Path to the heart

Это история моего самоубийства. История о том, как я, не имея ничего, умудрился все потерять. В тот вечер он предложил мне посмотреть фильм. Да, в другое время я бы мог иронично изогнуть бровь, посмотреть сверху-вниз, ухмыльнуться и сказать что-то вроде «мог бы выбрать более оригинальный способ познакомиться поближе», но я замер где-то на полпути этой цепочки, когда услышал прилетевшее мне в уши острым лезвием «только это ужастик». Язык как отсох, да и вообще ощущения такие, словно под дых со всей дури вмазали. Он не знал о моих страхах, а я не знал, как ему о них сказать. Я сразу же опущусь в его глазах, а оно мне не надо. Я слишком долго добивался его внимания, чтобы в один миг все разрушить из-за своего детского кошмара. — Да, конечно. Я переступаю через себя. Я всегда это делал для него. Он мне слишком дорог, хоть я и не говорю этого вслух. Почему-то мне кажется, что в моей голове все слова как в надежном сейфе. Они не улетят оттуда, и никакая темнота их не поглотит. Но если выпустить их наружу, они превратятся в пыль и обесценятся. Поэтому я всегда молчу. Внутри меня может иногда распиливать на куски острое желание все ему рассказать, упасть в ноги и рыдать о своей чертовой любви, как бы жалко я ни смотрелся, но я молчу. Молчу и делаю все, что он скажет. Переписать лекции, спуститься на три этажа ниже, чтобы купить воды, а потом снова подняться, чтобы отдать ему, он же наверняка устал. Я таскаюсь за ним и его компанией повсюду, но никто из них не знает, как меня зовут. Все просто притворяются, что меня не существует, а ведь так и есть. Я существую только для него. Мне не нужно это гребаное общение от других, когда есть он. Он для меня что-то сродни божеству, которому я, как истинный верующий, готов поклоняться каждый день по десять раз. Потому что он этого достоин. Хоть и не сразу, но он привык к моему молчаливому присутствию. И стоит ли говорить, как я был счастлив? Когда я опаздывал, он недоуменно хмурился, вытягивал шею и смотрел по сторонам. И я начинал бежать быстрее, сиял улыбкой, когда видел реакцию на свое появление: его складка меж бровей исчезала, челюсть расслаблялась, а глаза переставали беспокойно метаться по помещению. Ради его удовлетворенного вида я был готов еще сто раз пробежать несколько этажей ему за обедом. Я бы хотел остаться с ним наедине, но за ним вечно таскается еще человек пять, включая вторую версию меня. И мы похожи с ней во всем, кроме одного — он вечно выбирает ее, а не меня. Я снова остаюсь в темноте. Я снова сражаюсь с чудовищами, но уже в реальности. Сражаюсь за право первым его увидеть, услышать, почувствовать — и всегда проигрываю. Потому что он всегда выбирал вторую версию меня. Мне кажется, я должен с этим что-то сделать. И с того вечера все и начинается. Я ожидал той атмосферы, что обычно бывает у всех, кто приглашает посмотреть фильм, однако я снова ошибся. Мы были не одни, и это была первая и единственная проблема. Посмеиваясь, он выключил свет, но я этого даже не заметил. Огонь злости в моих глазах мог осветить весь дом, а скрежет зубов заглушал все выкрики очередной тупоголовой домохозяйки, решившей проверить подвал, из которого доносились странные звуки. Они смеялись с банальности действий, а я не мог оторвать от него пропитанный непониманием и болью взгляд. В тот момент я напрочь забыл о всех своих страхах. Уже было не до них. В конце концов, он не выдержал. Впервые в жизни он дотронулся до меня. Если бы я знал, что это так просто, я бы начал пялиться на него в открытую намного раньше. Оттащил в сторону, наградил злым взглядом и вновь заставил опуститься на колени. Что-то внутри отвернулось от меня. Ох, моя гордость… — Почему? — хриплю, облизывая пересохшие губы. Ему не нужны слезы, но мне нравится унижаться. Он всегда смеется, когда видит это. — Он мой лучший друг. Если тебе что-то не нравится, можешь выметаться отсюда. — Цедит сквозь зубы, а я и рад. Гордость заинтересованно поворачивает голову в мою сторону, когда я, фыркнув, обхожу его и двигаюсь в сторону выхода. Сил уже не остается. И он снова знает, за что тянуть. Больно швыряет в спину: — А я большего от тебя и не ожидал, Тэхен. И я разворачиваюсь на месте. Другая версия меня (которая еще и его лучший друг, оказывается) так же сидит, не двигаясь с места, только смотрит, когда я снова вхожу в комнату. Он почему-то не заходит следом. Я опускаюсь на свое место, в раздражении скрестив руки на груди. — Я тебе не нравлюсь. — Тупая констатация факта еще больше бесит. Какого хрена ему вообще нужно подтверждение? Жертву из себя хочет потом перед ним строить и таким способом избавиться от меня? Тварь. Я снова молчу. Нет нужды даже смотреть на это пресмыкающееся, а тем более отвечать ему. Но его блядский рот снова открывается, выпуская наружу отвратительную массу букв. — Тебе же нравится Юнги, да? Я вижу, как ты смотришь на него, да и, кажется, все видят. Знаешь, мне очень жаль, но он не гей, я… — Закрой пасть. Мне не стало легче ни от одного из пунктов, что он перечислил. Однако он послушно затыкается, вопреки всем моим ожиданиям, и даже не смотрит на меня зло. От его вида тянет только раздраженно отвернуться, что я и делаю. Он ставит меня в тупик. Он возвращается в комнату и снова не садится рядом со мной.

***

Я сделал это спонтанно. Я не знаю, как, но мне удалось стащить ключи от старого архива. Звезды сошлись… — Ты кого-то ждешь? Он переводит на меня удивленный взгляд — заметил только сейчас. Молчит, смотрит за меня, будто я таскаю с собой на привязи всякий хлам, и говорит такое ожидаемое: — Не видел Чимина? Я жду его уже минут десять, он всегда первый выходит. На звонки еще не отвечает… — Может, я могу чем-то помочь? Поищем вместе? — у меня почти срывается голос на последнем слове. От мысли о том, что мы наконец одни, у меня трясутся руки и подгибаются колени. Надо же, я почти готов заскулить, как побитая собака… Он мнется несколько мгновений и наконец кивает. Я до конца не могу поверить в свое счастье. Между нами не проскальзывает ни слова, но я все равно слышу этот кусок пространства. — А он точно в универе? — я играю с огнем, рискую, пытаясь выманить его за пределы этого места, где его знает каждый третий. Вне этих стен мы будем только вдвоем. Юнги останавливается на месте, задумывается. — Должен быть, — неуверенно давит из себя, пока я умираю внутри от всего: от его низкого, бархатного голоса, от его нахмуренных идеальной скобкой бровей и его неведения… Он ничего не знает, а я жадно впитываю каждый элемент недоумения, что выдает его тело. Он кривится и снова идет вперед. Вот черт… Заметил, что я пялюсь.

***

Его находят на следующий день. Уборщицу привлек шум за дверью. Он провалялся в архиве около двадцати двух часов и уже выглядел до безумия нелепо. Осунувшийся, бледный, со следами укусов на открытых участках тела… Надо же, а я и не знал, что там водятся крысы. Теперь он не такой красивый и уверенный в себе. Может, Юнги все-таки забудет о нем? За все это время мы так и не вышли из здания, а просто слонялись по этажам, пытаясь найти иголку в стоге сена. Я не продвинулся по направлению к нему ни на сантиметр. Меня отталкивали его мысли. Они были слишком громкие и все не обо мне.

***

Мне бы хотелось и вовсе забыть о том, что он существует (что я периодически и делаю), но тем не менее я тащусь к нему в больницу. Прибегаю как на пожар, ведь пламя разгорится, если не предотвратить адскую искру злости, которая выскочит из глаз моего идола, когда вторая версия меня укажет на мои проделки пальцем. Выскочит, попадет на одежду, волосы и подпалит мгновенно, сожрет к чертям, разорвет на части и потанцует на прахе. Толкаю дверь, вхожу в палату. Он лежит под капельницей и хмурится, оборачиваясь. Эмоции на его лице меняются за секунду: удивление перетекает в шок, а шок — в испуг. Он действительно пугается и даже отползает в сторону, морщась от боли. Сил хватает только на то, чтобы презрительно окинуть покалеченное тело взглядом и фыркнуть недовольно. Мне не приходится разводить политес, договариваться, угрожать… Он все делает сам. — Не трогай меня… Уйди, прошу… — его голос дрожит и срывается под конец. Губы, руки и даже веки трясутся от неподдельного ужаса, и я, против воли, растягиваю губы в дьявольской улыбке. Мило. Настолько, что решаю подыграть. Наклоняюсь прямо к нему — он вжимается в стену изо всех сил, отчаянно желая вдавить в бетон ребра, — и шепчу, понижая тон до невозможности: — Не трону, если поможешь мне. — Для пущего эффекта провожу нежно по щеке ладонью. Срабатывает — он даже всхлипывает, часто кивая. — Укажи на другого, соври, забудь — мне плевать. Но сделай так, чтобы никто не узнал, что это был я. Разумеется, он согласен. Как же иначе? Здесь меня больше ничего не держит.

***

Проходит неделя. Ничего не меняется. Надо отдать себе должное — я и впрямь бываю пугающим. Настолько, что Юнги до сих пор ничего не знает, а Чимин испуганно вжимается в спинку стула каждый раз, как я подхожу. Кажется, на весь мой дьявольский образ потребовалось много энергии. Иначе я не могу объяснить тот факт, что заболел сразу же после того случая. Слабость в теле мешала нормально думать, и большую часть времени я словно был в тумане, потому и не смог в достаточной мере выразить свою радость, когда Юнги сам подошел ко мне и протянул приглашение на вечеринку у него дома. Мне уже было плевать на то, как я себя чувствую. В тот момент в голове крутилась только она мысль: «Из-за болезни я отвратительно выгляжу». Это мой шанс. Ближе к вечеру меня начинает бить озноб, головная боль только усиливается, а мысли превращаются в рубленую смесь, но если бы меня это останавливало. Я звоню в дверь и прислоняюсь плечом к стене, прикрывая глаза. Открывает Юнги и, кажется, вот она — неплохая перспектива упасть прямо перед ним и списать все на ломоту в теле, но он неожиданно берет меня за локоть и втягивает в помещение. У меня даже хватает сил вымучить из себя слабую усмешку и тихое «привет». — Пошли, там ребята выпивку принесли, а то выглядишь так, словно у тебя жесткое похмелье. — Он снова тащит меня за собой на буксире, но уже в сторону гостиной. От радости я не сразу соображаю, но все же обнимаю его руку в ответ, на что он улыбается. Непривычно? Просто он уже выпил. Я усаживаюсь на пол в импровизированный кружок, где вовсю идет «я никогда не», благодаря чему я быстро опрокидываю в себя несколько стопок и уже чувствую себя более расслабленно. Посередине процесса я снова начинаю пялиться в сторону Юнги и вскоре объявляю о своем выходе из игры. Поднявшись на ноги, я быстро сбегаю в ванную, ополаскиваю лицо холодной водой и пару минут смотрю на себя в зеркало, пытаясь понять, окончательно ли я свихнулся. Ноги сами ведут меня на второй этаж, а интуиция делает свое дело. Я с первой попытки оказываюсь в комнате Юнги, зачем-то оглядываюсь и прикрываю за собой дверь. Окидываю взглядом комнату. Она довольно просторная, в углу большая двуспальная кровать, в противоположном — не менее большой шкаф, низенький столик, на котором ноутбук и колонки, на стене единственная картина: «Крик» Мунка. Под ногами приятный мягкий ковер, в комнате довольно темно из-за позднего времени суток и в целом обстановка довольно… Я делаю шаг к шкафу. А потом еще и еще. Открываю дверцы и закрываю глаза, делаю глубокий вдох и упираюсь лбом в дверцу, едва не рухнув на внезапно подкосившиеся колени. Сдерживать себя становится невозможно в тот момент, когда я зарываюсь носом в его рубашку. Она была на нем… Я могу почти что почувствовать призрачное касание к его бледной коже. Я расстегиваю ширинку. Его запах и осознание того, что я в его комнате, меня добивают. Я цепляюсь за ручку шкафа из последних сил, какие только остались в ослабших пальцах и сбито дышу, пытаясь не растечься на полу бесформенной кляксой просто от того, насколько мне хорошо. За дверью слышатся шаги. Я вздрагиваю всем телом и распахиваю глаза, оборачиваясь. Времени и других вариантов нет — я прыгаю прямо в шкаф, чудом успев закрыть его. Хотя, даже если бы я и сделал это, вряд ли они бы заметили. Юнги вваливается в комнату с невероятно грациозной девушкой и, прижимая к себе, целует так, что у меня дыхание сводит. Он опрокидывает темный силуэт на кровать, нависает сверху и продолжает с ней делать то, о чем я мог только мечтать. По комнате разносятся звуки поцелуев и учащенное дыхание обоих, и я против воли закусываю нижнюю губу, нещадно завидуя. Юнги спускается ниже по чужому телу, избавляет от одежды, не оставляя ни сантиметра без внимания. Силуэт сдавленно скулит, и я закрываю глаза, все-таки сползая вниз. Опираюсь спиной о заднюю стенку и стараюсь не издавать громких звуков, пока сжимаю пальцы на члене и представляю себя на месте той девушки, над которой так чувственно стонет Юнги. Фантазии у меня довольно бурные, и мне хватает лишь пары движений и его рубашки около носа, чтобы изогнуться дугой и зажать рот тканью, дабы ни один звук не выдал моего бессовестного присутствия. Я обессиленно прислоняюсь к стенке шкафа, трясущимися пальцами застегиваю ширинку и прижимаю к себе испачканную вещь как самое дорогое, что у меня есть. Я делаю глубокий вдох в унисон с очередным приглушенным стоном и вдруг… — Ах, Юнги… …внутри меня все рушится. Это «Юнги» я не спутаю ни с чем. «Мне очень жаль, но он не гей». Ах ты сука… Я приподнимаю уголок губ, хмыкая. По всей видимости, все закончилось. Я аккуратно выглядываю в щель — Юнги целует не девушку и поднимается на ноги, вскоре выходя из комнаты. Я не тороплюсь. Вальяжно выхожу из своего укрытия и по мирному сопению понимаю, что сопротивление будет не долгим. Он едва ли прикрыт тонким одеялом, на разгоряченную кожу светит луна, крошечные капельки пота так заманчиво блестят, что я не удерживаюсь. Наклоняюсь и провожу языком по груди. Он крупно вздрагивает, будучи все еще слишком чувствительным, сводит брови к переносице, вновь начиная скулить, и это давит лишь сильнее. Цепляю пальцами сосок, накрывая второй губами, вдавливаю в кожу, ласкаю языком и вырываю из его рта тихое: — Юнги… Одного слова хватает с лихвой. Ладонь скользит выше, к чужой шее, и сдавливает у основания. Он начинает хмуриться, и я опускаю вторую руку на полувставший член, поглаживая. Его брови тут же расслабляются, а рот начинает жадно хватать воздух, и я, завороженный, не могу отвести взгляда. Ускоряю движения, вызывая новую бурю эмоций на чертовски красивом лице, и это заставляет меня сдавить его шею только сильнее. Он настолько обессилел, что не может ни рукой пошевелить, ни даже глаз открыть. Только тихо хрипит, качает головой в разные стороны, в попытках сбросить мою ладонь, но его член в моей руке каждый раз призывно дергается, выдавая все блядские желания с потрохами. Мысленно испытав к себе отвращение и жалость, я все-таки подаюсь вперед, прижимаясь губами к призывно раскрытому рту. Это лишь для того, чтобы быстрее все закончить. Даже его губы дрожат, а сам он не оставляет попыток оттолкнуть меня, сопротивляясь уже сильнее. Я сдавливаю его горло, хриплю в губы презрительное «сука»… Конечно, его оргазм — это картина на миллион. — Юнги только поэтому тебя и выбрал, да? — хмыкаю, разжимая онемевшую руку, но он меня уже не слышит…