толстым одеялом укутывал улицы портового города Японии. Дождь остервенело барабанил по асфальту и крышам, словно безумный ударник неведомой рок-группы.       Дазай всё так же сидел на сырой кладбищенской земле под старой ивой, оперевшись спиной на гранитное надгробие. Он был погружён в свои мысли на счёт своих собственных чувств, в которых давно уже погряз.       Сказать по-честному, Дазай не сразу осознал и принял свои чувства к повелителю гравитации. Все те годы, пока Дазай работал на Портовую мафию, он действительно ненавидел Накахару, но на самом деле в глубине души считал, что не будь Чуя столь импульсивным, то, возможно, они смогли бы стать друзьями. Пока Дазай слёживался на дне, он нередко ловил себя на мысли, что даже самое невыполнимое задание от босса, данное им на пару с Накахарой было бы принято с намного большим удовольствием, нежели в то время, когда он работал в Портовой мафии. Хотя Дазай и считал, что просто ему нечего делать, потому и вспоминает самое интересное в своей жизни, но на деле он в какой-то мере соскучился по своему напарнику, по постоянным словесным (и не только) перепалкам с ним, по тем моментам, когда Чуя использовал Порчу, ибо шатену то, что жизнь крайне важной для мафии персоны буквально у него в руках, доставляло ему такое наслаждение, которое не сравнилось бы ни с одной пыткой или убийством. Сколько бы Дазай не пытался себя убедить, что он просто ностальгирует, вспоминая самое интересное из своей жизни, что он по девушкам и влюбиться в своего напарника не может, но признать ему это пришлось.       В тот день, когда он впервые отхаркнул яркий, словно янтарь, окровавленный лепесток оранжевой розы. С того дня каждый вздох, каждый чих или глотание приносили ему невероятную боль, ведь шипы цветов раздирали его глотку изнутри.       Дазай слышал, что нередко люди умирают от неразделённой любви, но не думал, что эта участь постигнет его.       Никто в ВДА не знал о его недуге, даже Рампо, слывший своим поразительным дедуктивным мышлением и наблюдательностью. Но все были несказанно удивлены, когда самоубийца всея Агенства прекратил свои попытки наложить на себя руки. Дазай считал, что раз он в любом случае умрёт, то больше нет смысла торопить события.       Но нет. Сидя под ветвями плакучей ивы, оперевшись спиной на надгробие с высеченным на нём именем своего лучшего друга он решил, что уж лучше поскорее закончить это всё и оборвать эту бессмысленную возню, чем выжидать милости от судьбы.  — Прости меня, Одасаку… — бросил он напоследок, направляясь в центр города, где было много небоскрёбов. Никто больше не помешает ему встретиться со смертью.

***

      Тёмная ночь. Дождь, уже порядком поутихший, тихонько постукивает по карнизу, словно капельки играют в чехарду. Можно было бы, как в настольной игре, сказать «Мирные жители засыпают, просыпается мафия», но глава Исполнительного комитета Портовой мафии не думал ни просыпаться, ни засыпать, хотя… Накахара находился в таком состоянии, что он мог бы сочинить сценарий для фильма, достойного «Оскара», но не мог дотянуться до ручки на столе, чтобы сей шедевр записать. Если коротко, то пока мозг усердно работал, его тело использовало заслуженный выходной.       В кудрявой рыжей голове, словно космонавты в центрифуге, крутились сотни разных мыслей. Чуя пытался понять, как могло дойти до того, что, собственно, произошло.       На самом деле, Чуя не верил в любовь с первого взгляда. Возможно, он бы и поверил, если бы испытал это на себе, но…       В действительности Чуя не то чтобы ненавидел Дазая, но не шути тот постоянно о его росте, внешности, вкусах в одежде и многих других аспектах жизни мафиози, то было бы намного лучше. Но Чуе было интересно понять Дазая, возможно, тогда рыжеволосый и узнал бы причину насмешек над собой. Но, увы, Дазай слишком уж хорошо заботился о конфиденциальности своей личной информации.       Если уж быть откровенными, Чуя и сам не заметил, как, пока он сталкерил (или пытался это делать) за Дазаем, влюбился. Влюбился в этого несколько легкомысленного и ребячливого, хладнокровного, жестокого, но очень умного и прекрасного до одурения головы человека. Чуя долго размышлял, стоит ли ему признаваться Дазаю, но в тот день, когда Чуя всё-таки решился это сделать, Дазай ушёл из Портовой мафии, взорвав напоследок Чуину машину, на которую тот копил едва ли не с того момента, как присоединился к Портовой мафии. Злость за предательство, боль от разбитого сердца, ведь Чуя считал, что раз Дазай ушёл, значит в мафии у него не было никого или ничего, что бы ему было не жалко оставлять, и просто обида за разбитую машину сделали своё дело.       Чуя прощал Дазаю многое. Его бесконечные подколы про шляпу, чересчур женскую внешность, даже насчёт роста, хотя это была самая больная для парня тема, но всё же Дазай остался жив и здоров в общем и целом. Но простить предательство, притом, что Дазаю, казалось, было абсолютно наплевать на своего когда-то напарника — это, простите, перебор.       Слышали когда-нибудь фразу «От ненависти до любви один шаг»? Это правило всё-таки работает в обе стороны. Так что ничего удивительного в том, что Чуя столь резко возненавидел Дазая всеми фибрами своей очерствевшей души.       Но в тот момент, когда Чуя увидел Дазая на кладбище, пытающегося отхаркнуть лепестки цветов, то в нём проснулось какое-то подобие жалости к бывшему напарнику.  — Чёрта с два, да что со мной творится?! Я ненавижу этого подонка, этого предателя, этого… Да я от ярости даже слов не нахожу! — прорычал Чуя, как рассерженный кот. Но на задворках сознания Чуя понимал, что если бы Дазай просто сказал ему такие простые, но такие важные для мафиози слова, то тот сделал бы всё, чтобы простить своего бывшего напарника.       От мыслей Чую отвлекло новое сообщение на телефоне. Контакт был подписан как Бинтованная Мусорка. Дазай!!! «Ты же мечтал о моей смерти, Чуя? Жду тебя на крыше здания по этому адресу через 40 минут.» Далее был прикреплён адрес.       Чуя, не теряя ни секунды, выскочил из квартиры, ибо на кровати он лежал уже одетый, и помчался к этому зданию, надеясь, что он наконец получит ответы на свои вопросы.